К своей звезде

– Лучше, чем ничего, – сказал дежурный штурман. – Такой светлячок – над ближним уже будет заметен. Есть за что глазу зацепиться.

Муравко тем временем снова выходил на посадочный курс. Град перестал, но дождь стал мельче и сеялся по летному полю волнами, еще больше снижая видимость. Чиж связался с двумя истребителями, ожидавшими в зоне, выяснил, какой остаток топлива, и с облегчением переключился на Муравко. Если через полчаса погода не улучшится, те двое успеют сесть у соседей. У Муравко же после этого захода топлива останется максимум на пять минут.

– Внимание на РСП…

– Слушаю, Павел Иванович, – мгновенно откликнулся Большов.

– Будьте внимательны, все сейчас зависит от вас.

– Понял.

Скрипнула дверь, на СКП пришел Новиков. Зыркнул на планшет, таблицу, посмотрел на секундомеры, все понял и отошел в сторону.

– Расчетный выполнил, дайте прибой…

– На посадочном, удаление пятнадцать, прибой триста.

– Дальний… В облаках.

– На глиссаде.

– Ближний… Вижу свет!

– На глиссаде.

– Шасси выпущены! – неожиданно громко выкрикнул солдат-наблюдатель. И все облегченно улыбнулись. Вынырнувший из мутной паутины самолет шел на полосу с небольшим перелетом, но это ему уже ничем не угрожало. Даже на мокрой полосе Муравко сумеет погасить скорость.

– Катапультироваться, – сказал Чиж, ни к кому не обращаясь, – это и дурак сумеет.

Самолет Муравко еще бежал по рулежке, как дождь вдруг схлынул. Начало быстро светать, ветер обмяк и уже не так упруго ломился в стекла СКП. Синоптик доложил, что фронт осадков отходит, облачность поднимается и нижний край по прибору – двести метров.

– Идите, други, – сказал почти ласково Чиж, – не мешайте мне работать. – Ему хотелось прилечь, тягучая боль сверлила плечо, отдавала в локоть и даже ладонь.

Когда Волков и Новиков молча вышли, он попытался определить источник неприятных ощущений, но, будучи неискушенным в делах медицинских, объяснил себе причину боли элементарно: застрявший в левой лопатке осколочек каким-то образом шевельнулся и задел плечевой нерв. Осколочек этот ему предлагали удалить еще сразу после ранения. Но был апрель сорок пятого года, запах близкой победы кружил голову и встретить ее на госпитальной койке – более глупого положения боевой летчик представить себе не мог.

Осколочек прижился, врос в кость и все эти годы ничем не беспокоил Чижа. Даже врачи были убеждены, что от него никакой опасности, а вот, поди же, проснулся, вредить начал. Можно бы побыть сейчас на воздухе, но отработавшие в зоне пилоты уже запрашивали разрешения идти на точку, и Чиж, расслабленно опустив плечо, взял правой рукой микрофон. «Чиж с перебитым крылом», – пошутил он над собой.

Ветер совсем ослаб, и мелкий дождик сыпался, казалось, лишь по инерции. Вся толчея небесная отошла на юго-восток, напоминая промчавшийся через летное поле неуправляемый табун диких животных: чуть приотставшие задние ряды сейчас, резвясь, догоняли стадо, подталкивали несущихся впереди.

По каким признакам Юля угадала, что на вышку поднимается Муравко, Чиж так и не понял. Вопреки правилам, она вдруг оставила свой пост и быстро выскочила за дверь. В воздухе к этому времени уже никого не было и Чиж, еще не зная причины, почему Юля сорвалась с места, вышел следом.

– Ну что ты на меня смотришь как на привидение? – донесся с балкона голос Муравко.

– А ты не понимаешь? – спросила Юля, готовая расплакаться.

– Вот уж не думал, что из-за меня кто-то переживает, – засмеялся Муравко, но Юля зло перебила его:

– Было бы из-за кого! Отец до сих пор очухаться не может, а ты… – Она увидела спускающегося Чижа и, повернувшись к нему, уже сквозь слезы бросила: – Развели тут хулиганов воздушных!

По металлическим ступеням мелко-мелко застучали каблуки ее туфель. Чиж обнял Муравко, похлопал по спине.

– Набросилась, как тигрица, – Муравко еще чувствовал себя растерянным.

– Ты молодцом был, спасибо.

Вбежал, как ветер, Руслан.

– Как ты сел, нулевая видимость?

– Сам знаешь, как в такую погоду садиться. Глядишь – нет земли… И вдруг – полон рот земли.

