Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции

(1) Каждый философ – философ в той мере, в какой он есть философ-субъект, не создатель универсальной теории, а единственное, сингулярное, авторское начало, своего мышления, всегда снова могущего начинаться (не исчерпываемое сказанным-написанным) в качестве мышления всеобщего, то есть, как ни парадоксально: автор Разума. Говоря, NN верит в существование, боится смерти, я дисквалифицирую его в качестве философа. Философские топосы не-обходимы или они не философские.

(2) Нет никаких философских категорий вообще. Есть платоновская «идея», спинозовская «идея» или кантовская «идея», которые нельзя без опустошения обобщить в некую идею идеи, они находятся в сложных – личных – отношениях друг с другом. Нет ни «смерти», ни «сознания», ни «существования» вообще, есть разноначальные философское логосы-космосы, онтологики, ноологики, в субъектной – даже экзистенциально-личностной – целостности коих названные категории обретают свой смысл. Иначе они смысла лишены. Смысл существует в разговоре (например, смысл «идеи» – в разговоре Канта с Платоном; в разговоре мысленном; такого рода мысленные разговоры и образуют собственно философское мышление), а сходство ни о чем не говорит.

(3) Философски мыслить в перспективе – европейской, индоевропейской, всемирной философии – значит суметь впустить в себя весь хор этих сингулярно-всеобщих голосов – других, целиком других. Первым (да кажется, и последним) в эту авантюру пустился Гегель: история философии и есть сама философия. Впрочем, он сумел совладать с этим предприятием, только представив историю феноменологией одного духа, наделенного могуществом логического снятия исторических «субъектов».

Применяя – вполне имманентно – фигуру снятия к гегелевскому духу, получаем снятие снятия, т. е. восстановление «пройденных» этапов в их неснимаемости, в неснимаемой субъектности и всеобщности (включая самого Гегеля как неустранимого, необходимого персонажа). Заботясь об образовании индивида в своем духе, Гегель замечает: «С одной стороны, надо выдержать длину этого пути, ибо каждый момент необходим; с другой стороны, на каждом из них надо задержаться, ибо каждый момент сам есть некоторая индивидуальная, цельная форма и рассматривается лишь постольку абсолютно, поскольку его определенность рассматривается как целое или конкретное, т. е. поскольку целое рассматривается в своеобразии этого определения». Насколько задержаться? Может быть, навсегда?

(4) Мыслить во всемирной перспективе – а сегодня только эта перспектива содержит философски значимую озадаченность – это значит прежде всего (и глубже всего, и труднее всего) радикально изменить решающую позицию философствования. Она описывается Вашей формулой думания друг в друге (а не «учитывания») или проще: как позиция всемирного сократического симпозиума, где философы отставлены от своих «софий» и поставлены на свое изначальное место, место «филии»: «мудры только боги, а мы – друзья мудрости и друг друга». Эта – философская (а не мудро-спасительная) – позиция есть историческая мудрость наших дней.

Вокруг «Манифеста». Диалог с Анатолием Ахутиным

(Продолжение разговора)

Анатолий Ахутин. В каких бы афоризмах и манифестах она ни сказывалась, она философия, поскольку системна: с начала и повсюду четко (по возможности) формулирует свое. Манифест потому форма для философии малоподходящая, что такое начинание с начала тут скрыто. Между тем тут-то, в этих начинаниях и кроется принципиальное (т. е. изначальное) различие философий.

Аркадий Недель. Если это Ваша аксиома, то с аксиомами не спорят (Гилберт на этом построил свою математику, но на этом не построить философию). Если нет, то это утверждение отнюдь не очевидное.

А.А. Это гораздо хуже, чем аксиома, это категорический императив, условие возможности философского умоустроения вообще. Философия, конечно, не метафизическая теория, но без теоретической системы мироздания (без онтологики) ей не о чем думать: не может быть самого вопроса о смысле первичности первых начал. Но – в отличие от «естественного света» метафизики – философия это мышление ante lucem и post lucem\ не на началах, а о началах (об аксиомах, а не на аксиомах). Ее парадокс: обосновать основание, способное держать все. Она – не в системе, а в виду (в идее) возможной системы, на пределах мыслимого мира. Только тут, на этих онто-логических пределах, в которых Avc/укц держит бытие, только тут и сознание впервые обретает философскую значимость. Все прочее – экзистенциалистская литература, а то и вовсе психология.

А.Н. Так считал Гегель, но так не считал даже Кант, не говоря уже о всякого рода системных отщепенцах (шучу), как Ницше или… назовите сами.

А.А. Системность – не учебник с параграфами, не внешняя форма, а внутренняя определенность, даже предопределенность, даже обреченность мысли. Это форма мысли, претендующей на состоятельность, готовой повсюду отвечать за себя, форма ответственности мысли перед собой, пожизненная захваченность и озадаченность собой. Ницше маниакально, вплоть до безумия системен. Отсюда – а вовсе не из патетической риторики – его сила.

А.Н. Манифест – единственный жанр, где можно вынести самим текстом вовне объяснение в форме всякого рода предисловий и пояснений читателю. Безусловно, манифест еще не сама философия, у меня и в мыслях не было из него делать – начинать – философию. Цель иная и вполне прагматическая – заставить думать. Современный человек разучивается думать с такой невероятной скоростью, что еще одно поколение такого немыслия, и при слове «мировая культура» браться за пистолет будет уже незачем.

А.А. Не лучше ли в разговоре о мировой культуре, если уж на то пошло, следовать за Гегелем, для которого она форма саморазвития абсолютного духа, точнее – мышления? Причем мышления, повторяю, системного, где система выстраивается из него самого, плетется в виде спекулятивной паутины.

А.Н. Ваша аргументация в пользу «мышления» у Гегеля исходит из Вашего вчитывания в текст Гегеля мысли XX века. Подчеркну: XX-го, в первую очередь сюда относятся Ваши хайдеггерианские интерпретации.

А.А. Мышление в смысле Хайдеггера прямо противоположно гегелевскому пониманию мышления как логики развертывающегося понятия (бытие, бытие-становление, бытие-качество…) Хайдеггер же останавливается в начале и делает Schritt zuriick.

А.Н. Хайдеггер и впрямь занимался мыслью, но его мысль – на этом настаиваю – это выпущенная торпеда именно по Гуссерлю. «Бытие и время» – это анти-«Идеи 1», онтологический термидор. Ничего более антифеноменологического сделано не было – ни до, ни после. Приписывать Хайдеггера к феноменологии могут либо первокурсники, либо поросль бездарных университетских профессоров, которые зарабатывают на нем свой хлеб (и эти придурки ругают Советскую власть за панидеологизм!). Кажется, с этим покончили даже в Германии. Сам же Гуссерль ужаснулся, когда прочел сочинение своего ассистента. Скажу Вам больше: Виктор Фариас прав: не будь истории с ректорством, осталось бы «Бытие и время» чем-нибудь вроде «Духа против души» Клагеса или еще двух-трех десятков вполне по-немецки добротных «самосознанческих» трактатов.

А.А. Чего бы стоила философия, если бы она должна была меняться каждый раз, как ученые что-нибудь откроют, пусть и фундаментальное. Что открывают «фундаментальные открытия» из самих них не открывается. Сначала надо было Декарту спекулятивно придумать res extensa,