Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан

Принимая во внимание указанные исходные положения, мы можем сделать вывод, что Аристотель считает приемлемой войну, которая вызвана справедливой причиной. К таким причинам относятся защита собственного полиса от порабощения (т. е. самооборона), а также стремление уберечься от агрессивных действий противника, упредить нападение которого можно только при помощи силы (в современной науке о войне это называется превентивной войной или упреждающим ударом). Кроме того, справедливы войны, которые ведутся ради утверждения господства и создания политического сообщества, с тем ограничением, что, во-первых, установление власти будет благом в том числе и для завоёванных, и, во-вторых, государство не будет слишком большим и богатым, поскольку крупные государства, как правило, быстро распадаются[42 - Там же. 1333b-1334a.].

Хозяйственная составляющая конфликта имеет для Аристотеля первостепенное значение, поэтому преумножение собственности, в том числе и рабов из числа тех, кто по природе привык к повиновению, понимается как веская причина войны: «охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива»[43 - Там же. 1256b.]. Аристотель, таким образом, продолжает традицию своих предшественников и говорит о раздвоении войны: одну ведут между собой эллины, другая ведётся эллинами против варваров. Первая кажется Стагириту ужасным злом, но война-охота на варваров воспринимается как обоснованная и законная. При этом, как показывает П. Видаль-Накэ, приобретение рабов оказывается специфическим видом искусства, связанного с войной. Важным элементом этого искусства является стремление к поддержанию мира внутри полиса: дабы избежать восстаний рабы «должны быть чужеземцами и происходить из разных мест ? тогда этническая связь между ними будет совершенно исключена»[44 - Видаль-Накэ П. Чёрный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире. – М.: Ладомир, 2001. С. 198.]. Аристотель опять-таки следует здесь за Платоном, а также историком Феопомпом, которые высказывались схожим образом[45 - Платон. Законы 777d. Высказывание Феопомпа приводится в Афиней. Пир мудрецов. – М.: Наука, 2004. С. 331. VI, 265b-c. См. также сообщение Афинея о войне хиосцев со своими рабами в этом же фрагменте.].

В свете вышесказанного уместным кажется вопрос, насколько Аристотель близок к доктрине справедливой войны. Он действительно первым употребляет словосочетание «справедливая война», когда в цитированном ранее фрагменте 1256b говорит, что охота на рабов справедлива.

Но делает ли подобное словоупотребление Аристотеля теоретиком справедливой войны? Представляется, что это не совсем верно и более уместным было бы говорить о двойственности проводимой Стагиритом моральной оценки войны. С одной стороны, он выступает как пацифист, осознающий пагубное влияние войн и желающий их прекращения. Однако замещение войн политикой, т. е. действием (??????) и речью (?????), остаётся прерогативой исключительно греческого мира. Вокруг него всегда будет бушевать мир полемоса, который требует от эллинов постоянной готовности к битве. И в этом отношении Аристотель предстаёт уже не как пацифист, а как милитарист.

Следующий этап предыстории доктрины справедливой войны связан с переоткрытием римскими юристами принципа правого дела (как мы показали, этой проблематики касался уже Аристотель) и философским рассмотрением норм ведения войны Марком Туллием Цицероном. Фредерик Рассел в своей книге по истории средневековых теорий о справедливости войны отмечает, что римским авторам необходимо было дать правовое обоснование войнам, для чего на внешнюю политику проецировались нормы гражданского права, в частности теория договорных отношений. Аналогично тому, как нарушение договора между частными сторонами позволяет потерпевшему обратиться в суд, понёсший ущерб в международных делах получает право на возмещение потерь. Однако в международных делах не существует суда, который стоял бы над противоборствующими сторонами, поэтому каждое государство, полис или община защищает себя самостоятельно, выступая в качестве судьи в своём деле[46 - Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. Cambridge: Cambridge University Press. 1975. Pp. 4–5.]. Война в таком случае воспринимается в качестве крайней меры наказания за понесённое незаконное или несправедливое деяние, цель её заключается в пацификации нарушителя права. Мы сталкиваемся здесь с логикой имперского политического мышления, которую удачно выразил Херфрид Мюнклер: «идея справедливой войны опирается на асимметрию в правовых основаниях»[47 - Мюнклер Х. Империи. Логика господства над миром: от Древнего мира до США. – М.: Кучково поле, 2015. С. 226.]. Только одна сторона конфликта выступает с позиции права и потому признаётся справедливой, противник же рассматривается как правонарушитель, а потому участь его фактически предрешена. Впоследствии именно на такой модус рассмотрения проблемы легитимации войны будут опираться Амвросий Медиоланский и Августин Аврелий.

Цицерон, также ориентируясь на этот контекст и добавляя к нему стоическую этику с её учением о полезности нравственного и прекрасного, смотрит на войну в первую очередь как на средство разрешения правовых коллизий. Естественно, всё, что он высказывает о принципах и правилах ведения войны относится к Римской республике, и хотя римляне, по его мнению, всегда вели только справедливые войны, ему кажется необходимым высказаться о нравственной составляющей войны. Этика публичной жизни подчиняется принципу невмешательства: «первая задача справедливости – в том, чтобы никому не наносить вреда, если только тебя на это не вызвали противозаконием»[48 - Цицерон М.Т. Об обязанностях // Его же. О старости. О дружбе. Об обязанностях. – М., Наука, 1993. 1.7.20.]. В сочинении «Об обязанностях» Цицерон посвящает проблеме войны несколько сравнительно небольших фрагментов, однако эти фрагменты чрезвычайно насыщены идеями, которым впоследствии предстоит укорениться в философских теориях войны и закрепиться в нормах международного права. Показательна сама установка римского оратора и философа в отношении применения насилия для наказания виновного: «существует ведь мера в возмездии и наказании, и, пожалуй, будет достаточно, чтобы причинивший зло раскаялся в своем противозаконии ? с тем, чтобы и сам он впредь не совершал ничего подобного, и чтобы другие были менее склонны к противозакониям»[49 - Там же. 1.11.34. Возможно, Цицерон цитирует здесь Платона: «Каждому, кто несет наказание, предстоит, если он наказан правильно, либо сделаться лучше и таким образом извлечь пользу для себя, либо стать примером для остальных, чтобы лучше сделались они, видя его муки и исполнившись страха. Кара от богов и от людей оказывается на благо тем, кто совершает проступки, которые можно искупить, но и здесь, и в Аиде они должны пройти через боль и страдания: иным способом невозможно очистить себя от несправедливости. Кто же повинен в самых тяжелых и, по этой причине, неискупимых злодействах, те служат примером и предупреждением: сами они никакой пользы [из своего наказания] не извлекают (ведь они неисцелимы!), зато другие извлекают, видя величайшие, самые горькие и самые ужасные муки, которые вечно терпят за свои проступки злодеи – настоящие пугала, выставленные в подземной темнице на обозрение и в назидание всем вновь прибывающим», Плантон. Горгий. 525b-c.]. Насилие применяется для восстановления справедливости и предотвращения рецидивов. Оно должно предостерегать, но не истреблять. Это ограниченность и избирательность в средствах наказания преступника или политического оппонента будет воспроизведена Фомой Аквинским и в рамках доктрины справедливой войны утвердится в качестве принципа пропорциональности.

