К своей звезде

Ему захотелось заглянуть этому парню в глаза и попросить извинения за свои бестактные советы, за дурацкие подозрения, но между ними уже была стена, это Волков знал точно. Не примет он его извинений. «Дело, скажет, я свое делаю, как видите, хорошо, а в душу не лезьте».

– Не жалеете, что отказались от космоса? – спросил Волков.

– Нет, – сухо ответил Ефимов.

Волков только кивнул. Так даже лучше. И все-таки что-то командиру не давало покоя. Ефимов ему нравился, и Волкову хотелось, чтобы летчик знал его мнение. Но для этого нужен откровенный разговор, беседа по душам. А души их настроены на разные волны.

Новиков из госпиталя вернулся скисшим. «Как дела?» – «Неважно». – «Что врачи обещают?» – «Ничего не обещают». Вот и весь с ним разговор. Волков догадывался, что Алина наверняка что-то сказала о предстоящей перемене местожительства. И если раньше Новиков отшучивался, болезнь жены лишила его такой возможности. Сейчас он мог только соглашаться с ее просьбами и ни в чем не перечить. А каково ему было соглашаться – Волков представлял.

После разбора полетов он зашел в санчасть.

Новиков лежал на койке поверх одеяла. В толстых шерстяных носках домашней вязки, синем спортивном костюме. На тумбочке, на полу, на кровати лежали газеты.

– Неплохо ты устроился, – сказал Волков. – Кто без продыху крутится, а кто газетки читает, приемничек крутит.

– Ложись, полежи вместо меня, – улыбнулся Новиков и сел, спустив ноги на пол. – Я покручусь вместо тебя.

– Вместо себя крутись, – Волков тоже сел. – Хочу, комиссар, знать, что меня ждет. Командующий сегодня намекнул – сроки подготовки к перебазированию сокращаются. Если ты заикнешься: хочу остаться, тебя оставят без звука.

– С чего ты взял?

– Хватит с нас одной героической семьи – Павла Ивановича и Ольги Алексеевны. Вам с Алиной этот вариант не подойдет… Ты ей что-нибудь пообещал?

– Не говорили мы с ней об этом.

– О чем же вы говорили?

– О любви.

– О какой любви?.. А… Ну да… Прости, заскок. – И он тут же сменил тему: – Летал сегодня с Ефимовым. Хороший летчик. Поразительная интуиция.

– Не интуиция. Он летчик-инженер. – Новиков сделал ударение на последнем слове. – Самолетом управляет сознательно, чувствует физическую суть каждого коэффициента в формулах. – Новиков засмеялся: – У них с Муравко соревнование: кто глубже постигнет аэродинамику. Болельщики – вся эскадрилья. А выгода – делу.

Волкову не надо было разжевывать, что значит для летчика знание аэродинамики сверхзвуковых скоростей во всех деталях. Понимание особенностей поведения самолета, этого сложнейшего авиационного комплекса на различных режимах полета помогает, во-первых, безошибочно определять наиболее выгодные условия для его боевого применения, а во-вторых, принимать правильное решение при выборе тактики воздушного боя.

– Давно это они соревнуются?

– Третий год.

– Ты втравил?

– Да нет. Это еще Павел Иванович.

Волков достал сигареты и снова спрятал. Все-таки – санитарная часть.

– Да кури, – махнул рукой Новиков. – Сигаретой запахи медикаментов не перешибешь. Еще месяц проветриваться буду.

Волков закурил.

– Командующий спрашивал о Чиже.

– Естественно.

– Почему?

– Они фронтовики. – Новиков придвинулся к Волкову. – Не отпускай ты его, если станет проситься. Не хочет он. В полку его место. Особенно сейчас.

– Не думай, комиссар, что я избавиться от него хочу. Он мой лучший учитель. За ручку вывел на потолок. Я хочу, чтобы он хоть несколько лет по-человечески пожил. В Ленинграде, в семье, без нервотрепки. В гости к нему хочу с Машей приехать, попросить, чтоб Питер показал. Он заслужил все это.

– Может, ты и прав, но я чую – он хочет быть нужным своему полку до конца. И он действительно нам нужен. И мне, и тебе, и этим мальчишкам.

– Не вечно будет с нами Чиж.

