Кровь и свет Галагара

– Да свершится по слову твоему, и не будем больше об этом, драгоценный Ур Фта, – смиренно проговорил Кин Лакк. – Тем более, что вещая птица подтвердила твою прозорливость в выборе нашего пути. Но не раскроет ли мне кто-либо из вас значения таинственного слова «таруан», произнесенного ею?

– Охотно, учитель, – откликнулся царевич. – Слово это знакомо мне с самого детства. В Айзуре часто говорят, провожая в дальний путь доброго друга: «Да будет дорога твоя таруаном!» Повелось так с незапамятных времен. Но таруан – не выдумка: в последний раз он был проложен великолепным Су Аном от Саина до Айзура, когда Белобровый Син Ур двигался по этой дороге с пышной свадебной процессией, увозя из Междуморья красавицу Дан Бат.

Мятежник Эн Лан, замышлявший во главе лихой дюжины напасть на процессию, погубить царя и завладеть Синезубой Дан Бат, испытал действие таруана на себе.

– Так значит, таруан – это чары, служащие защитой от врагов?

– Таруан – галерея невидимых сводов. Оказавшийся в таруане, двигается он или стоит на месте, поднимается в заоблачные выси или уходит в подводные глуби; спит или бодрствует, живет или умирает – для всех, кто враждебно настроен к нему, просто перестает существовать. Но таруан – средоточие силы Су Ана и не может сохранять свое действие слишком долго…

– Воистину чудо! – воскликнул Нодаль. – А я-то, глупец, истязал себя ядреным хуш-рашем! Очень надо было стоять на страже, когда никакому злоумышленнику не под силу нас обнаружить! Ведь так, царевич? Мы не существуем теперь даже для зловредного Ра Она и всех его оборотней, вместе взятых?

– Никакие злые чары не могут проникнуть под своды таруана, – с улыбкой подтвердил Ур Фта. – Ты мог бы спать себе спокойно.

– Мог бы, но не спал, и – клянусь первозданным яйцом – уснет теперь не скоро!

– Не смею возражать, но почему ты сказал то, что сказал, мудрый Кин Лакк? – в изумлении вопросил Нодаль.

– Неужели ты не помнишь сказанное вещею сужицей? Я затвердил слово в слово и могу повторить: «Завтра на закате в горы Ло уйдет Су Ан». Что это значит?

– А-а! Понятно, – со вздохом вымолвил Нодаль. – Это значит, что завтра на закате своды таруана рухнут. А чтобы их руины не погребли нас под собою…

– Мы должны продолжить поход немедленно и на завтра к вечеру постараться проникнуть за неприступные стены Эсбы, – добавил Кин Лакк.

– Ты прав, учитель, но пока мы седлаем гавардов, я счастлив был бы услышать твое и любезного Нодаля мнения о той части известия, в которой чудесная сужица упомянула Шан Цот.

– Ясно одно, – сказал Нодаль, в сердцах перетянув подпругу, – похитив царевну, мы выбрали единственно верное решение: царевна спасет тебя, царевич, стало быть, прозрение твое не за горами – на исходе первой брачной ночи.

– Кто знает, – проворчал Кин Лакк, уже вскочивший в седло, – спасти-то она спасет и, быть может, не одного царевича: похищали-то мы ее все вместе. Зато и несчастье она нам принесет непременно. Ведь птица сказала: «Тот, кому она – спасенье, на беду ее берет».

– Поздно теперь, учитель, раздумывать и гадать о грядущих бедах, сделанного не переделаешь, минувшего не воротишь, – воскликнул царевич и, прижав к могучей груди спящую Шан Цот, стегнул плеткой гаварда.

И гавард его умчался прочь из пятого урпрана книги «Кровь и свет Галагара».

ШЕСТОЙ УРПРАН

Крепость Эсба, в Миргалии известная также как Восемь Башен, была возведена в правление третьего из миргальских ванобов Зец Неда на громадном холме вблизи того самого места, где воды Таргара делятся на пять рукавов и так впадают в Дымное море. Стены Эсбы, сложенные из привозного темно-зеленого брабида, вздымались над склонами холма на две дюжины керпитов, а из них еще на добрый уктас к высокому небу вытягивались башни с остроконечными кровлями и узкими прорезями бойниц. Холм, на котором стояла крепость, был окружен бездонным рвом, заполненным вечно холодной водою Таргара. На север и северо-запад простирались казавшиеся непроходимыми заросли Лаймирской чащобы. Подойти к крепости с востока не позволял полноводный Таргар. Единственная дорога вела сюда с юго-запада. По ней и подъехал царевич Ур Фта со своими спутниками к небольшому подъемному мосту через ров. Здесь их остановили суровые стражники в простых кованых латах и грубых шишаках с низкими гребнями, вооруженные большими скругленными топорами и железными пиками. Стражники не потрудились поднять мост ввиду малочисленности представшего перед ними отряда, но проехать по нему вооруженным незнакомцам не позволяли. Нодаль без особого труда побросал бы их в ров вместе с пиками и топорами, но дорога за мостом, круто поднимаясь по склону, упиралась в такие ворота, стиснутые с обеих сторон чудовищными контрфорсами, что и Нодалю, и остальным показалось наиболее разумным вступить в переговоры уже здесь, у моста.