С.Л. Утченко предельно ёмко характеризует этику войны Цицерона: «причина подобных [справедливых] войн только одна: оборона своего государства, цель же их – прочный мир»[50 - Утченко С.Л. Трактат Цицерона «Об обязанностях» и образ идеального гражданина // Цицерон М.Т. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., «Наука», 1993. С. 171. Ср. Цицерон М.Т. О государстве // Его же. Диалоги. – М.: Ладомир, 1994. 3.23.34.]. Цицерон поддерживает аристотелевскую идею о справедливости оборонительных войн (однако не признаёт допустимыми конфликты, имеющие целью приобретение рабов). Но силовой способ разрешения конфликтов он полагает менее приемлемым, нежели проведение переговоров, замечая, что силу способны применить и «дикие звери», в то время как обсуждение ? только люди[51 - Цицерон М.Т. Об обязанностях 1.11.34.]. Ссылаясь на фециальное право, Цицерон определяет, что «справедливой может быть только такая война, которую ведут после предъявления требований или же предварительно возвестили и объявили»[52 - Там же. 1.11.36. Ср. Цицерон М.Т. О государстве. 2.17.31; 3.23.35.]. В оригинале это формулируется следующим образом: «nullum bellum esse iustum nisi quod aut rebus repetitis geratur aut denuntiatum ante sit et indictum»[53 - Cicero. De Officiis. London: William Heinemann Ltd; New York: G.P. Putnam’s Sons. 1928. P. 38.] (Курсив мой, А.К.). Как видно, в русском переводе совершенно теряется акцент на возвращении собственности или возмещении морального ущерба (rebus repetitis) как причинах, свидетельствующих в пользу справедливости войны. Цицерону также кажутся справедливыми войны ради поддержания славы государства, установления господства или в критических ситуациях войны на уничтожение против народа, сосуществование с которым невозможно[54 - Цицерон М.Т. Об обязанностях. 1.12.38.]. И ещё один род справедливых войн представляют собой кампании по защите народов-союзников «в силу данного им слова»[55 - Цицерон М.Т. О государстве. 3.23.34.]. Ф. Рассел видит в этом сопряжение стоического универсалистского идеала, призывающего к защите всех собратьев, и учения о праве народов (jus gentium)[56 - Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. 1975. P. 7.]. Итак, война ? это средство восстановления изначального порядка, её нужно объявлять публично и к тому же к ней следует обращаться только как к крайнему средству. Если вооружённая сила применяется не для отмщения или отражения нападения, то моральное обоснование конфликта делается невозможным, война становится чем-то вроде разбойничьего нападения. Все эти принципы также входят теперь в доктрину справедливой войны, в особенности понимание causa belli в качестве ключевого элемента bellum justum.

Регулируются и способы ведения войны. На поле боя или при переговорах с противником надлежит обращаться благородным образом, поскольку слава, добытая бесчестием, не будет полезной и ценной[57 - Цицерон М.Т. Об обязанностях. 3.22.86–87.]. Кроме того, постоянно подчёркивается необходимость воздерживаться от жестокости при ведении боевых действий и в особенности после их окончания: «после победы надо сохранять жизнь тем, кто во время войны не был ни жесток, ни свиреп»[58 - Там же. 1.11.35.]. Ряд исторических примеров, приводимых Цицероном, демонстрирует и поистине современный взгляд римского философа на участников военных конфликтов ? к ним следует причислять только солдат, находящихся на службе. Гражданские лица или уволенные, но не покинувшие расположения легиона, солдаты не вправе браться за оружие[59 - Там же. 1.11.37.].

Принципиальным для Цицерона становится вопрос об идентификации легитимного политического оппонента, т. е. врага (hostis). В четвёртой филиппике враг определяется как «тот, у кого есть государство, курия, казна, согласие и единодушие граждан и некоторое основание, если так сложится, и для войны, и для мира»[60 - Cicero. Oratio Philippica quarta // Philippicis 3–9. Berlin, New York: Walter de Gruyter. 2007. P. 196 (6.14). Перевод по Шмитт К. Номос земли в международном праве jus publicum Europaeum. – СПб.: Владимир Даль, 2008. C. 204–205.]. С таким справедливым врагом можно вести войну, завершая её мирным договором и восстанавливая мирные политические отношения, коль скоро, как мы помним, именно мир признаётся конечной целью войны. Не случайно Карл Шмитт обращается к этому определению в своём «Номосе земли» ? подобная трактовка понятия врага явным образом соответствует шмиттовской теории оберегаемого врага. При этом Шмитт делает важное уточнение: «противник, воюющий по «несправедливой причине», еще не может на этом основании быть объявленным injustus hostis»[61 - Шмитт К. Номос земли в международном праве jus publicum Europaeum. С. 204.]. Несправедливым врага делает не противостояние справедливой стороне (для Цицерона ? римлянам), а несправедливые действия или внеморальный статус противника. Так, в отношении пирата не действуют ни правовые, ни моральные нормы, поскольку «пират относится не к воюющей стороне, а к числу всеобщих врагов всех людей, и на него не должны распространяться ни верность слову, ни клятва»[62 - Цицерон М.Т. Об обязанностях. 3.29.107.]. Это положение позволяет точнее обрисовать представление Цицерона о справедливости войны ? правовое и моральное регулирование, добросовестность и умеренность уместны в отношении врага, восприимчивого к справедливости. Борьба с мятежниками, разбойниками или пиратами не требует соблюдения правил, поскольку их явление в мир политики изначально связано с нарушением права, их методы преступны и аморальны, в конце концов, с ними невозможно заключить мир.