– Ну, пусть будет, пока ему самому этого хочется.

– Я что, выгоняю его? Пусть будет.

Действительно, подумал Волков, пусть будет. С передовой командой ему ни к чему лететь, а с полком – пожалуйста.

– Ну ладно, – Волков выбросил в открытую форточку сигарету. – Завтра еще полежи, и хватит. Дел много.

– Как самолет тащить будете?

– Хвостом вперед. За скобу тормозного парашюта, тросом. По воде он легко пойдет. А дальше – трейлером. Там уже работают. Может, Саньку твоего к себе забрать?

Новиков упрямо покачал головой:

– Взрослый уже. Пусть сам.

– Пока, – Волков протянул замполиту руку.

С аэродрома он прямиком поехал в госпиталь, купив по дороге виноградный сок и цветы. Наверное, что-то надо было еще купить, но он не знал что.

В госпиталь его не пустила зловредная старушка, сидевшая у стеклянной двери.

– Бабушка, я начальник гарнизона, – сказал с улыбкой Волков, – имею право проходить во все воинские учреждения.

– В своем гарнизоне и ходи, – упорствовала старушенция, – а тут госпиталь. Посещений сегодня нет.

Волков вышел на улицу и позвонил из будки-автомата своему дежурному, попросил номер телефона начальника госпиталя. Распоряжение пропустить посетителя прямо-таки взбесило бдительную вахтершу.

– И что вы тут все шастаете, все шастаете, – ворчала она, – я еще и начальнику скажу на это безобразие.

Халат она не подала, а чуть ли не швырнула, гневно сверкнув глазами. Не могла простить, что вышло не по ее. Удивило Волкова, что стоявший рядом дежурный врач не сделал ей замечания. Видимо, знал – старуху не переубедить, а настроение будет испорчено.

Подымаясь по лестнице, Волков все еще боролся с закипевшим гневом и думал о том, как мало надо человеку, чтобы вывести его из равновесия и надолго испортить настроение.

– Почему вы ее терпите? – спросил он дежурного врача.

– Хорошая работница. Исполнительная.

– Бездушная работница.

– Душа – философская категория, а у нас медицина. – Он улыбнулся. – Если всерьез – некем заменить. Она и санитарка, и гардеробщица, и вахтер. Работает безотказно, чувствует себя незаменимой…

Палата, в которой лежала Алина, была открыта. Нянечка протирала линолеум сырой тряпкой. Волков вошел незамеченным и направился к койке, на которую указал ему дежурный врач. Алина спала. Он тихо поставил на тумбочку байку с виноградным соком, положил рядом букет и повернулся к выходу.

– Иван Дмитрич, – строго сказала больная. – Вы уже уходите?

– Мне показалось, вы спите…

– Что-нибудь с Сережей?

– Да нет, здоров он, как конь. Я посмотреть на вас зашел.

– Когда я была здоровая и красивая, вас что-то не тянуло посмотреть на меня. А когда меня скрутило, вы тут как тут…

– Голубушка, не прибедняйтесь, – Волков принял ее тон. – По мне, так вам не в госпитале валяться, а на плантации работать.

– Ладно, ладно… Спасибо за цветы. Вы уж не ругайте нас с Сережей. Хлопот мы вам подбросили. Не семейка – ЧП ходячее.

«Алина Васильевна, – хотел сказать Волков, – не сбивайте с толку Сергея Петровича, не заставляйте его сейчас заниматься делами семейного устройства, потерпите. Очень у нас трудное время. Перелетим, освоимся, и я сам его отпущу с богом».

Но в ее глубоких карих глазах, которые только и выделялись на бледном лице, он прочел плохо спрятанную боль и, боясь ее усугубить, сказал совсем не то, что ему хотелось:

– Набирайтесь сил. Насчет Сергея Петровича завтра сам буду говорить с начальником политотдела. Найдут ему и здесь должность.

– Вы думаете, это возможно?

Алина пристально посмотрела на Волкова, и он, как в открытой книге, прочел в ее глазах надежду.

– Возможно. У нас все возможно. Хотя, не хочу скрывать, полк без него осиротеет. Ну, да мы все не вечные. Поправляйтесь.

К их разговору уже прислушивались другие женщины, лежащие в палате, и Волков попрощался.