В здешних краях все немного умели по-криански, и объясниться с миргальцами было нетрудно.

Услыхав, кто перед ними, стражники вытащили откуда-то заспанного коротышку в лестерцовой рубахе и что-то крикнули ему на своем наречии. Тот не стал тратить времени даром, несмотря на малый рост, с великим проворством умчался по направлению к крепостным воротам и скрылся за ними, протиснувшись в предоставленную ему невидимыми привратниками узкую щель.

Спустя некоторое время из ворот, на этот раз открывшихся гораздо шире, выехали и спустились к мосту через ров всадники числом полдюжины. Одеты и вооружены они были довольно богато, особенно тот, что ехал впереди на черно-серебристом гаварде. На голове этого всадника не было шлема, отважное чистое лицо обрамляли длинные белоснежные волосы и борода; крепкое коренастое тело облегала дорогая тонкой работы кольчуга, укрепленная затейливо изогнутыми наручами и оплечьем вороненой стали. Подъехав вплотную к вытянувшимся стражникам, он приказал им посторониться и шагом пустил своего гаварда навстречь незнакомцам. За ним последовали остальные. Примерно на середине моста он едва заметно натянул поводья и остановился.

– Я – Дац Дар из рода лаалов, второй ортлиц Миргалии и комендант Восьми Башен, – сказал он на хорошем крианском. – Назовите и вы себя, честные агары.

– Здесь царевич Ур Фта, наследник цлиянского престола, и его походная свита – Кин Лакк, последний воин крылатого племени форлов, и славный витязь родом из Тсаарнии по имени Нодальвирхицуглигир Наухтердибуртиаль.

– Чего же ты ищешь под стенами Эсбы, царевич? Мы никогда не враждовали ни с форлами, ни с царством Цли, но Миргалия давно в союзе с крианами, а криане воюют с Айзуром. Наши братья в рядах крианского войска также скрестили сегодня оружие с твоими сородичами. Так не убраться ли тебе по добру, по здорову, покуда я не приказал моим воинам обнажить мечи и поговорить с тобою и твоими на языке военного времени?

Нодаль в этот лум улыбнулся чему-то своему и как бы невзначай похлопал гигантскою шестерней по рукояти своего посоха, сверкавшей серебристыми кольцами в лучах заходящего солнца над правым его плечом.

– Ты не сделаешь этого, отважный Дац Дар! – вмешался Кин Лакк, вытянув единственную свою руку в предостерегающем жесте.

– Отчего же?

– Ты не сделаешь этого по двум причинам. Первая. Ты ненавидишь криан так же, как мы, и ждешь только удобного случая, чтобы разрешить на языке оружия кое-какие разногласия с ними. И вторая причина. Ты, как и все твои, считаешь позором для наследника Миргальского царства сидеть наместником в Корлогане и кланяться крианскому царю.

– Вот в этом ты прав, последний из форлов, клянусь семиствольным видрабом! – воскликнул Дац Дар, и глаза его загорелись недобрым пламенем. – И этот позор тем обиднее, что сын и наследник несгибаемого Ар Гоца обрекает свой народ на сиротство из-за пары крианских сатьяр!

– И то верно! Разве подобает воину и царю забывать свой долг и менять престол на рабское место, хотя бы и в ногах крианской царевны? Но взгляни сюда, вот они, эти сатьяры, о коих ты ведешь столь гневную речь.

– Как? Ты говоришь правду, форл? Эта девчонка на руках твоего господина – царевна Шан Цот? Не в плену ли ты заблуждения?

– Уверяю тебя, отважный Дац Дар, он говорит правду, и заблуждения тут быть не может, – ответил за Кин Лакка царевич. С помощью моих верных слуг мне удалось похитить царевну прямо из дворца в Саркате, и теперь я намерен, свершив положенный обряд, войти к ней как можно скорее.

