Не взывай к справедливости Господа

Рыхлая, расслабленная на жаре до невозможности буфетчица, вяло взяла у Кирилла деньги, не считая, что совсем не вязалось с её профессией, положила в карман рабочей куртки и кивком головы указала на тоскующую в своём одиночестве бутылку, которая, казалось, вот-вот закипит на солнцепёке.

Кирилл, не дождавшись сдачи, махнул рукой и пошёл на своё место, где вернувшийся из долгой отлучки Яблон, уже что-то наяривал на, невесть откуда взявшейся, гитаре. Большой розовый бант на грифе красочно говорил о недавней хозяйке, но в руках нового обладателя гитара была уже своей. Рядом с Яблоном толстушки теперь не было, не было и худосочной. Девицы испарились так же быстро, как и пришли, в который раз убедившись, что от уготовленной им судьбы никуда не денешься.

– Вот, в кустах валялась! – отложил гитару Яблон, одобрительно поглядывая на зажатую, как граната в броске, бутылку в руках Кирилла. – А ты корешок, в натуре, очковый! Карамба! – крикнул он цыганку, который шнырял между кустов в надежде на бесхозность кошельков забытых купальщиками. – Волокись сюда! Иван Коровий Сын угощает!

Цыганок вместо вожделенного кошелька набитого рублями принёс порядочный кусок колбасы и батон – чужие остатки пиршества.

– Навались – подешевело! – На промасленной мятой газете Карамба ловко своим ножичком-пером настрогал колбасы, а батон трогать не стал, покрутил своё бандитское оружие и снова сунул в карман, пояснил:

– Мне в прошлом году майкопские черкесы чуть секир башку не сделали, когда я с ножом к лавашу подошёл.

– Они тебя не за то хотели к аллаху отправить, а за то, что ты их кухонным ножом свиное сало резал. – Яблон, посмеиваясь, подвернул колки на гитаре и протянул стакан Кириллу. – Кирюха, подай на грудь!

Тот, оторвав зубами металлическую кепочку на бутылке, налил в стакан почти по самый рубец.

– Держи!

Пока Яблон цедил сквозь зубы прогорклую на солнцепёке водку, цыганок, подхватив у него с колен гитару, пощипал, пощипал струны и запел жалостливым слезливым голоском:

«Идут на Север срока огромные,
Кого не спросишь – у всех Указ…
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые.
Взгляни, быть может, в последний раз.
Быть может, завтра покину родину —
Этап далёкий на Воркуту…»

– Что ты кота за хвост тянешь? Дай-ка нашу, народную, блатную-хороводную! – И, сунув цыганку недопитый стакан, выхватил у него из рук инструмент:

«Я помню завод Ильича,
Две маленьких доменных печи,
А третью-то строили мы,
Согнув свои юные плечи.
Будь проклята смрадная печь,
Что названа ты «Комсомольской»…

– Ну, ты Яблон и даёшь! Под мужика решил косить? Ты бы ещё спел «Вставай проклятьем заклейменный!». Посмотри на себя – какой ты монтажник? Верхолаз хренов! Ты – урка! Щипач натуральный! Ага! Тебе не гаечным ключом надо работать, а в цирке у зрителей карманы стричь. – Было видно, что цыганок здорово захмелел и теперь нарывается на кулак. – Я тебя по фене учил ботать, а ты теперь блатную песню губишь, с которой правильные люди по этапам мыкались.

«Я помню тот Ваненский порт
И гул парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные, мрачные трюмы.
От качки стонали ЗеКа,
Обнявшись, как родные братья.
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья:
Будь проклята ты Колыма,
Что названа чудной планетой!
Сойдёшь поневоле с ума.
Оттуда возврата уж нету…»

Пел цыганок с явным приблатнённым оттенком, показывая, что вот, мол, как надо «делать» песни Колымского края…

Яблон, не возражая, тихо поднялся с колен и с размаху плашмя опустил гитару на голову цыганка, отчего тот, поперхнувшись на последнем слове, клюнул песок, да так и остался лежать.

Удар был не настолько сильный, чтобы отключилось сознание, но выпитая сверх меры водка сделала нужное дело.

– Пойдём отсюда! – Яблон ухватил Кирилла за рукав и потянул к пристани, где речной трамвайчик, осипнув на третьем гудке, уже раскручивал причальный канат.

