Не потерять человека

Шестаков долго смотрел ей в глаза… Так долго, что она покраснела. И спросила:

– Ну что ты так на меня смотришь?..

– Я помню, чем закончилось, – весело сказал Шестаков. – Циклон подстерег на архангельском пирсе Цикломену и, не снимая рабочей робы витязя, признался ей в любви. А потом поцеловал в сахарные уста…

Берс тщательно прицелился из револьвера, подняв его на уровень лица.

Плавно нажал спусковой крючок.

Раздался выстрел, и вбежавшему в комнату Чаплицкому представилось невероятное зрелище: голова Берса со странным стеклянным звоном разлетелась фонтаном сверкающих колючих осколков.

Чаплицкий застыл на месте.

Придя в себя, медленно спросил:

– В чем дело? Вы с ума сошли, Берс?

Берс задумчиво рассматривал револьвер, стоя перед разбитым зеркалом.

Потом так же медленно ответил:

– Насколько я могу судить, нет… Пока…

– Тогда зачем?..

– Мне пришло в голову, что никому не удается увидеть собственную смерть… как бы со стороны.

Чаплицкий прищурился:

– И вы решили порепетировать перед зеркалом?

Берс с отвращением бросил револьвер на диван.

– Да. Человек должен знать, как он выглядит, отправляясь ад патрэс…

– Возрадовались бы ваши праотцы, ничего не скажешь, – насмешливо протянул Чаплицкий.

Берс нехотя покосился на него:

– У вас есть ко мне претензии?

– Ну что вы, сэр… Не то слово… Н-но… – Он пожевал губами, будто подбирая слова.

– Да?

– Выражаясь поэтически, в прелестном бутоне вашего цветочка сидит здоров-у-ущий червяк. Вы клонитесь долу, как Пизанская башня…

Берс безразлично возразил:

– Ну, допустим. Я – как Пизанская башня. Клонюсь. А вы несокрушимы, как Гибралтарская скала. Допустим… Но если не так… аллегорически?

– Пожалуйста. Наша бедная родина истекает кровью, а ее защитник репетирует собственную кончину перед зеркалом, как… простите меня… как провинциальный актер!

– У вас есть для меня более интересное занятие? – задиристо спросил Берс.

Чаплицкий спокойно ответил:

– Есть. Сегодня на рассвете в Архангельский порт прибыл транспорт «Руссель». Он доставил из-за границы котельный уголь, на котором большевистский караван пойдет за сибирским хлебушком.

– И что?..

Чаплицкий присел к столу.

– Если вознести транспорт к небесам… а говоря точнее, опустить его на дно морское… Вопрос о хлебном походе просто закончится.

– Вы хотите поручить это мне? – спросил Берс вяло.

Чаплицкий испытующе посмотрел на него:

– Видите ли, в этом деле есть опасность, конечно…

Берс выставил вперед ладони:

– Не надо! Я не гимназистка, господин каперанг. И вообще, мне сильно надоела вся эта оперетта… так что я давно готов… вознестись.

Чаплицкий продекламировал:

– «Вот агнец Божий… – отворил шкаф и вынул из него округлый плоский сверток, – который берет на себя… грехи мира…»

Развернул сверток – это была самодельная магнитная бомба.

Чаплицкий объяснил Берсу принцип ее действия.

– Если вот этот стерженек вы отведете до упора, – показал он на рукоятку часового механизма, – то вознесение состоится через пятнадцать минут. Времени вполне достаточно, чтобы удалиться с места событий.

Берс рассеянно кивнул.

Чаплицкий поставил на стол флягу в замшевом футляре, свинтил с нее металлическую крышку-стаканчик, налил до края и с видимым удовольствием выпил. Снова наполнил стаканчик густой желтоватой влагой, протянул ротмистру:

– А теперь, геноссе Берс, хлебните вот этого зелья – оно прошло огонь, воду и латунные трубы…

Дышать на топливном причале морского порта было трудно – в воздухе плотной стеной стояла едкая всепроникающая угольная пыль.

К стенке прижался пароход «Руссель». С палуб его по наклонным сходням непрерывной вереницей шли люди. Они были тяжело нагружены кулями с корабельным углем.

Разгрузка началась недавно, но на площадке пирса уже высилась основательная гора угля и росла она прямо на глазах – люди старались.

К пассажирскому трапу подошел человек в длинно-полом штатском пальто, на голове у него была низко нахлобученная кепка с большим козырьком.