– И тем самым, заметь, о миргалец, – подхватил Кин Лакк, – раз и навсегда устранить причину вашего позора и повернуть законного наследника Гоц Фура лицом к миргальскому престолу. А кроме того, есть у нас смелые мысли и о том, как поставить на место крианских наглецов. Мы поделимся этим с тобою. И я уверен, найдем общий язык.

– Это полностью меняет дело. Я распоряжусь, чтобы наши женщины уже сегодня начинали готовить царевну к обряду. Молодым будут отведены лучшие покои. Я дарю лихую дюжину сарпов и сорок бочек рабады для пира. Завтра же сыграем свадьбу! Добро пожаловать в Эсбу, благородный царевич! Здесь вы будете в полной безопасности.

Комендант, оставаясь в седле, отвесил церемонный поклон царевичу и посторонился, уступая дорогу. Миргальцы, сопровождавшие его, подражали в этом своему предводителю. Когда Ур Фта и его спутники приблизились к крепости, ворота по знаку Дац Дара широко распахнулись и за ними открылась обширная площадь, окруженная каменными домами в два и три этажа. Кое-где в сумерках вспыхивали и плыли огни факелов, кое-кто с любопытством глазел на неведомых пришельцев, провожаемых самим комендантом, а иные проходили стороной, не обращая на них внимания. Тем временем небольшая процессия продвигалась в сторону Главной башни, откуда вскоре донесся размеренный гром большого данадзона. Так Эсба привечала нежданных гостей.

Разгоряченный стремительным ходом событий и обрадованный легкостью исполнения сокровенных желаний, Ур Фта внес царевну на руках в отведенные для нее покои и пожелал немедленно прервать ее забытье. Но Дац Дар убедил его прежде смыть дорожную пыль и надеть на себя одежды, подобающие случаю, каковые тут же были царевичу поднесены.

Какими бы прекрасными ни были залидиолевые грезы Шан Цот, – явь, представшая ей с пробуждением, тоже была недурна. Просторные покои под резным видрабовым сводом, открывшиеся ее взору, были украшены расстеленными и развешанными повсюду бело-голубыми шкурами миргальских килканов. Здесь и там сверкали прекрасной полировки бронзовые зеркала. Царевну окружали милейшего вида проворные девицы, готовые исполнять любую ее прихоть. Прямо перед нею на изящном столике из черной, резанной в кружево древесины блестели каменьями и золотистой оплеткой кувшины с ледяным зуриалом и драгоценным соком оэлы, теснились на прозрачном блюде нежные плоды белого сердцевника и алые как кровь, спелые ягоды бирциды, соблазняли сладостным ароматом слегка запотевшие пластики цумилиновой гарзилы. А еще рядом с нею был прекрасный юноша с гибким станом и четырьмя сильными руками. Лик его был отважен и чист. Одежды – подобающие царскому роду. Глаза его были велики, темны и неподвижны. Слова – ласковы и учтивы. Он робко притронулся к руке Шан Цот и назвался царевичем Ур Фтою. Капризная, избалованная царевна не могла подобрать слова, приличные случаю. Она была вместе напугана и очарована происходящим и молча приняла из рук царевича легкую чашу искристого зуриала, быть может, полагая, что все еще спит и видит сны, ниспосланные неведомым зельем.

Вскоре царевич, испросив на то дозволения, удалился, а ловкие служанки под руки увели Шан Цот за высокие темные ширмы, где омыли ей тело невесомой водою и умастили его драгоценными притираниями. Не успели они расчесать и убрать царевне волосы, как в покои, низко кланяясь и хихикая, вошла полногрудая темноволосая крианка, одеждами, да и всем своим видом походившая на бизиэру из тиолевых кварталов Сарката или Зимзира. Она принялась без умолку болтать, распаляя в сердцах царевны похоть удивительными историями. Беспечально провела Шан Цот в ее обществе полночи. Игры, песни и увлекательные россказни чередою заполнили время. Наконец, веселая подруга, прощаясь, прильнула устами к плечу Шан Цот и шепотом подтвердила свое обещание – назавтра обучить ее шестнадцати любовным клидлям.

Утомленная царевна откинулась на чуткое белоснежное ложе, смутно догадываясь, к чему ее ловко готовят, и в тот же миг сонным рассудком запуталась в милых сетях, расставленных поворотливой бизиэрой.