Цицерон не создавал систематической нравственной теории войны, но мы по праву можем отметить его склонность к мышлению в духе учения о справедливой войны. Даже те немногочисленные фрагменты, в которых он высказывается о моральном измерении войны, существенно обогащают дискуссию. Не случайно именно к Цицерону обратились в IV–V вв. н. э. Амвросий Медиоланский и Августин Аврелий.

В размышлениях Платона, Аристотеля и Цицерона о войне мы обнаруживаем идею, ставшую определяющей для всей последующей традиции теории справедливой войны. Три этих классических автора античной философии выступают с критикой типичного для греков и римлян представления о войне как о привычном или даже естественном положении дел. Гераклит выразил это представление наиболее явно в 53-м фрагменте: «война (полемос) ? отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других ? людьми, одних творит рабами, других – свободными»[63 - Цит. по Фрагменты ранних греческих философов. – М.: Наука, 1989. C. 202. 29 (53DK).], а также в 80-м: «должно знать, что война общепринята, что вражда ? обычный порядок вещей, и что все возникает через вражду и заимообразно»[64 - Там же. C. 201. 28 (80DK).]. Платон явно выступает против подобного подхода в «Законах», критикуя Клиния, убеждённого, будто «то, что большинство людей называет миром, есть только имя, на деле же от природы существует вечная непримиримая война между всеми государствами» и «все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый ? с самим собой»[65 - Платон. Законы. 626a-d.], а потому главное предназначение законов ? подготовить полис к войне. С этим соглашались и Аристотель, и Цицерон. Именно из опровержения попытки отождествления изначального или естественного состояния с войной вырастает доктрина справедливой войны.

Христианское учение о справедливости войны

Раннехристианские авторы в большей степени склонялись к апологетике пацифизма, представления об оправданности войны в силу её естественности или неизбежности были им чужды. Тертуллиан, Ориген, Игнатий Антиохийский и многие другие мыслители первых веков новой эры последовательно отстаивали принципы ненасилия[66 - Элизабет Энском начала оспаривать эту точку зрения, утверждая, что «в Новом Завете нет и намёка на признание военного дела несовместимым с христианством». По её мнению, нежелание христиан служить в римской армии связано с их резким отрицанием язычества и идолопоклонства. См. Anscombe G. E. M. War and Murder // Nuclear Weapons: A Catholic Response. Walter Stein (ed.). London, 1961. P. 49. Затем критика радикального пацифизма раннего христианства развивалась в: Helgeland J., Daly R. J., Patout Burns J. Christians and the Military: The Early Experience. London: SCM Press. 1987; Johnson J. T. The Quest for Peace: Three Moral Traditions in Western Cultural History. Princeton, NJ: Princeton University Press. 1987. Pp. 5–65; Yoder J. H. War as a Moral Problem in the Early Church: The Historian’s Hermeneutical Assumptions // The Pacifist Impulse in Historical Perspective. Dyck H. L. (ed.). Toronto: University of Toronto Press, 1996. Pp. 90-110. Указанные авторы отмечают, что христиане в первые века новой эры не занимались абсолютизацией этики ненасилия, но скорее боролись против необходимости служить в римской армии. Согласимся, однако, с позицией Р. Кокса: «отношение ранних христиан к военной службе и насилию зависели от географии и времени, различные общины по всей империи принимали и развивали свои собственные подходы» Cox R. The Ethics of War up to Thomas Aquinas // The Oxford Handbook of Ethics of War, ed. Lazar S., Frowe H.P. 2015. URL: http://www.oxfordhandbooks.com/view/10.1093/oxfordhb/9780199943418.001.0001/oxfordhb-9780199943418-e-19 (Дата обращения: 25.04.2017).]. Но в IV в. христианство получило статус государственной религии в Римской империи, его значение для политической жизни стало усиливаться. В результате возникла необходимость создать доктрину войны, которая не противоречила бы христианским догматам или каким-то образом соотносилась с заповедями ненасилия и миролюбия. Одним из первых к этой работе приступил Амвросий Медиоланский. В трактате «Об обязанностях священнослужителей»[67 - Амвросий Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. – М.; Рига: Благовест, 1995.] он даёт наставления в моральных добродетелях, явно вдохновляясь Цицероном. Влияние римского «ритора» (как сам Амвросий обозначает в своих текстах Цицерона) столь велико, что характеристика Амвросия как «христианского Цицерона»[68 - Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 14.], данная Ф. Расселом, кажется абсолютно точной. Среди прочих нравственных качеств Амвросий особенно выделяет благоразумие, из которого «проистекают» справедливость, храбрость («которая защищает на войне отечество от варваров») и умеренность[69 - Амвросий Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. I. XXVII.]. «Атлет Христов» должен быть готов подвергнуть себя опасности во имя справедливости, но он получает венец «только в том случае, если он сражается законно»[70 - Там же. I. XXXVI. 181–182.]. Обозначив этот моральный фон, Амвросий постулирует обязанность защищать своих союзников: «тот, кто не избавляет своего союзника от обиды, ? буде имеет к тому возможность, ? столько же виноват, сколько и тот, кто наносит эту обиду»[71 - Там же. I. XXXVI. 178. Ср. Амвросий Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. II. VII. 33.]. Союзническая война объявляется справедливой, но в отношении самообороны позиция Амвросия неоднозначна. В известном фрагменте из третьей книги «Об обязанностях священнослужителей» Амвросий пишет:

«не думается (videtur), чтобы христианин, к тому же мудрый и справедливый, собственную жизнь стал бы спасать (quaerere) ценою смерти другого; по крайней мере, если на кого нападет с оружием в руках разбойник, он не должен защищаться, дабы, защищая (свою) жизнь, он не измeнил благочестию. Об этом имeется весьма ясное наставление и в евангельских книгах: «Вложи меч твой (в ножны); кто будет поражать мечем, погибнет от меча» (Мф. XXVI:52). Какой разбойник гнуснeе того, который пришел, чтобы убить Христа? Но Христос не захотeл защищать себя (нанесением) ран гонителям, ? (напротив) Он желал, чтобы Его раною всe исцeлились»[72 - Амвросий Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. III. IV. 27.].