«Дернул меня черт выдавать такие векселя», – подумал он, выходя из госпиталя. Но огорчения особого не было. Поговорит он завтра с начальником политотдела, предупредит его, попросит подумать над вариантом такого перевода, который можно будет осуществить без ущерба для дела после перелета полка к новому месту базирования.

– Я говорю ему – ходют тут, – снова ворчливо встретила Волкова вахтерша, – а мне выговор от доктора. Я в жисть выговоров не слышала.

– От какого же это доктора? – всерьез поинтересовался Волков.

– Какого надо. Лечащего. Булатова.

– Где же он, ваш грозный доктор?

– Здесь я, – сказал Булатов, спускаясь по лестнице со второго этажа. – Здравствуйте, Иван Дмитриевич.

– Добрый вечер, Олег Викентьевич. Вахту вы тут выставили, как в испытательном центре.

– Какая есть, такую и выставили, – тут же вмешалась в разговор старуха.

– Тетя Дуня, – строго посмотрел на нее Булатов, – вы не справляетесь с обязанностями вахтера.

– Я ему и говорю, – тут же вставила она реплику.

– Здесь надо вежливо молчать, а не говорить. А если говорить, то уважительно.

– Так ходют же всякие…

– Тетя Дуня!

– Ну, молчу, молчу.

Булатов жестом пригласил Волкова подняться наверх. Здесь, прямо у лестничной площадки, начинался уютный холл, уставленный вдоль стен сверкающими аквариумами. Их было около десятка. Одинаковой формы, но с разным содержанием. «На Севере такое завести в летном домике, – подумал Волков, – это же красота!» И тут же решил: заведу обязательно.

– Я вас слушаю, Иван Дмитриевич.

– Скажите, Олег Викентьевич, если можно, у Алины Васильевны что-то серьезное?

– Она жила последнее время в напряжении. Случай с Новиковым был той каплей…

– Это инфаркт?

Булатов едва заметно улыбнулся.

– Синдром Миньера это называется. В общем, надо полежать ей. После выписки, естественно, максимум спокойствия. Вы понимаете, о чем я говорю?

Волков все отлично понимал. С Новиковым придется расставаться.

– Олег Викентьевич, – решился Волков на главный вопрос. – Вы лечите Павла Ивановича Чижа…

– Слушаю вас.

– Посоветуйте, доктор… У нас есть возможность не брать его на Север. Но он и слышать не хочет. Порекомендуйте что-нибудь.

Булатов встал и нервно заходил вдоль аквариумов. Сцепленные в замок руки за спиной хрустнули, косточки на пальцах побелели.

– Ему лучше с вами ехать, – сказал Булатов тихо и убежденно. Волков искренне удивился этой противоречивой рекомендации.

– Север – не Крым, доктор.

– Я знаю. Ему не климат опасен. Ему надо беречься от психологических стрессов.

– Где же логика, милый доктор? Вы же знаете характер его работы. У нас этих стрессов, как в психбольнице.

– Это привычные стрессы. Организм уже выработал на них стереотипные реакции, приспособления к защите. Уход от любимого дела, при глубоком убеждении, что ты еще можешь быть полезным этому делу, – такой стресс опасен. Он может иметь непоправимые последствия.

– Все это лирика, доктор, – сказал Волков, а сам подумал: «Сговорились с Новиковым». – Кстати, Олег Викентьевич, за что вы получили звание кандидата медицинских наук?

– Вот за эту самую лирику, – грустно улыбнулся Булатов.

– Тогда вам и карты в руки, – Волков обрадовался, словно поймал врача на неправде. – Под вашим бдительным наблюдением его сердцу будет гораздо спокойнее. Там, где мы будем, нет таких квалифицированных врачей. Тем более специализированных клиник. А если случится что?

– Вы попросили совета, я вам его дал. Вопреки своим желаниям. Видеть Павла Ивановича мне всегда приятно. И дочь его, Юлю, тоже. Если бы вы ее оставили, это было бы мудро.

Волков вскинул брови.

– У нее последний курс в институте, подготовка диплома. Нужны лаборатории, библиотеки…

– Если она такое пожелание выскажет, держать не стану, – пообещал Волков, и они простились.