На следующий день царевич рассеял сомнения Дац Дара, без гнева и упрямства изъявив согласие взять в жены прекрасную Шан Цот по миргальскому обряду. В крепости вовсю шли приготовления к свадьбе. На бойне под ножами мясников ревели сарпы, обреченные для пира щедрым комендантом. Площадь перед Главной башней пересекли скоро сооруженные столы. Тут и там перекатывали бочки, связками носили битую птицу, снимали с возов корзины, наполненные таргарскими красноперыми жефдефами и пучеглазыми буктами вперемежку с пучками прибрежной зелени. Вскоре после полудня ударили в большой данадзон, загудели миргальские бьолы и рассыпались веселым звоном бубенцы из галузского серебра.

Кин Лакк и Нодаль в праздничных зеленых миргальских одеждах вошли в покои царевича. Ур Фта повернулся на их голоса, и оба увидели, что он уже готов к встрече невесты. Волосы вокруг его головы были заплетены в длинные тонкие косички и собраны на затылке в одну косу, убранную небесно-голубой лентой и четырьмя крупными альдитурдами. Одет царевич был в серебристо-черную куртку из отменного латката, расшитую крупными леверками и перехваченную по талии поясом с бахромой в виде корсовых колосьев. Широкие штаны из белоснежного цинволя были заправлены в синие тарилановые сапоги, доходившие царевичу до колен. Лицо его сияло как полная луна в безоблачном небе. Но уста были стиснуты в жесткую складку, и неподвижные глаза под густыми синеватыми бровями походили на окна, распахнутые в зимнюю ночь.

Следом за верными спутниками царевича на порог ступил Дац Дар, взявшийся вывести жениха навстречь невесте. С низким поклоном он вымолвил:

– Великий вечный солнца данадзон
Вниз покатил с полуденной вершины,
Сквозь заросли дремучие кручины
Влюбленным путь прокладывает он.

И прочие слова, обычные для миргальского свадебного обряда.

Когда он кончил положенные речи, взял царевича за руку и вывел за порог, там уже стояла дивная Шан Цот в окружении пышной ликующей свиты. Все, кто мог созерцать ее в тот афус – о, горе! царевич не мог! – вздыхали и отводили глаза, ослепленные свадебным нарядом и сияющей прелестью ее волшебного лика. Волосы Шан Цот, черные как застывшая смола мубигала, впереди свисали до бровей ровною, будто подрезанною ножом, прядью, а сзади вздымались тремя непокорными волнами, собранными на макушке и покрытыми густой клакталовой сеткой. Одета она была в черную фарьязовую кофту с глухим воротом, расшитую белыми и золотыми тиолями; на ее груди сверкали драгоценные амулеты и трехрядное альдитурдовое ожерелье; поверх кофты искрилась россыпью мелких тегаридов легкая чидьяровая накидка; из-под белой цинволевой юбки виднелись оборки полупрозрачных сатьяр и золоченые туфельки, украшенные серебряными бубенцами в виде едва раскрывшихся тиолевых бутонов. Лицо ее было белее, чем снег на вершине Галузы, брови изгибались как смертоносные луки, глаза, казалось, вобрали в себя все воды и бури Зеленого моря, губы раскрылись в улыбке, нежной как лепесток бирциды и победной как сияние рассветной звезды Караньяр. По правую руку царевны стояла давешняя бизиэра. Она шепнула на ушко Шан Цот последнее наставление и слегка подтолкнула ее навстречь жениху.

Празднество продолжалось положенным чередом. Все слова были сказаны, все обряды совершены. Солнце скрылось за крепостными стенами в самый разгар свадебного пира. Сумерки сгустились, но на площади не зажглось ни огонька до тех пор, пока не вспыхнул, как принято у миргальцев, единственный факел в руках Дац Дара, осветившего молодым дорогу в опочивальню. Как только провожатый вернулся и складно сообщил о том, что приблизился лум благополучного свершения главного дела между женихом и невестой, – от его факела по цепочке зажглись все факела и фонари, и на лицах пирующих заплясал мерцающий свет.

Не станем нарушать тайну брачных покоев и повествовать о радостях первой ночи Ур Фты и Шан Цот, промолчим о том, как царевна, распаленная премудрой бизиэрой, плела неумелые клидли, а царевич, обнаружив, что перед ним и впрямь несверленная саора, отважно кинулся в бой с афатовым дротом наперевес и вложил закаленный клинок в таранчовые ножны.

Скажем только о том, что черное вдохновение страсти, впервые отпущенной на свободу, не настолько затенило царевичу разумение, чтобы он забыл спасительные слова, заключенные в талисмане славного Нодаля. Нежною дланью Ур Фта зачерпнул кровавую росу с раскрытого им бутона и омыл в ней слепые свои глаза.