Нередко в этом видят отказ в признании самообороны справедливой причиной войны. По мнению Джона Мэттокса, речь здесь идёт «исключительно о частных случаях столкновения с насилием, но не о насилии как таковом (к которому относится в том числе и война)»[73 - Mattox J.M. Saint Augustine and the Theory of Just War. London: Continuum. 2006. P. 21.]. Это позволяет Мэттоксу назвать Амвросия первым христианским автором, отошедшим от радикально пацифистского понимания слов Христа. Если принять во внимание следующий фрагмент из первой книги «Об обязанностях священнослужителей» ? «никогда Давид не предпринимал войны, если только не вызывался (на то самими врагами)… А после того [после победы над Голиафом] он никогда не начинал войны иначе, как по испрошении совета (II Цар. V:19 и сл.) от Господа (consulto Domino)»[74 - Амвросий Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. I. XXXVI. 177.] ? то интерпретация Мэттокса может быть признана корректной. Самого же Амвросия в таком случае следует считать сторонником справедливости оборонительной войны. Но в этом фрагменте есть и ещё один момент, который однозначно разводит позиции Цицерона и Амвросия. У миланского епископа появляется идея войны, санкционированной Богом, войны, которая ведётся с божественного благословления и буквально руководимая им. Эта идея закрепится в христианском дискурсе войны, будучи усиленной Августином. Как замечает Пол Кристофер, после того, как это положение было соотнесено с учением апостола Павла о божественном происхождении политического авторитета, теория священной войны и Крестовых походов получила всю необходимую концептуальную базу[75 - Christopher P. The Ethics of War and Peace: An Introduction to Legal and Moral Issues. Upper Saddle River, NJ: Prentice Hall. 1999. P. 23.].

Относительно способов ведения войны Амвросий формулирует несколько крайне важных, в том числе и для современной теории справедливой войны, положений. Во-первых, по его мнению, вина лица, развязавшего войну, не распространяется автоматически на тех, кто сражается в этой войне на стороне зачинщика конфликта. Солдаты противника не лишаются права на нравственное отношение к ним только в силу того, что они стоят по ту сторону линии фронта. Во-вторых, христианскому воину предписывается действовать сдержанно и отказаться от чрезмерной жестокости даже, если он ведёт борьбу против напавшего на него врага. Мы встречаем также призыв к солдатам отказаться от притеснений невиновных и безоружных людей. Амвросий последовательно отстаивает идею любви ко всему роду человеческому, поэтому сам способ ведения борьбы подчиняется строгим ограничениям. Давид, кроткий и милосердный правитель, выступает в качестве образца справедливого воителя, благожелательного даже в отношении своего врага[76 - Амвросий Медиоланский. Об обязанностях священнослужителей. II. VII. 33.]. Нравственный идеал победы предполагает достижения её честным путём, поскольку «кто состязается в доблести, тот не захочет побеждать (при посредстве) обмана»[77 - Там же. III. XV. 91.].

Амвросий Медиоланский внёс существенный вклад в развитие христианской доктрины справедливой войны (bellum justum), зафиксировав принципиальное для неё различение двух сфер ? ad bellum и in bello. Комплекс jus ad bellum (в переводе с латинского буквально ? «право на войну») и jus in bello («право во время войны») представляет собой набор правил, которые необходимо соблюдать, чтобы война получила статус справедливой. Фактически теория справедливой войны предполагает выделение в войне двух этапов: предвоенного и, собственно, военного. Каждому из них соответствуют свои нормы. Принципы ad bellum определяют условия вступления в войну ? на стадии, предшествующей силовой фазе развития конфликта, государству необходимо действовать в отношении своего противника сообразно предписаниям морали и права. Ключевым принципом jus ad bellum является принцип правого дела, определяющий причины, которые могут санкционировать применение военной силы. Задача jus ad bellum ? сократить число случаев, когда война становится допустимым способом решения конфликтов. Принципы in bello определяют допустимые способы ведения войны, запрещая применение тех или иных средств и ограничивая круг лиц, на которых можно нападать. Задача jus in bello ? минимизировать степень жестокости и снизить количество жертв войны. Обычно считается, что jus in bello предписывают нормы поведения каждому участнику войны, даже рядовому солдату, в то время как jus ad bellum признаются прерогативой лиц, наделённых политической или военной властью и обладающих полномочиями принимать решение о начале войны. Именно Амвросий Медиоланский заложил основы языка справедливой войны и мышления в рамках категорий ad bellum и in bello.

Как отмечает ведущий историк теории справедливой войны Джеймс Джонсон, ещё в большая заслуга Амвросия состоит в том, что он обосновал право христианина применять насилие для служения другим ? во имя политического сообщества, к которому они принадлежат[78 - Johnson J.T. Ethics and the Use of Force: Just War in Historical Perspective. Surrey: Ashgate. 2011. P. 16.]. В этом случае насилие не оказывается греховным. Ученик Амвросия ? Августин Аврелий ? синтезировал идеи своих предшественников и дополнил их рядом положений (о них будет сказано ниже), а также благодаря собственному авторитету способствовал укреплению и популяризации христианской доктрины справедливой войны.

Представления Августина о моральном обосновании применения военного насилия содержатся во фрагментах десятков его произведений. Дж. Мэттокс в своей монографии, посвящённой теории справедливой войны Августина, приводит список основных первоисточников, но даже его вряд ли можно считать исчерпывающим[79 - Mattox J. St. Augustine and the Theory of Just War. Pp. 44–45.]. Августин продолжил работу Амвросия Медиоланского по созданию учения о войне, которое помогло бы совместить христианские представления о насилии с политической прагматикой. Х. Мюнклер пишет о деятельности Августина как об «обороне Римской империи»[80 - Мюнклер Х. Империи. Логика господства над миром: от Древнего мира до США. С. 162.], внутри которой только и может спастись христианская вера. Однако верно и обратное ? не только империя способна сохранить христианство, но и оно само необходимо для поддержания жизни империи, поэтому среди оппонентов Августина не столько политические лидеры, сколько духовные деятели, еретики и язычники.