– Домой! – сказал он водителю и захлопнул дверцу машины. Маше будет приятно, что он сегодня раньше обычного возвращается домой. Волков шумно потер руки и бодро усмехнулся:

– Закурим, чтобы дома не журили!

Он был доволен собой. Все, что еще вчера бередило душу, сегодня отступило.

У дома он подписал водителю путевку, сорвал на клумбе цветок и, вытащив из почтового ящика газеты, поднялся на второй этаж. Обычно он всегда открывал дверь своими ключами, а в этот раз с удовольствием нажал кнопку звонка.

Маша и в самом деле была приятно удивлена.

– Какая сила гонит моего муженька домой? В такой ранний час ты еще никогда не появлялся.

– Ранний, – буркнул Волков. – Восемь вечера! Все нормальные люди уже поужинали и давно сидят в пижамах у телевизоров. А для меня ранний?

Закрывая дверь, Волков любовался Машей. Он высоко ценил ее требовательность к своим туалетам. Она еще ни разу его не встретила непричесанной, в заношенном халате или в растоптанных шлепанцах. Маша умела одеваться удобно и красиво. Для кухни у нее было несколько нарядно расцвеченных передников, к телевизору она натягивала немнущиеся брюки и мягкий свитер, чтобы с ногами забираться на диван, ее комнатная обувь отличалась удобством и изяществом.

– Отвернись, я переоденусь, – попросил Волков, и Маша, улыбнувшись, вышла. Она тоже выставляла его из комнаты, когда меняла одежду. «Одно дело – раздеваться для тебя и совсем другое – при тебе», – любила повторять она где-то вычитанные слова.

– Что пишет блудный сын?

– Блудный сын молчит.

– Все-таки я доберусь до него.

– Давно бы пора, – улыбнулась Маша, продолжая орудовать вязальными спицами.

– Что будет? – кивнул Волков на ее вязание и развернул газету.

– Свитер будет.

– Такой толстый?

– Для Севера все-таки. Как Новиков? – неожиданно спросила она.

– По-моему, в порядке. Хуже с Алиной. Видимо, Новикова придется оставить здесь.

– Для нее это вопрос очень серьезный.

– А что у нас имеется на ужин?

Маша отложила вязание.

– Пирог сварганим?

– Пошли.

– Мне нравится твое настроение, – сказала Маша, раскатывая тесто. – Ты что надумал?

– В Ленинград поедем, Маша, – весело посмотрел на жену Волков. – Сегодня командующий опять напомнил о новой должности. Это, конечно, не полк, работа чиновничья, зато Ленинград… Пора свой опыт другим передавать.

– Ну, Ваня… Не ожидала. Что я со свитером буду делать?

– Ленинград тоже не Ялта.

– Любопытную новость подбросил ты. – Она обняла мужа, свесив за его спиной кисти рук так, чтобы они не запачкали мукой его одежды. Прижалась, вытянула губы для поцелуя.

В коридоре раздался звонок.

– Кто бы это? – удивился Волков.

– Кто угодно, только бы не посыльный за тобой, – сказала Маша, вытирая полотенцем руки. – Если посыльный, скажу, что тебя нет дома.

– Обманывать детей нехорошо, – погрозил ей пальцем Волков и тоже вышел в прихожую.

На пороге стоял Чиж. В отглаженном кителе с новенькими орденскими нашивками и Золотой Звездой над ними, в начищенных до блеска туфлях.

– Даже не представляете, как вы вовремя, Павел Иванович, – обрадовалась Маша. – Пироги пеку! Наливочку достанем. И закатим пир на весь мир.

– Спасибо, Маша. Но я ненадолго. – Чиж был торжественно-строг. – Хочу с Иваном Дмитричем кое о чем посоветоваться.

– Павел Иванович, вы такой редкий в нашем доме гость…

– И дорогой, – добавил Волков.

– Что мы вас просто так не отпустим.

– И советоваться за чаркой как-то сподручней. Проходите. Мы все-таки не чужие.

– Как у сына дела? – спросил Чиж, вешая на олений рог фуражку.

– Не пишет, бандит.

– Не ругался командующий? ЧП все-таки.

– Да нет…

– Виноват я в чем-то, Ваня, – сказал Чиж словно самому себе, – чего-то недоглядел.

