Красный Дом

– Не знаю… – Таня садится на кровати, зябко обняв свои колени. – Мне кажется, что я схожу с ума. Вроде бы и не чувствую ничего, а иногда такая паника дурацкая нахлынывает. И мерещится всякое…

– Ты и вправду сходишь с ума, – серьезно говорит Анна. – Потихонечку. Самое ужасное, что при этом ты полностью в сознании и чувствуешь, как безумие сжирает тебя изнутри, будто яд. И ничего не можешь поделать.

– Ты шутишь? – в Таниных глазах мелькает страх, и Анна поспешно спохватывается.

– Шучу, конечно. Шутки у нас злые. А ты, наверное, подумала, что за тобой сама смерть пришла?

– Как ты узнала?

– Ну а как еще, – усмехается Анна. – Поживешь тут с месяцок, наслушаешься местного трепа, и потом на тебе: «Готовьте бинты, завтра к двенадцати». К этому невозможно привыкнуть, что бы ты ни напридумывал себе. Но всегда нужно верить, – Анна старается улыбнуться как можно теплее, – в то, что тебе здесь помогут, что ты здесь не просто так.

– Я стараюсь, – тихо отвечает Танечка. – У меня хороший врач, Сергей Николаич. Он все понимает.

«Ага, но побежала ты не к нему сегодня», – думает Анна, но вслух не высказывает.

За дверью гремит тележка, развозя кефир, но девушки не двигаются с места. Мягко гудят потолочные лампы, по окнам снаружи колотит дождь. Пол мелко трясется: рядом со зданием пролегает тоннель метро, и можно услышать, как движется поезд.

– А кто такие Атланты?..

Вопрос звучит настолько неожиданно, что у Анны сбивается с таким трудом разложенный пасьянс. Таня с любопытством смотрит на нее и ждет ответа.

– Кто тебе сказал про Атлантов? – настороженно уточняет Анна.

– Да так, мужики какие-то болтали в коридоре… Это что, сказка такая местная?

– Сказка, да не совсем… – Анна качает головой, но потом вдруг улыбается. – Ох, тебе столько еще предстоит узнать здесь! Я даже немного завидую тебе, хоть и завидовать, вроде бы, нечему… – она перебирается на Танечкину кровать, садится по-турецки и начинает заново тасовать замызганную колоду карт. – Все, что ты видишь, на самом деле совсем другое.

– Расскажешь? – затаив дыхание, спрашивает Таня. Ее глаза блестят от любопытства, щеки разрумянились, рот приоткрылся.

– Это старая сказка. Ее мне рассказывали те, кто лежал в нашей больнице уже не первый год, когда я была здесь в прошлый раз. Давно это было. Кажется, вечность назад… – Анна смотрит в темное окно. По стеклу сползают капли дождя, оставляя длинные блестящие дорожки.

Это было пять лет назад. В переводе на время Красного Дома – примерно пять вечностей или пять часов, смотря как взглянуть на это. Тогда в палатах еще не было автоматических кроватей с поднимающимися спинками – только железные койки с продавленными матрацами, а стены были покрыты зеленой штукатуркой, которая отлетала большими пластами размером с блюдце. На этих ошметках Анька Лесникова в первую свою ночь выцарапывала иголкой рисунки. Местный психолог очень заинтересовался ими, долго расспрашивал Аньку о ее болезни и о причинах чудовищной депрессии, которая и стала, по его мнению, решающим толчком. Анька наплела ему тогда с три короба, лишь бы отвязаться: в подобных заведениях нельзя открывать душу всяким мозгоправам – так и до дурдома недалеко.

Все знакомые врачи тогда уже были здесь. А еще был доктор Таллинский, медленно умиравший от чахотки, и санитар Степа, игравший с пациентами в нарды и настольный теннис (за что его и выгнали в результате – поскольку отвлекался от своих прямых обязанностей). Был одноногий дед Василий и его сосед дядя Витя, которые тайком проносили в палату водку и устраивали ночные посиделки. Эти двое лечились в клинике уже седьмой год и знали все обо всех. У деда Василия была толстая ветхая тетрадь, в которую он записывал выдающиеся случаи, произошедшие в Доме за несколько лет, а также истории проходящих через него людей. Когда он доставал из чемодана свою тетрадь, из той постоянно высыпался разноцветный песок, и Анька, иногда гостившая у двух стариков, всякий раз удивлялась, откуда он берется. Вот тогда-то и услышала она самую удивительную на свете историю.

– Понимаешь, Танюша, наша больница стоит на пересечении вечностей, – объясняет Анна, старательно подбирая слова. – И наши врачи на самом деле – древние мифические существа.

– Что, прямо все-все? – шепотом спрашивает Танька.

