Я, следователь…

– Мамоново – маленький городок, многие знают друг друга. Соседи Пронина в очереди могли запомнить какие-то важные детали. По ним можно будет легче его раскупорить. Понимаешь?

– Усек, – хмыкнул Коновалов. – Чувствую, что ты на воскресные дни мамоновским сыскарям подкинул работенку невялую…

– Да, Серега, я это знаю. И тебя, друг, прошу – вломись в это дело, как ты умеешь. Я тебе не могу и не хочу ничего объяснять по телефону, но если этот гнусняк от нас улизнет, ставь на мне крест…

И вдруг совершенно неожиданно почувствовал, что по лицу у меня текут слезы и голос предательски сел, тугой ком заткнул глотку.

– Алё, алё, Стас, ты чего там? Алё! – заорал в трубку Коновалов. – Ты что тараканишь? Алё! Стас! Что с тобой? Может, кого из наших ребят к тебе подослать?

Я несколько раз глубоко вздохнул, с трудом продышался и твердо сказал:

– Серега, со мной полный порядок. Никого присылать не надо, глупости это. Я здесь все сам сделаю. Ты будешь держать связь с местной телефонисткой, ее зовут Аня Веретенникова, она меня легко разыщет… Договорились?

– Есть, все будет в норме…

Вышел из будки, из спертой духоты с надсадным запахом пыли и пота, и не мог несколько мгновений собраться с мыслями, отрешенно глядя на телефонистку, пока Аня не сказала мне мягко:

– Вы не волнуйтесь, я вас мигом соединю, как только позвонят…

– Спасибо, Аня, я вам буду регулярно звонить. Вот вместе с вами мы раскрутим эту историю…

– Ну да, конечно, я ведь старый Шерлок Холмс, – усмехнулась Аня. – Да и вы на милиционера не похожи. Вы на артиста Филатова похожи, только ростом подлинней…

Я подумал, что она моложе меня лет на пятнадцать, но говорила она со мной не как молодая женщина, она не «ухаживалась», она говорила с ласковой снисходительностью матери, для которой все эти игры давно позади, хоть и симпатичны, но неинтересны – она вязала ползунки, и на лице ее желтели пятна будущих иных, нестерпимо тяжелых и высоких забот.

– Аня, где у вас городская милиция?

– А вон наискосок, через площадь дом двухэтажный, там вход с переулка.

– Анечка, я вам звоню через час…

С автостоянки постепенно разъезжались машины, урчали, готовясь в путь, автобусы, из-под брезентового фургона с надписью «Люди» разносилась по площади развеселая гармошка, нестройное пение, клочья частушечных выкриков. Сумки, пакеты, авоськи с апельсинами.

Я пересек площадь и вошел в зеленый палисадник перед старым домом с красной стеклянной табличкой «Управление внутренних дел». На деревянном крылечке сидел милиционер и строгал ножом чурку.

– Я бы хотел поговорить с Зацаренным, – сказал я, поздоровавшись.

– А он у себя сейчас. Шестая комната – пройдете мимо дежурной части, налево по коридору…

Из-за приоткрытой двери раздавался громкий голос:

– Нет, нет, Семен Петрович, вы это не понимаете… У нас для этого нет возможностей… Да что страда – в милиции всегда страда…

Слова были круглые, отчетливые, точно разделенные между собой, – цепочкой воздушных пузырей вылетали они из кабинета в сонную тишину пустого коридора и гулко лопались в неподвижном сумраке вокруг меня.

Я постучал и вошел в комнату, не дожидаясь ответа, – за столом разговаривал по телефону молодой капитан, и я удивился, что у такого юного блондинчика столь ярко выраженный командирский голос.

Он показал мне рукой на стул и зычно сказал в трубку:

– Нет, Семен Петрович, не могу, и не просите… Вы это не понимаете… На заметку возьмем обязательно, а практически пока обойдемся разговорами…

Я подумал, что от его голоса в телефонных проводах должно подскакивать напряжение. Юша Бутов сказал о нем – интеллигентный – милый человек, заместитель по разыскным делам Зацаренный.

