Спрятанная война

Дивизионные боевые машины заглушили движки. Их черные, тускло поблескивавшие на солнце пушки напряженно смотрели на ту сторону реки.

Боевики Резока подвели Карпа Андреев к мосту. К нему же, только с другого конца, двинулись десять партизан в сопровождении рузляевских бойцов. Обе группы медленно пошли навстречу друг другу. Мост слегка зашатался. Слышны были шаги да шум реки внизу.

Поравнявшись с теми, на кого его обменивали. Карп Андрее на секунду остановился, глянул им в глаза, потом на Рузляева и превозмогая боль в ноге, побежал утиной рысью к своим.

С Игнатенко было сложнее. Ни с того ни с сего Резок вдруг отказался его менять. Рузляев про себя чертыхнулся.

Соколов продолжал внимательно вглядываться в противоположный берег. Резок кругами ходил вокруг прапорщика, размахивал руками, что-то говорил.

С момента перехода Андреев через мост стрелки часов отсчитали пятьдесят минут.

Неожиданно Резок обнял Игнатенко и легонько толкнул его в спину. Через двадцать минут обмен был завершен.

Рузляев переправил на тот берег сундучок с деньгами и четыре автомата в придачу. Еще раз оглянулся, посмотрел на Резока. Тот – на него. Стояли так с минуту. Потом развернулись и пошли в разные стороны от серой реки Саманган.

Рузляев – на север. Резок – на юг.

Больше они не виделись.

– Андресом и Игнатенко, – сказал Рузляев, пробивая острым взглядом сигаретную дымовую завесу, – я занимался с 11 по 17 января. Резок оказался порядочным парнем – не склонял наших к измене, в Пакистан не отправлял.

Он прошелся по комнате, выключил телевизор. Подлив себе и мне крепкого рубинового чаю, сказал:

– Освободишь, бывало, солдата из "духовского" плена, а потом думаешь: а стоило ли? Однажды точно так же выменял я одного нашего, а он на меня – ушат грязи.

"Ушел, – говорит, – от вашей Советской власти. Ничего хорошего она мне не дала…"

Он потрогал пальцами адамово яблоко, словно хотел убедиться, на месте ли оно. Несколько раз кашлянул, подошел к столу и тяжело опустился на стул.

А я вдруг вспомнил слова одного майора из Пули-Хумри.

…Был он круглолиц и толстощек. Казалось, его отцу лет тридцать пять назад не хватило сил, чтобы придать лицу сына отточенности, резкости. Прессу майор ненавидел люто, куда больше, чем "духов". Уставившись на меня черными, в любой момент готовыми открыть пулеметный огонь глазами, он процедил: "Странно, что вы из Казбека героя войны не сделали. Видно, не добрались еще…" Майор сплюнул и прожег в снегу черную дырку.

Казбек Худалов, выпускник Орджоникидзевского командного училища, перейдя на сторону повстанцев, сформировал отряд из десяти-двенадцати таджиков-дезертиров и начал активные боевые действия против афганских правительственных войск, подразделений 40-й армии, обстреливал выносные посты и заставы. Изменники иной раз переодевались в советскую военную форму. Хитрость эта порой вводила в заблуждение даже бывалых солдат. Осенью 88-го отряд Казбека действовал в районе баграмского перекрестка, обстреливая афганские посты, но зимой след его затерялся где-то в горах Панджшера.

…Рузляев выкуривал сигареты до самого фильтра – признак человека бережливого, хозяина. Вот и сейчас огонек почти касался его желтых от никотина пальцев. Сведя глаза и убедившись в том, что окурок не длиннее сантиметра, он его затушил правой рукой, а левой принялся распечатывать новенькую пачку.

– Война, – сказал Рузляев, – подошла к своему логическому концу. Сейчас принято ругать ее, поносить. Вместе с войной ругают и армию. А это опасно. Нельзя сваливать все грехи на военных. Если так будет продолжаться и впредь, возникни вновь какая-то опасная ситуация, армия воевать не пойдет… Это я могу обещать… Ну, пора спать. У меня в 4.20 утра первый доклад.

XIX

Ночь я провел в вагончике на «Липской улице» – так солдаты окрестили асфальтированную дорожку, близ которой жил начальник политического отдела дивизии полковник Липский.

Небо над вагончиком было затянуто маскировочной сеткой, и ночью она шумела, словно лес.

Утром потянул теплый южный ветер. Он нагнал тучи и свел на нет мои шансы вылететь в Кабул. После разведки погоды стало ясно, что во всем виноват циклон, зародившийся где-то над Персидским заливом и теперь медленно передвигавшийся в северо-восточном направлении. Казалось, он решил облететь все войны на планете: Ближний Восток, Афганистан… Куда дальше? От этого сухого южного ветра, насыщенного запахами войны, волосы начинали сечься, кожа на лице – шелушиться, нервы – сдавать, а мозг – вянуть.

Всю первую половину дня я провел в Хайратоне, куда ездил от нечего делать в компании самого неразговорчивого капитана из всех капитанов, которых приходилось встречать.

За три часа дороги туда и обратно он не проронил ни слова.

Лишь один раз круто обматерил гаишника, не желавшего ставить печать на путевке водителя. В Хайратон мы мотались за углем для полка связи, но приехали с пустыми руками, потому что склад был наглухо закрыт.