Болезненный вопрос о применении христианином силы Августин не оставляет без внимания, но разрешает его, как хорошо продемонстрировал Ф. Дженкинс, указанием на, во-первых, тотальную подчинённость человека Богу, а во-вторых, на невозможность постичь божественные замыслы[81 - Дженкинс Ф. Войны за Бога. Насилие в Библии. М.: Эксмо, 2013. С. 170–171.]. Осознание абсолютной мудрости Бога делает единственным модусом отношения к Нему подчинение. На это наслаивается убеждённость Августина в справедливости всякого божественного повеления. В контексте этих теологических установок выстраивается учение епископа Гиппонского о войне.

Развивая аргумент об отсутствии в Священном Писании абсолютного запрета на применение силы, Августин ссылается на Евангелие от Луки: «Спрашивали его [Иоанна Крестителя] также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк. 3:14). В XXII книге трактата «Против Фавста» Августин даёт следующую интерпретацию этому фрагменту. Если бы Бог выступал за полный отказ от насилия, Иоанн Креститель призвал бы воинов, принимающих крещение, бросить оружие и оставить свою службу. Однако этого не случилось, что лишь подтверждает слова Христа «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22:21). Служба и подчинение законной власти фиксируются Гиппонским епископом как необходимые элементы общественного сознания христиан, а манихейский пацифизм отвергается.

Насилие необходимо, по мнению Августина, поскольку оно суть неотъемлемая часть этого греховного мира. Список пороков и грехов человеческих впечатляет, и от них невозможно избавиться в этой жизни[82 - Августин Аврелий. Творения. Т. 4. О граде Божием. Книги XIV–XXII. ? СПб.: Алетейя, Киев: УЦИММ-Пресс, 1998. XX, 22. С. 555–559.]. «Опустошения, убийства, грабежи, пожары, страдания, совершившиеся во время»[83 - Августин Аврелий. Творения. Т. 4. О граде Божием. Книги XIV–XXII. ? СПб.: Алетейя, Киев: УЦИММ-Пресс, 1998. I, 7. С. 11–12.] разорения Рима вестготами в 410 г., называются Августином «обычаями войны», то есть, чем-то абсолютно привычным. Истинный мир будет обретён только в небесном царстве: «место мирного и безопасного обитания, есть место вечное, и предопределено Вечным»[84 - Августин Аврелий. О граде Божием. XVII, 13. С. 210.]. Насилие же должно послужить борьбе с грехами в граде земном.

Несмотря на то, что война, согласно Августину, извечный спутник обитателей града земного, принять её христианину можно только на определенных условиях. Собственно, моральное одобрение даётся войне, которая оказывается выражением божественной воли. Неоплатоническая традиция, воспринятая Августином, позволила говорить ему о высшей справедливости (Боге) и иерархии справедливого. Нисхождение по своеобразной лестнице справедливого означает отступление от Бога[85 - Подробнее о влиянии неоплатонизма на этику войны Августина см. Mattox J. St. Augustine and the Theory of Just War. Pp. 92-116.]. Война, в свою очередь, может использоваться как средство восстановления справедливости и, как показано ещё в Ветхом завете, в таком своём функциональном изводе она санкционирована непосредственно Богом (bellum Deo auctore)[86 - Augustine. Quaestiones in Heptateuchum. IV, 44; VI, 10. Цит. по Russell F.H. The Just War in the Middle Ages. Cambridge: Cambridge University Press. 1975. P. 20. Ср. «божественный авторитет допускает и некоторые исключения из запрета убивать человека…, когда повелевает убивать сам Бог, или через закон, или же особым относительно того или иного лица распоряжением» Августин Аврелий. О граде Божием. I, 21. С. 35.]. В этой близости божественной сферы миру политики заключается точка размежевания античной и христианской этики войны.

Идея восстановления справедливости проявляет себя во всём, что Августин говорит о войне. Справедливая война становится местью за прегрешения («iusta autem bella ea definiri solent quae ulciscuntur iniurias»[87 - Augustine. Quaestiones in Heptateuchum. VI, 10. Цит. по Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 18.]). Фредерик Рассел видит в этой формулировке нечто большее, нежели цицероновское rebus repetitis. Римская традиция предполагала борьбу за возвращение к довоенному status quo, восстановление права или компенсацию утраченной собственности. Война в категориях частного права уподоблялась компенсации. Справедливую войну в изображении Августина Рассел сравнивает с уголовным наказанием, накладываемым не только за нарушение права, но и за попрание морали[88 - Russell F.H. The Just War in the Middle Ages. Pp. 18–19.].

Поскольку нравственно одобряются войны, ведущиеся с божественного благословления, справедливая война представляется Августину делом, взяться за которое может только мудрый правитель, близкий Богу:

«Но мудрый, говорят, будет вести войны справедливые, как будто бы он, если только помнит, что он человек, не гораздо более будет скорбеть, что ему необходимо вести справедливые войны; ведь если они не были бы справедливыми, ему не предстояло бы их вести, и в таком случае для мудрого войн не было бы вовсе. Несправедливость противной стороны вынуждает мудрого вести справедливые войны; и эта несправедливость должна вызывать скорбь в душе человека, потому что она несправедливость человеческая, хотя бы из-за нее и не возникало никакой необходимости начинать войну»[89 - Августин Аврелий. О граде Божием. XIX, 7, С. 333.].

Мудрый правитель, вступая в войну, исполняет волю Бога ? он карает грешников, наказывает их за дурные деяния. Предполагается, что противник несёт вину (culpa) за какой-то проступок, преступление или грех, а мудрый правитель воздаёт ему. Как замечает Августин в сочинении «Против Фавста», грехи могут проявиться и во время самой войны, что даст дополнительные основания для наказания: «истинное зло на войне ? это любовь к насилию, мстительная жестокость, необузданная и непримиримая враждебность, исступлённая ненависть, жажда власти (libido dominandi) и тому подобное; обычно сила применяется для наказания подобных пороков…»[90 - Augustine. Contra Faustum. XXII. 74. URL: http://www.newadvent.org/fathers/140622.htm (Дата оборащения: 25.04.2017).].