Волкову было знакомо это чувство. Командир всегда чувствует себя виноватым, если в полку что-то случается. Но что Чижу казниться? Все еще думает, что без него полк погибнет? Как та тетя Дуня в госпитале, считает себя незаменимым? «Заменимы мы все под этим небом, Павел Иванович!» – хотел сказать Волков, но Чиж его опередил:

– Видно, уже не тот нюх.

И тон, и выразительная пауза подсказывали Волкову продолжение разговора: возражай! Но Волков промолчал. Вмешалась Маша, расставлявшая посуду на столе:

– Не прибедняйтесь, Павел Иванович, ваш опыт не имеет цены.

– Опыт, Машенька, к сожалению, капитал индивидуальный. В полном объеме им может пользоваться только тот, кто его накопил.

«Хитрый Павел Иванович, подъезжает издалека», – решил Волков и снова промолчал.

– То, что можно передать другим, – продолжал Чиж, – это не опыт, это только его отдельные слагаемые. Опыт, Машенька, не просто количество накопленной информации, это новое качество. Это информация, пропущенная через сердце и душу человека. А поскольку каждый человек неповторим, опыт его может материализоваться только при его личном участии. Согласны?

– Убедительно, – кивнула Маша.

Волкову мысль Чижа казалась тоже убедительной, но что-то в нем сопротивлялось. «Сейчас он скажет о том, – решил Волков, – что в эту критическую минуту, когда полк должен передислоцироваться на Север, его опыту нет цены, и потому он решил быть со своими чижатами до конца». И Волкову останется одно: согласиться.

«Нет, Павел Иванович, – думал он, – не хватило вам мудрости вовремя выйти из игры. А жаль».

– Ну ладно, – шевельнул плечами Чиж, словно хотел расправить грудь. – Я, собственно, вот о чем тебя хотел спросить, Ваня…

Он отвернулся к окну, осторожно, чтобы не выдать волнения, кашлянул. И снова шевельнул плечами, расправляя их.

– Надумал я, Ваня, подаваться в запас.

«Вот и хорошо, – обрадовался Волков, – теперь только надо не смалодушничать и помочь ему».

– Юльке учиться еще, Ольга совсем затосковала… И у меня не те силы. Что-то, конечно, могу, но, пожалуй, хватит. Как сказал поэт, пора, мой друг, пора…

Он повернулся к Волкову и посмотрел ему в глаза:

– Если, конечно, я не нужен полку.

«Вы всегда нужны полку», – уже готовы были сорваться слова. Их ждал Чиж, их ждала Маша, напряженно умолкшая с прижатым к груди подносом.

– Я думаю, Павел Иванович, – сказал он твердо, – вы приняли очень правильное решение.

– Ваня! – вырвалось у Маши.

– А что? – так же жестко продолжил Волков. – Павел Иванович послужил, слава богу, за четверых. Нашего уважения и почета ему хватит, как говорится, на всю оставшуюся жизнь.

– Ваня, – снова вмешалась Маша, – ты же сам говорил, что Павел Иванович…

– Говорил, – перебил он жену, – говорил, что Павел Иванович еще мог бы летать да летать… Но против медицины не попрешь. Я одобряю и поддерживаю ваше решение.

– Так я завтра и напишу рапорт. Так, мол, и так, в связи с тем-то и тем-то прошу…

Спина Чижа вдруг начала сутулиться, и Волкову захотелось хоть немножко подсластить горькую пилюлю.

– Не будем спешить. По-людски сделаем. Проводим по всем правилам, будьте спокойны. Вынесем Знамя, пригласим семьи, представителей города, воздушный парад запланируем, оркестр – пусть все знают, как провожают заслуженных летчиков на заслуженный отдых.

– Прости, Ваня, – Чиж положил ладонь на его плечо, – не надо проводов. Это лишние волнения. А мне врачи не велят.

– Нет, Павел Иванович, боюсь, что нас не поймут. Это надо для тех, кому еще служить да служить.

– Проводы, Ваня, они и в Африке проводы. – Он посмотрел на Машу, подошел к ней, убрал мизинцем выкатившуюся на щеку слезу и философски подытожил: – Лучше на год раньше, чем на день позже…