Воротившись в Найбабад, я пошел к начальнику штаба армии Соколову просить вертушку до Кабула.

– Если ветер не уляжется, – сказал он, скептически глянув на небо из окна своего кабинета, – вертушки не пойдут.

Наши кабульские журналисты Соколова знали мало.

Известно было, что он сын бывшего министра обороны[37 - Соколов С.Л. (р. 1911 г.) – советский военачальник. Маршал Советского Союза (1978 г.); в Великую Отечественную войну – начальник штаба бронетанковых и механизированных войск Карельского фронта. С 1965 г. – командующий войсками Ленинградского ВО. С 1967 г. – 1 и заместитель министра обороны СССР. Министр обороны СССР с 1984 по 1987 год.], освобожденного от своих обязанностей весной 87-го года после полета Руста. Знакомые офицеры говорили, что Соколов-младший – человек талантливый, дельный, простой в обращении, но вместе с тем требовательный.

Попал Соколов в Афганистан под конец войны, сменив генерала Грекова, и сразу же схватил весь классический боекомплект инфекционных болезней – гепатит и прочее. Из госпиталя вышел осунувшимся, ослабевшим; Громов вскоре после того отправил его в Найбабад.

Соколов высок ростом, худощав, говорил приятным баском, тихо, но уверенно. На худом лице часто вырисовывалась улыбка честного, откровенного и умного человека.

Одет он был в пятнистую эксперименталку. Невиданной белизны подворотничок подчеркивал смуглость лица. Было ему чуть за сорок.

Еще в Кабуле я поинтересовался у ветерана нашего пресс-корпуса его мнением о генерале Соколове: ветеран знал всех и вся. "Умнейший человек, – ответил он, – интеллигент в третьем поколении!" Похоже, ветеран был прав.

Если бы в 40-й армии был вдруг устроен конкурс на интеллигентность, Соколов наверняка бы занял первое место.

– Когда вы приехали в Афганистан, – спросил я его после паузы, – долго осваивались?

– По опыту, – улыбнулся он в ответ, – могу сказать, что весь первый год вникаешь в дела, на второй год уже чувствуешь себя уверенно, а на третий можно съездить разок-другой на охоту. Курите? Пожалуйста…

Он протянул мне пачку сигарет.

– Сороковая армия, – сказал я, – судя по всему, самая курящая на свете. Дымят все, начиная с командующего и кончая рядовым. Единственное, по-моему, исключение – генерал армии Варенников.

– Война, что поделаешь!

– Негативная ее сторона активно обсуждается. А как насчет позитивной? Что она дала армии?

– Армия наша вообще плохо приспособлена для ведения боевых действий за рубежом. "Плюсы" войны? Сложно сказать. Уж очень специфичны условия Афганистана. Опыт, накопленный здесь, трудно применить в "классической" войне. Думается, мы тут осознали, что необходимо лучше готовить и обучать мелкие подразделения – от батальона и ниже. Их командирам надо предоставлять больше самостоятельности: нельзя все решать сверху. Впрочем, Афганистан-то как раз и научил их такой самостоятельности. Офицеры приобрели здесь настоящий боевой опыт. Вторая истина: план любой операции, даже незначительной, следует разрабатывать до мельчайших деталей… Что еще? Отдельные виды боевой техники мы здесь усовершенствовали.

Разговор наш метался от темы к теме: сигареты. Генеральный штаб, боевая техника, Афганистан, дети, семья, судьба армии…

– Я, – Соколов вскинул глаза вверх, – с детства мечтал стать военным, хотел идти по стопам отца. Но он был против: армия в конце пятидесятых была не в почете, как раз тогда началось сокращение вооруженных сил… Но я попер всем назло. Прошел путь от лейтенанта до генерала. Сейчас сын мой тоже мечтает об армии, но она нынче опять не в почете. Газеты высмеивают воинскую славу, патриотизм, даже мужество человека… Тяжко все это читать. Наши военные переживают трудную пору. Много у нас проблем. Женатых людей среди младшего офицерского состава сегодня значительно больше, чем в годы моей молодости, – нужны квартиры, а их нет. Зачастую в армию приходят не те люди, которых нам хотелось бы иметь: много больных – физически и психически. Все чаще встречаются наркоманы, потенциальные и реальные уголовники. Откуда, я вас спрашиваю, в вооруженных силах появилось слово "пайка"? Ответ ясен: его принесли с собой именно уголовники. Я убежден в этом.

Процессы, происходящие в обществе, неизбежно отражаются и на армии.

По телевизору передавали программу "Время". Диктор Игорь Кириллов зачитывал текст очередного заявления Советского правительства по поводу ситуации в Афганистане.

Соколов слушал внимательно. Когда Кириллов дочитал и сделал многозначительную паузу, генерал убавил громкость.

– Знаете, – сказал Соколов, – у меня складывается впечатление, что история движется не столько по спирали, как принято считать, а дует по кругу. Все повторяется, только с удвоенной, даже утроенной силой. Хотите, дам вам почитать одну книжку?

– Конечно, – обрадовался я, потому что за последний месяц не прочитал, кажется, ни единой строчки.