Он бросил на рычаг трубку и поднял на меня голубые навыкате глаза:

– Слушаю вас… – И слова, как детские шарики, один длинный, а второй круглый, гулко ухнули надо мной.

– Моя фамилия Тихонов, я приехал из Москвы на похороны Николая Ивановича Коростылева и вот решил зайти к вам…

– Да, да, да, – закивал огорченно Зацаренный, – я в курсе дела. Очень печальная история. Уважаемый был человек. Только не знаю, чем мы вам можем быть полезны…

– Вы знаете о телеграмме, которую прислали Коростылеву?

Зацаренный на миг задумался, будто вспоминал, о какой телеграмме идет речь, потом сказал неопределенно:

– Да, я слышал об этой истории… Очень жаль, что такое еще случается в нашей жизни…

– А кроме человеческого сожаления по поводу таких прискорбных фактов, у вас нет каких-либо еще побуждений? – спросил я.

– Не понял? – шумно удивился Зацаренный. – Что вы имеете в виду?

– Я имел бы в виду возбудить дело, например… Провести тщательное расследование, попробовать разыскать автора телеграммы…

Голубые выкаченные глаза Зацаренного полыхнули грустной усмешкой профессионала, обвыкшегося с человеческими горестями и умеющего отделить естественные эмоциональные всплески от разумно-прозаических условий жизни.

– Я вас понимаю, товарищ Тихонов, вашему горю сочувствую… Вы, видимо, близкий человек покойному?

– Близкий, – кивнул я. – Думаю, что был близкий…

– И мне понятно ваше справедливое желание наказать этого дурака, пославшего телеграмму… Но к сожалению, это не в наших силах.

Органное рокотание голоса Зацаренного меня подавляло. Я робко спросил:

– Отчего же?

– Оттого, что смерть учителя Коростылева – я имею в виду общественный смысл – скорее напоминает несчастный случай, последствие стихийного бедствия, чем результат преступления…

– Очень интересная точка зрения, – заметил я.

– Боюсь, что нам надо признать этого неизвестного дурацкого хулигана чем-то подобным случайному удару молнии или упавшему с крыши на голову кирпичу, – развел руками Зацаренный, доверительно наклонился ко мне, и узкий луч заходящего в окне солнца ярко вспыхнул в голубой эмали университетского ромбика на правой стороне его мундира.

– Хочу обратить ваше внимание, – сказал я, – что ни молния, ни рухнувший кирпич не обладают злой волей. Иначе говоря, умыслом…

– В том-то и дело, – вздохнул Зацаренный. – Вы не понимаете, что с точки зрения закона мы никогда не сможем доказать наличие умысла на убийство Коростылева у человека, отправившего телеграмму. Даже если допустить, что мы его найдем, – а это весьма маловероятно. Но и в этом случае он скажет нам, что просто хотел пошутить. Что с него, дурака, возьмешь? Никогда такое дело через суд не пролезет, вернут его нам или прекратят совсем. А то, глядишь, и оправдают этого кретина. А нам в отчетность – брак!

– Боитесь отчетность испортить?

– Не боюсь! – отрубил Зацаренный. – А не хочу! Хорошая отчетность с точки зрения демагогов – забота службистов, карьеристов и бюрократов. А на самом деле хорошая отчетность – это зеркало нашей работы. И цифры в отчетности – отражение нашей жизни. Поэтому я и борюсь за хорошие цифры. У меня на сегодня три кражи не раскрыты и один грабеж, вчера в общежитии строителей драка приключилась – виноватых нет, сейчас на повестке дня непримиримый бой самогонщикам и алкоголикам. Вот это все – реальные преступления, по которым я должен отчитаться. И за эту отчетность я болею и, как вы говорите, портить ее не хочу…