Противодействие мудрому правителю оказывается серьёзным нравственным прегрешением, поскольку авторитет политической организации подкрепляется божественным авторитетом, что соответствует словам апостола Павла «всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13:1). Прегрешения в политической сфере косвенным образом оказываются направленными против Бога, поэтому требуют жёсткого ответа, в том числе обращения к военной силе[91 - В дальнейшем из этого положения выводился аргумент о необходимости борьбы с язычниками и еретиками. Р. Кокс небезосновательно заявляет, что рассуждения Августина о войне будут истолкованы неверно вне контекста борьбы за возвращение еретиков (в частности донатистов) в лоно церкви. Cox R. The Ethics of War up to Thomas Aquinas.].

Начало войны не может оправдываться никакой иной причиной, помимо совершения противником серьёзного греховного деяния. В противном случае, если правитель движим завистью или злобой, его нельзя признать мудрым, а его войну справедливой:

«Очень многое зависит от причины, по которой начинается война, и авторитета, которым обладают ведущие её; поскольку естественный порядок, направляющий человечество к миру, определяет, что монарх должен иметь полномочия на ведение войны, если считает её целесообразной, и что солдаты должны исполнять свои военные обязанности во имя мира и безопасности своего сообщества»[92 - Augustine. Contra Faustum. XXII. 75.].

Церковная и светская власти действуют сообща, дабы церковь получила возможность исполнить свою миссию ? вести души к спасению и истинному миру града небесного. Сила применяется для реализации этой миссии. К этому добавляется также, что война ведётся не только с целью наказать, но и исцелить грешников. Иначе спокойствия и безопасности невозможно будет достичь. Война в таком случае понимается исключительно как инструмент, позволяющий обеспечить поддержание мира, как средство, но не как цель. Если причина справедливой войны ? совершённый грех, то финальная её цель ? мир.

Наказание грешников ? самая значимая и серьёзная справедливая причина войны (causa justa). Но не единственная. Справедливыми основаниями для применения военной силы Августин называет также возвращение захваченной собственности и самооборону (впрочем, Августин не уделяет слишком много внимания именно этому случаю применения силы, поскольку, будучи справедливой, оборонительная война незначительно отличается от «агрессивной»)[93 - В «О граде Божием» Августин доказывает, что сопротивление римлян своим врагам было сопротивлением демонической воле, подтверждая справедливость самообороны: «римляне имели достаточное оправдание в том, что, когда на них нагло нападали враги, их вынуждала сопротивляться не жадность к славе, а необходимость охраны обственного благосостояния и свободы» Августин Аврелий. О граде Божием. III, 10. С. 104 и далее С 105–106. См. также Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 16; 21.]. Война становится приемлемой в этих трёх случаях, но всё равно остаётся скорее вынужденной мерой:

«Вести войны и путем покорения народов расширять государство представляется делом хорошим для людей дурных, но для добрых ? это только дело необходимости. Может это быть названо и делом хорошим, но только потому, что было бы хуже, если бы люди более несправедливые господствовали над более справедливыми»[94 - Августин Аврелий. О граде Божием. IV, 15, с. 164.].

В этом отрывке мы вновь видим, что войны оказываются для мудрых и справедливых правителей неизбежной обязанностью, отказаться от исполнения которой невозможно, коль скоро возложена она Богом. Августин постоянно подчёркивает, что у правителя буквально не остаётся иного выбора, кроме как начать войну. В современных категориях эта ситуация описывается принципом крайнего средства, согласно которому война становится оправданной только когда все иные, мирные способы решения конфликта исчерпаны и не остаётся иного выбора, кроме как применить силу.

Как уже было видно в процитированных выше фрагментах, война должна находиться в ведении строго институализированной властной организации, в руках правителя. Только он может считаться законным источником решения о применении военной силы. Августин вводит тем самым ещё одно положение справедливой войны ? принцип легитимной власти.

Исследователи отмечают некоторую нечеткость рассуждений Августина относительно того, кто именно обладает достаточным авторитетом для объявления и ведения войны. Естественно, эта роль отведена справедливому христианскому государю и его служащим, но по каким параметрам определяется справедливость христианского государя не вполне ясно. Однако всё, что Августин говорит о логике действия государя и подчинения ему, определяется весьма точно. Мудрый и законный правитель принимает решение о войне и не творит при этом греха, а государство, неспособное обосновать справедливость своих действий, уподобляется Августином разбойничьей шайке[95 - Там же. IV, 4.]. Справедливый господин действует не из ненависти или жажды господствовать, а из справедливости и стремления к общему благу. Армия в руках такого правителя становится всего лишь инструментом, «мечом», следовательно, с самих солдат снимается ответственность за убийство и насилие, без которых не обходится ни одна война:

«заповеди "не убивай" отнюдь не преступают те, которые ведут войны по велению Божию или, будучи в силу Его законов, т. е. в силу самого разумного и правосудного распоряжения, представителями общественной власти, наказывают злодеев смертью»[96 - Там же. I, 21. С. 35.].

Подчинение приказу (в том числе отправиться в бой) становится добродетелью, а отказ от его выполнения ? грехом и изменой. Итак, правитель признаётся единственным законным источником решения о войне, а его армия ? единственным законным участником. Под запрет попадает участие в боевых действиях духовных лиц и частное насилие. В письме Публиколе Августин прямо указывает, что не одобряет «убийство другого ради спасения собственной жизни»[97 - Augustine. Letter 47 to Publicola // The Works of Saint Augustine. Vol. II/1. Letters 1-99. New York: New City Press. 2001. § 5. P. 190.], если только речь не идёт об исполнении служебных обязанностей, то есть если конфликт имеет статус публичного, а не частного.

