Это жизнь, детка… Книга рассказов

Изладили, извертели тесину – ничего не выходит. Топором кололи – щепа одна. Много щепы, а рейки не получилось.

Прихожу домой, отец с рубанком и долотом возится, всё выпиливает, выстругивает голубков разных на наличники, кружева вяжет. В ногах у него обрези, стружка. Смотрю в стружках узкий продольный краешек тесины, по толщине как раз на рейку хватит.

Поднял обрезок. Кручу в руках.

– Ты чего? – отец занят. Чертит, рисует, строгает.

– Да вот на дротик пойдёт. Играть буду. Можно?

– Можно, можно, только осторожно! – батя доволен. Доску у соседа в долг выпросил. Теперь, небось, хватит…

Я к товарищу:

– Достал! Смотри какая!

Обстругали ножом по размеру. Зачистили наждачной бумагой, которую я потихоньку взял дома. Вот теперь в самый раз!

Подошёл для интереса малый лет пятнадцати, эдакий бондарский известный лоботряс и второгодник Мишка Квакин:

– Чего гондобите салаги?

– Самолёт! – ответили оба сразу.

– Саа-мо-лёт? Ну-ка, ну-ка! – протянул длинную руку Квакин и, подняв рейку над головой, размахнувшись, выпустил из рук.

Рейка тупо шлёпнулась прямо в свежую коровью лепёшку: как раз только что пригнали с пастбища деревенское стадо.

– Самолёт, а не летает? – загыгыкал Квакин, и, потеряв к нам интерес, пошёл по своим делам, наступив ногой на стержневую деталь самолёта, над которой мы целый день трудились до кровяных мозолей.

– Вот гад! – сказал я.

– Да, нехороший человек этот Квакин! – мой удручённый товарищ, поднял обломки и вертел их в руках, соображая, как это всё можно склеить, восстановить.

Я говорю:

– Ничего не получится! Давай весь самолёт уменьшим в два раза!

Мы уже проходили в школе масштабные величины и чтобы применить обломок рейки, я предложил уменьшить на чертеже все детали ровно в два раза.

– Полетит! Точно полетит! – поднял я другой обломок.

– Должна…

Пришлось равнять концы и вымерять длину.

Теперь будущий фюзеляж самолёта стал вдвое короче. Ничего, полетит! В масштабе всё-таки…

Крылья, стабилизатор, руль высоты и лонжероны к ним мы решили, за неимением бамбука, сделать из сухого тростника и гибких лозинок, предварительно выгнув и закрепив их нитками по лекалам, как на чертеже. Пропеллер и резину на мотор решили достать позже, когда испытаем модель в планерном полёте. Так было написано в газете.

Ну, кажется всё! Столько затратили труда и выдержки, что самолёт должен непременно полететь.

Лето, которое мы затратили на изготовление модели самолёта, подходило к концу. Скоро в школу. Подарим в Красный Уголок, как экспонат «Сделай сам». А у нас ещё и клей на узлах ни как не хочет сохнуть и папиросной бумаги на оклейку оперения пока нет.

Ну, ничего, это потом!

И вот стоит он, наш красавец, весь опутанный для фиксации соединений нитками на самом солнцепёке. Сушится. Мы счастливы безмерно. Радуемся. Даже плясать начали.

Рядом в пыли и остатках навоза возиться огненно красный петух, перекатывая в горле горошину, скликает к себе за жемчужным зерном безразличную хохлатку.

Вероятно, вскипев гневом, петух, резко хлопнув крыльями, коротко взлетел, и, запутавшись в наших шпангоутах и такелаже, с паническим криком потащил на шпорах почти готовый к пробному полёту самолёт, размочалив его до основания.

Наша крылатая мечта уже почти перед самым взлётом превратилась в щепу, в ничто.

Позже, гораздо позже я убедился; что когда страдаешь невыносимым желанием чего-нибудь получить, это «чего-нибудь» не случается. Закон подлости царит в мире…

Я запустил обломком кирпича в орущую тварь, и точно попал в цель: красавец сразу опрокинулся на спину, заскрёб железом крыльев сухую землю и засучил спутанными паутиной ниток проволочными, в острых шипах, ногами.

На шум выскочила на крыльцо соседка, баба Шура. И, увидев, своего огненного куриного ухажера в печальном положении, начала кричать и материться, что она нам головы оторвёт, если что с петухом случится.

Военные вдовы ругались почти по-мужски, так нас это нисколько не удивляло, а вот за свои головы стоило бояться, и мы убежали под защиту мамок моего товарища.

– Я её подожгу! – сказал я, необдуманно!

– Ты что!? – испугался Юра. – Она же рядом живёт, и мы сгорим.

– Не сгорите, – говорю утвердительно, – у вас дом каменный!

– А крыша из соломы! Сгорим, как миленькие!

– Ну, ладно, поджигать не буду! А кочета точно убью, если он сам не окочурится.

Плакать бы нам и выть щенками от безысходной обиды за сломанную мечту, если бы не этот скандал с бабой Шурой.

У неё был праздничная куриная лапша, а у нас, по крайней мере, у меня дома был допрос с пристрастием: зачем я убил «Шуркиного» кочета? Уши горели…

После этого случая, мы как-то разошлись по интересам.

У меня появились другие друзья и забавы. А «Таня» уединился сам в себе. Хотя мы и встречались на улице и в школе, но разговор о нашем самолёте, так и не увидевшим небо, как-то уже не заходил.

Конец школьных лет, как кризис капитализма, подошёл незаметно и сразу. Вот итог, а вот порог! Порог один, а итоги разные. Иди, гуляй куда хочешь. А куда хочешь – там нас не ждали…

В те годы конкурс в учебные заведения был невероятный – выпускников уйма. Перед войной провидение больше заботилось о сохранении нации, а о не комфорте предстоящей жизни.

Но, «Таня», Юра Карев, свободно поступил в финансовое училище.

Нет, не забылись минутные связи бывшим комиссаром по продовольствию, который теперь служил в том же училище, хоть и не в большом чине, но при кухне.

А я в лётное училище так и не поступил. На медицинской комиссии по зрению доктор, придавив мне дощечкой один глаз, другим заставила читать в самой последней строке буквы, которые я с трудом, но угадал. А вот во втором глазе, когда дощечка отпала, мне помешали розовые круги, и я мог прочитать только третью строку сверху.