– Нет. Только те, кто нашел свое настоящее призвание и захотел здесь остаться. Почти всегда они ходят в облике людей, но однажды ночью, в полнолуние, они принимают свой настоящий вид.

– Но разве их кто-нибудь видел, этих существ? – Танечка даже забывает о слабости и температуре.

– Кое-кто видел – иначе откуда слухи берутся? Говорят, что Атланты ростом в пять метров. У них длинные руки и ноги и синяя кожа, а еще – хвосты и шипы на спине, как у динозавров. Они очень сильные и очень добрые. Они любят людей и хотят им помочь, но зло, с которым им приходится бороться, порой слишком большое, и Атлантам справиться с ним так же тяжело, как удержать падающее небо.

– Интересно, правда это, или нет? – задумчиво говорит Танечка. – Вот бы у Сергея Николаича спросить!

– Не нужно, Таня, – мягко говорит Анна, кладя руку соседке на плечо. – Пообещай мне, что не будешь ни у кого из них спрашивать и вообще говорить при них то, что услышала от меня. Обещаешь?

– Да-да, хорошо… – Таня растерянно моргает. – Но почему? Что в этом такого?

– Не знаю, – сердито отвечает Анна и перебирается обратно к себе на кровать. – Просто не нужно. Кто знает, какие силы ты разбудишь своим неосторожным словом! На месте тех мужиков я бы не стала обсуждать такие вещи в коридоре. В мое время об этом только в палате говорили, шепотом, да и то… – она опасливо оглядывается на дверь. – В общем, забудь. Сказок у нас много, да не все нужно пересказывать.

– А что стало с дедом Василием и его тетрадью? – жадно интересуется Танечка.

– Я не знаю, – Анна тяжело вздыхает. – Меня выписали раньше. А теперь уже и спросить некого.

– А как же Константин Львович? Он-то все про всех знает!

– Вряд ли ему известно про тетрадь, – с сомнением отвечает Анна. – А если расспрашивать будешь, начнет докапываться: зачем тебе такая информация? Правду говорить никому из них нельзя.

– Ясно, – Таня начинает разбирать постель. – Жалко, что у тебя не осталось прежних знакомых отсюда. Может, и удалось бы что-то узнать.

– Ну, почему, знакомые остались… – Анна болезненно морщится. – Кое-кто оставлял телефоны, но что толку? Есть неписаное правило: не общаться с теми, кто был до тебя. Примета такая.

– Но ведь я слышала, что многие выписавшиеся потом общаются друг с другом…

– Так то на воле. А мы с тобой здесь. Это все равно, что письма из ниоткуда. «Ниоткуда с надеждой на долгую новую жизнь…», – с грустной улыбкой цитирует Анна. – Это у нас один парень был, Славка. Писал стихи про наш дурдом. Давал мне почитать кое-что.

– Что с ним стало потом?

– Несчастный случай. Одна дуреха тут алкогольную тусовку устроила, а потом решила домой поехать, ну Славка и кинулся ее провожать. А дело зимой было, скользко. Взял, поскользнулся на лестнице и сломал себе шею. Тридцать лет всего было, жалко…

– Девочки, обход! – в комнату заглядывает медсестра Людмила, позади нее маячит фигура доктора Тарасова.

– Привет, девчонки, жалобы есть?

– Нет! – хором отвечают Татьяна и Анна, и хирург, удовлетворенный, уходит.

Девушки ложатся в постели и гасят свет. Слабый оранжевый отблеск с улицы пробирается в окно. За тонкой дверью палаты слышно, как в коридоре Итальянец что-то оживленно кому-то рассказывает.

Первый приход Змея

Танечка Белова тихо открывает дверь и выскальзывает в коридор. Вот уже который час ей не удается заснуть: от антибиотиков сильно болит голова и бросает в жар, а в голове творится какой-то кавардак, отчего душный мрак комнаты кажется зловещим, а спящие соседи – будто неживыми.

На Миле горит свет – яркую белую лампу на столе дежурной медсестры не гасят всю ночь. Длинные черные тени пляшут по углам, прячась от режущего света.

– И чего мы гуляем? – Таня вздрагивает, услышав голос доктора Тарасова. Оказывается, он сидит за столом, склонившись над какими-то бумагами. Что-то странное есть в его облике и в его хриплом голосе, который обычно не такой низкий. И тут девушка замечает эфемерные нити света, паутиной выходящие из его груди и спины и тянущиеся по всей длине коридора, исчезая за безликими белыми дверьми. Тарасов молча смотрит ей в лицо, затем расслабленно откидывается на спинку стула, заложив руки за голову.

– Ну что, ты боишься меня, Танька?

– Нет, – она продолжает его разглядывать, стараясь не выдавать своего волнения, хотя сердце колотится как бешеное. Девушка пока не может решить, страшно ей, или нет.