Необходимым элементом христианской справедливой войны становится также отсутствие у солдат злых намерений и стремление отказаться от излишней жестокости в отношении врага. Как справедливо отмечает Ф. Рассел, в центре учения Августина о войне оказывается идея милосердия[98 - Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 17.]. Война понимается Августином как ценностно-нейтральная деятельность, но намерения и мотивы её участников позволяют судить о ней как о справедливой или несправедливой, соответствующей божественной воле или вступающей с ней в противоречие. Если движущей силой войны становится ненависть и желание власти, то она признаётся Августином несправедливой и запрещённой. Но если солдаты берутся за оружие по приказу мудрого правителя, защищающего справедливость и благочестие, отстаивающего общее благо, то они не делают дурного и не совершают греха. Война в этом случае становится жертвенным актом, христианский воин буквально приносит себя в жертву во имя всеобщего благополучия. Даже более того, он жертвует именно ради своего врага: «человек, который лишается свободы творить зло, терпит поражение ради себя самого»[99 - Augustine. Letter 138 to Marcellinus// The Works of Saint Augustine. Vol. II/2. Letters 100–155. New York: New City Press. 2003. § 2. P. 226.]. Христианский правитель и воин служит всему роду человеческому ради благочестия и мира. На место античного patria встаёт ecclesia, вне которой нет спасения[100 - Augustinus. Sermo ad Caesariensis Ecclesiae plebem // Opera omnia. Pl. 43, col. 695. § 6.] и во имя которой допустимым и даже иногда необходимым делается обращение к насилию.

Итак, Августин христианизировал и «платонизировал» учение о справедливой войны[101 - Mattox J. St. Augustine and the Theory of Just War. P. 92.]. Значение его для развития средневековой этики войны крайне велико, поскольку он обозначил круг причин, легитимирующих войну, и указал, что решение о войне принадлежит только лицу, наделённому соответствующим авторитетом. Тем самым он задал своим последователям теоретическую рамку, позволяющую оценивать каждый конкретный случай применения вооружённого насилия[102 - Cox R. The Ethics of War up to Thomas Aquinas. Книга Филиппа Контамина «Война в средние века» может послужить хорошим введением в исследования рецепции и развитии идей Августина в средневековой политической и юридической практики, а также концептуализации идеи священной войны: Контамин Ф. Война в средние века. СПб.: Ювента, 2001. С. 278–310. См. также: Калмыкова Е.В. Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья. – М.: Квадрига, 2010. С. 19–27.].

Соглашаясь с замечанием Рори Кокса ? «большинство историй теории справедливой войны… грешат тем, что для удобства изображают Аквината промежуточным звеном между Августином и Витория. Это приводит не только к тому, что без внимания остаются несколько столетий размышлений о войне, но и даёт неверное впечатление о месте Аквината в истории развития доктрины справедливой войны»[103 - Ibid.] ? мы всё же после Августина сразу перейдём к рассмотрению учения о войне «князя философов». Безусловно, в период с IV по XIII век появилось немало богословских и юридических текстов, посвящённых проблеме войны. Заслуживают внимания и Декрет Грациана, и сочинения богословов начала второго тысячелетия (Иоана Солсберийского, Раймунда де Пень-яфорта, Вильяма Реннского, Александра Гэльского)[104 - Отметим особую роль появившегося примерно в 1140 г. в Болонье Декрета Грациана. Этот свод канонического права интересен в контексте истории развития доктрины справедливой войны по нескольким причинам. Во-первых, именно Грациан переносит дискуссию о справедливой войне из философской и теологической сферы в правовую. В этом смысле Декрет можно рассматривать как первый юридический документ, закрепляющий нормы справедливой войны. Во-вторых, в каузе 23 Грациан определяет два вида войн, различных по своему моральному и правовому статусу: защита своей или чужой жизни (оборонительная война) и наказание грешника (наступательная война). И, в-третьих, Грациан ? в связи с обозначенным разделением войны на два вида ? придал особое значение сформулированному Августином учению о легитимной власти. В случае самообороны каждый обладает правом действовать самостоятельно, но право на ведение наступательной войны связывается Грацианом только с лицом, наделённым публичной властью и способном вершить суд и карать при помощи насилия. Подробнее о Декрете и проблематизации войны в нём см.: The History of Medieval Canon Law in the Classical Period, 1140–1234: from Gratian to the decretals of Pope Gregory IX. Eds. W. Hartmann, K. Pennington. Washington, D.C.: Catholic University of America Press, 2008. Pp. 22–54; Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. Pp. 55–85.]. Можно только надеяться, что со временем появится основательно проработанная история средневековой философии войны, но в данном случае подробное изложение средневековой традиции этики войны выходит за границы поставленных нами задач.

Кокс особенно отмечает ясный стиль изложения и систематичность, характерные для Фомы Аквинского. И эта точка зрения довольно устойчива, её воспроизводят даже авторы, написавшие по работе Аквината в области этики войны Фоме отдельные монографии ? Джоана Тук и Грегорих Райхберг[105 - Tooke J. The just war in Aquinas and Grotius. London: S.P.C.K., 1965; Reichberg G. Thomas Aquinas on War and Peace. Cambridge: Cambridge University Press. 2016.]. Однако сводить заслуги Фомы в развитии этики войны только к компиляции предшествующих трудов было бы несправедливо. Фома Аквинский не только систематизировал и упорядочил аргументы Августина и Грациана, но и обогатил аргументационную базу христианской этики войны. Безусловным его новшеством стало совмещение августинианской этики войны с аристотелевской политической философией. Проблеме насилия и войны посвящён ряд вопросов второй части части второй (II–II) «Суммы теологии», в особенности значим сороковой вопрос. Косвенным образом проблемы войны и мира затрагиваются также в сочинении «О правлении государей». В большей степени Фома Аквинский обеспокоен исследованием легитимности использования вооружённых сил, оставляя сферу jus in bello недостаточно проработанной[106 - The Ethics of War: Classic and Contemporary Readings. Edited by G. M. Reichberg, H. Syse, and E. Begby. Oxford: Blackwell. 2006. P. 170.].