Чиж прикуривал трубку и вдруг закашлялся. Ему хотелось засмеяться, но почему-то поперхнулся.

– Хочешь знать, что я о тебе думаю? – Руслан расстегнул на комбинезоне Муравко молнию.

– Хочу, – Муравко отцепил руки Руслана от замка и застегнул молнию.

– Это идиотизм! Малейшая неточность – и нет ни самолета, ни летчика. Самолетов можно тысячи наделать. А жизнь не повторишь. Каждый человек уникален. Мог катапультироваться.

– Значит, не мог, – устало возразил Муравко. – Понимаешь?

– Понимаю… За подобные «подвиги» с летчиков надо штаны снимать, а не ценными подарками награждать. Развенчивать надо такое фанфаронство, а мы на щит подымаем. Как же – проявление мужества, выдержки, мастерства! Юля права: хулиганство это воздушное!

– Салага ты… Бросить исправную машину! Велосипед разбить жалко, а тут самолет. Да какой!

– Если бы мы бросали в бою каждый подбитый самолет, на чем бы воевали? – вмешался в разговор Чиж. – Возвращались порой как в песне: на честном слове и на одном крыле.

– Ну да! – вспыхнул Руслан. – Латали дыры и снова в бой. Это мы слыхали, Павел Иванович. Но теперь будет иная война. Если будет. На одном крыле не полетишь.

– Это мы тоже слыхали, – вдруг обозлился Чиж. – Был у меня такой философ. Лампочка мигнула, он за катапульту: «Пожар!» А самолет, умница, сам приземлился в поле. Обшивку поправили и через неделю полетел.

– Значит, по-вашему, я – трус?

– Салага ты, – улыбнулся Муравко. – И зря ушел из морской авиации.

– Чтоб построить нам этот самолет, – уже ласково, как несмышленыша, обнял Чиж Руслана, – наши люди терпят разбитые дороги, мучаются от недостатка детских садов и гостиниц, под открытым небом держат трактора, экономят в большом и малом… Он имел право, – Чиж кивнул на Муравко, – но не воспользовался им. Оценил свои силы и спас тысячи народных рублей. Способный ты парень, а в голове ералаш. Волков прав, что отстранил тебя сегодня от полетов.

Чиж почувствовал, как осколочек в лопатке шевельнулся и уколол уже не плечо, а что-то внутри. Затаив дыхание он перетерпел остроту боли и тихонько, чтобы не побеспокоить этот чертов металл, стал подыматься наверх.

Облачность уплотнилась, приобрела четкие очертания. Полосатый «колдун» на мачте обвис. К стоянке двинулись летчики. Еще несколько минут, и работа и небе загудит полным ходом.

9

Муравко садился в автобус последним, и Юля больше всего боялась, что кто-то из летчиков, стоящих в проходе, займет пустующее рядом с нею место. Почему-то чаще всего возле нее пристраивались молодые женатики. Искушенные и любви и противоречиях семейной жизни, они держались с нею независимо-раскованно, откровенно высказывали комплименты, давали очень уж практические советы, от которых Юлю порой бросало в жар. Слушала она их всегда с улыбкой, ее так и подмывало сказать: «Да не нужны мне ваши советы! Я еще в седьмом классе знала, какая будет у меня семья!»

Когда она вспоминала, насколько серьезно тогда относилась к своему предстоящему замужеству, как тщательно, до мельчайших деталей разрабатывала принципы взаимоотношений с будущим супругом, ей сразу становилось весело. В основу всех основ она ставила взаимную любовь. Без этого условия ни о какой гармонии даже думать нельзя. Как некоторые могут жить без любви под одной крышей, Юля не понимала, считала такой союз аморальным, лживым, предательским. Во-вторых – полное доверие и откровенность. Даже маленькая ложь, даже ложь во спасение – это такая же опасная трещина для счастья, как необнаруженная неисправность в двигателе самолета. Третье – единый взгляд на воспитание детей, которых в семье будет как минимум трое. Сама Юля с детства страдала и злилась на родителей за то, что у нее нет ни брата, ни сестры. Четвертое – чувство юмора сохранять в семье даже в самых трудных ситуациях. Пятым, шестым и дальнейшими пунктами шли принципы создания быта, отдыха, отношения к учебе, труду и так далее.

Юля незыблемо верила, что достаточно ее избраннику не принять хотя бы одного из условий ее модели, и союзу не быть. Все у нее было продумано, взвешено, решено. За исключением малости: она никак не могла остановить своего выбора на каком-то конкретном человеке.