7

Коля Яблочкин попал в детский дом совершенно случайно, хотя нет ничего более закономерного, чем случайность.

Родившая его женщина, на второй день появления Коли на Божий свет, бесследно растворилась в людском море большого города Воронежа, знаменитого не только тем, что в нём когда-то короткое время перемогался в нужде поэт Осип Мандельштам. Давал он приют и русскому песнопевцу Алексею Кольцову, и поэту духовного звания Ивану Никитину и Андрею Платонову – тоже люди ничего себе!

Других имён Коля Яблочкин, окончив семилетку, не знал, а может быть, просто не запомнил, хотя в школе что-то говорили и о других знаменитых горожан.

Имя и броскую фамилию мальчику дала принимавшая роды акушерка, жена мастера электролампового завода, который учился, без отрыва от производства, в местном Политехническом институте и свеча Яблочкина часто упоминалась в их семейных отношениях.

Кстати, мужа акушерки звали Николаем.

Детдом – есть детдом, и кто пожалеет, погладит по русой головке на каменистой дороге жизни мальца, Колю Яблочкина?

Время летит быстро, и Коля попал в ремесленное училище, имея на руках справку о приводах в милицию и полуматерную кличку Яблон.

Где так ловко научился Коля карманному мастерству?

А тоже в детдоме. Пища скудновата, а есть хотелось всегда, вот и ныряли его пальцы по чужим карманам в автобусах и пригородных электричках.

Попадался он редко, но когда попадался, то били хорошо, поэтому он работал с народом по-станиславски – играл полудурковатого глухонемого. Кто посмеет обидеть болезного инвалида детства? То-то!

Направляющей и указующей силой в его жизни был вовсе не комсомол, а вышедший тогда на экраны художественный фильм «Высота» о храбрых монтажниках стальных конструкций, которые могут и выпить хорошо и хорошо поработать там, где только птицы да они горластые и плечистые парни в брезентовых робах и оплечь монтажных поясах.

«По какой специальности будешь учиться?» – спросили в ремеслухе.

Как по какой? Конечно по монтажу – сам гружу и сам вожу, только вожжи не держу!

Последнее, правда, добавил автор, зная привычки и характер человека по кличке Яблон, изменившего жизнь Кирюши Назарова настолько, что трудно было предположить его будущее в начале повествования.

Коля Яблочкин проходил рабочую практику на металлургическом комбинате города Липецка, где его бригада занималась монтажом стальных конструкций той самой домны, что была названа «Комсомольской». Ввиду его малого возраста и стажа на высотные работы он не допускался, но на «подхвате» работал хорошо. Когда бригаду откомандировали в Тамбов, то сердобольный бригадир дядя Лёша, взял пацана с собой – пусть парень пообвыкнется, прикипит к монтажному делу, а там, глядишь, хорошим верхолазом будет.

Зная увлечения Коли, дядя Лёша проводил с ним нравственные беседы не только языком. Рука у дяди Лёши была потяжелее кувалды. Но, как сразу отучишь человека от дурной привычки, которая навроде курева – прожить можно, а тянет до невозможности.

Выходной день, заняться нечем, деньги от командировки кончились, вот и пошёл Коля Яблочкин, по прозвищу Яблон, по городу ошиваться – может, где денежка и завалялась на его счастье!

В том, что парень купивший у мороженицы стаканчик пломбира, конечно, деревенский лох, Коля знал точно. Кто же будет тратить деньги на мороженое, когда рядом пивной ларёк открыт? Деревенские, они всегда в первую очередь, когда бывают в городе, мороженое покупают или селёдку. Этот лох до селёдки ещё не дорос, но деньги у него есть. Надо разыграть спектакль, – давно он этим не занимался и, чтобы не потерять навыки, решил подобрать, то, к чему руки сами просятся. Вот и повстречались, прошу прощенья, хрен да лапоть на вокзальной площади! А всё остальное ловкость рук ну и, конечно, система Станиславского.

Теперь вот идут по Тамбову два очковых парня, два соловья-разбойника, свистеть не свистят, но денег всё равно уже нет. Пропиты мамины деньги, профуканы!

«Эх, маманя, ты маманя!