Примечательно, что вопрос о войне размещён Фомой среди вопросов о любви и милосердии (caritas), а не в разделе о справедливости (правосудности)[107 - Грегори Райхберг подробно пишет об этом в своей новой книге об этике войны Фомы Аквинского. См.: Reichberg G. Thomas Aquinas on War and Peace. Pp. 13–41.]. Любовь определяется как необходимый элемент обретения и частного, и конечного блага (наслаждение Богом), без неё невозможна «никакая истинная добродетель»[108 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 1-46. ? К.: Ника-Центр, 2011. 23. С. 271.]. Здесь Аквинат явным образом задействует ресурсы практической философии Аристотеля, его телеологию публичной жизни. Любовь как «деятельный навык» вызывает к жизни несколько добродетельных актов: благодеяние, милосердие, радость и мир. Именно любовь, а не справедливость, непосредственно порождает мир:

Мир является «делом правды» [opus iustitiae] опосредованно, а именно постольку, поскольку правосудность устраняет то, что препятствует миру, а непосредственно он является делом любви, поскольку любовь по самой своей природе обусловливает мир[109 - Там же. 29, С. 381.].

Истинный мир, трактуемый вслед за Августином как «спокойствие порядка» и вслед за Дионисием как единство разумных, животных и естественных желаний, может в действительности воцариться «только между добрыми людьми и в отношении [только] добрых вещей»[110 - Там же. 29, С. 379.]. Здесь можно было бы предположить, что, раз мир в истинном своём значении является актом добродетели любви к горнему[111 - Там же. 29, С. 382.], то на всякое нарушение мира и насилие накладывается строжайший запрет. Однако Аквиант мыслит более изощрённо.

Фома действительно определяет в качестве греховных актов войну, ссору и бесчинство[112 - Так это обозначается в русскоязычном переводе, хотя представляется более удачным переводить seditio как «мятеж» или «бунт».]. Он видит в них отступление от истинного понимания мира и порядка, заставляющее обратиться к насилию: «все войны происходят постольку, поскольку люди стремятся к миру, который был бы совершенней того, который был у них прежде»[113 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 1-46. 29. С. 379.]. Но мы можем эксплицировать ход, который делает Аквинат до того, как начинает излагать учение об условиях справедливости некоторых войн. Раз мир ? это не сама добродетель, а лишь эффект добродетели или добродетельный акт, то аналогичным образом и война ? не грех как таковой, а эффект греха. И если не всякий мир есть мир истинный, то и не все войны истинны в своей греховности. Мы приходим к тому, что в некоторых случаях применение насилия не будет считаться прегрешением. Аналогией для Фомы в данном случае служит ситуация, когда врач проводит операцию и отсекает гниющий член: «для здоровья всего тела необходимо удаление одного из его членов, который гниет и заражает другие члены»[114 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 47-122. К.: Ника-Центр, 2013. 64. С. 208. Ср.: C. 210.]. Само по себе сопоставление войны с целительной врачебной операцией ? один из наиболее известных и часто употребляющихся аргументов во всей дискуссии о нравственной приемлемости войны. Но у Фомы он используется для иллюстрации аристотелевского тезиса о довлеющем положении конечной цели.

В 40 вопросе о войне (De bello) Фома очень активно использует сочинения Августина, чтобы показать, какие именно войны следует признать справедливыми, называя три необходимых компонента законной войны. Так же как и Августин, Аквинат считает, что война представляет собой исключительно публичное дело, столкновение с внешними врагами и борьбу между двумя народами. Ответственность за неё несёт власть предержащее лицо, заботящееся об общественном благе ? более важном и значимом, нежели частное благо[115 - Ещё один явный аристотелианский мотив. Стоит отметить указание Ф. Рассела на социо-политическое значение утверждения Фомой общего блага в качестве высшей ценности и публичной власти в качестве высшей политической силы. По мнению Рассела, Фома выступает в данном случае как критик «децентрализационных тенденций феодализма», выбирая в пользу городов-государств и крепких королевств. См.: Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 258.]. Отсюда следует, что война может быть справедливой только как средство обеспечения общего блага. Право применять силу для защиты общего блага от внешних врагов уподобляется Фомой праву правителя защищать силой порядок внутри города или царства. В 64 вопросе Аквинат ещё раз отмечает исключительность права правителя на применение силы, следующую из его общественных обязанностей: «убийство злодея законно постольку, поскольку оно определено к благополучию всего общества, и потому совершать его надлежит только тому, кому поручено оберегать благополучие общества»[116 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 47-122. 64. С. 210.]. Итак, «полномочность правителя» (auctoritas principis) называется Фомой Аквинским первым условием справедливости войны.

Объявление войны рассматривается Фомой, также как и Августином, в качестве меры наказания за совершение какого-либо преступления: «необходимо… чтобы атакованные были атакованы потому, что заслужили это некоторым своим проступком»[117 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 1-46. 40. С. 498.]. Война ? это возмездие или кара за несправедливость и причинённое зло, а также способ вернуть собственность, несправедливо захваченную противником. Соответственно, с необходимостью должна наличествовать причина ? некое злодеяние ? ответом на которое становится война. В «Комментариях к «Сентенциям» Петра Ломбардского» Фома доказывает, что зло по отношению к врагу допустимо, если оно помогает избежать большего зла или обеспечить благо, например, справедливость[118 - Aquinas. Commentum in IV Libros Sententiarum, to 3, 30, art. 2, Opera Omnia VII, 328. Цит. по Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 260.]. Вооружённые конфликты без соответствующей causa iusta недопустимы и греховны.

В каких же случаях можно говорить о наличии законной причины применения вооружённой силы? Как мы только что указали, самый очевидный для Аквината случай справедливого объявления войны ? это наказание грешников[119 - О неоднозначностях провозглашения наказания в качестве причины войны см. McMahan J. Just Cause for War // Ethics and International Affairs. 2005. Vol. 19. No. 3. Pp. 1-21.]. Самооборона также пирчисляется к законным причинам войны:

«как уже было сказано, лишать человека жизни имеет законное право только действующая ради общего блага общественная власть, то человек не имеет законного права убить человека при самозащите преднамеренно, если только он не наделен соответствующими полномочиями, предполагающими убийство при самозащите полезным для общества, как это имеет место в случае сражающегося с противником солдата»[120 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 47-122. 64. С. 219.].