Эволюция человечества

– Дети, – пробурчал Юстас, – я не знаю ни про какую пилу, ни про какой топор, но я обязательно узнаю. А сейчас объясните уже, кто такой этот ваш тараканище.

– Вот он, – Киря вытряхнул из сумки гигантского жука. Лиза вскрикнула и зажмурилась, потому что насекомое засияло ярким золотистым светом.

– Мы с ним подружились, – сказал Каспер, – он согласился побыть светильником. Правда, полезный?

– И доблый. А ещё класивый. Хотите погладить, тёть Лиза? – и мальчик протянул женщине шевелящее усами создание.

Лизавета отпрянула, бутерброд упал на свитер. Надо ли говорить, что он упал вареньем вниз? И надо ли уточнять, что это был самый модный, хоть и залатанный на локтях, вязаный свитер из натуральной шерсти? Другой такой взять негде, конечно, если ты не можешь слетать за ним. Ерунда – сто парсеков в один конец.

Человек по подписке

Александр Лепехин

Бернадо Суавес по прозвищу Бенито не любил бездомных.

Да какой нормальный человек в своем уме станет их любить? За что? За выдающийся экстерьер? За шикарные ароматы? За слезливую назойливость: «Сеньор, три дня не ел, сеньор, не кидайте в мусорку, отдайте мне, сеньор»? Тьфу! Вот и сейчас Бенито наблюдал за вкравшимся в автодверь типом и испытывал обиду за свой магазинчик.

Тип был натурально мутный. Все они, бездомные, с каким-то перекосом в голове. Кого войной пришибло, кто анимашек джаповских пересмотрел, кто не поймал баланс между студенческим разгулом и полным саморазносом. Короче, сами виноваты: нечего было странного желать. Вот он, Бенито, всегда сидел на своем месте и местом этим доволен. Ибо нефиг тут. Ясно?

Мутность типа выражалась в его походке. Словарный запас сеньора Суавеса не отличался богатством и не включал в себя термин «культура движений». Рекомый сеньор Суавес вообще затруднился бы ответить, что именно кажется ему «не таким» в этой неуклюжей, дерганой, развинченной фигуре, будучи внезапно пойман прямым вопросом. Но тип был мутным. И сеньору Суавесу он не нравился.

Бездомные обожали плащи. Спору нет, одежка практичная. Хочешь в дождь шлепай, хочешь – по зиме утепляйся, если флиску поддеть. Тип не был исключением. Разве что плащ у него оказался практически новым, темно-оливковым, с неизменным капюшоном, опущенным ниже подбородка. «Небось, украл где-то, не в помойке нашел», – подумал Бенито чуть ли не вслух, неприязненно морщась. Версия с «бездомным» начинала трещать по швам, но не теряла в привлекательности.

Непрошенный гость застыл между полок, капюшон развернулся в сторону висящего против стойки экрана. Передавали местные новости, и хозяин магазина понадеялся было, что в разделе криминальной хроники мелькнет фигура в плаще. Тогда стало бы можно с чистой совестью жать на тревожную кнопку, оправдывая ежемесячные «взносы» для полиции, которая «предоставляла свои услуги населению на основе гибкой тарифной сетки». А уже после – наслаждаться шоу… Но увы. Никакой уголовщины не случилось, пожарные в ролике снимали котенка с вышки беспроводной связи. Бенито украдкой сплюнул и чуть не отвернулся.

Чуть.

Потому что осознал вдруг, что именно привлекло его взгляд изначально. Кисти несуразно длинных рук, нелепо торчащие из рукавов, были разного цвета. Одна – в тон горького, горчайшего шоколада, словно обладатель прибыл не из Гарлема и даже не с Ямайки, а прямиком из Бенина или Ойо. Другая – белой. Нет, не смертельной бледностью альбиноса, но обычной, светлой, незагорелой. Усы Бенито поднялись.

«Ну, – пожал он плечами, рассуждая про себя, – теперь понятно. Чувак пережил какой-то крупный залет. Может, обгорел. Кожа-то явно пересаженная. Немудрено, что дерганый. И что морду прячет. А ты, Суавес, готов в каждом незнакомце чуять подвох. Нехорошо как-то. Что сказала бы мама?»

От воспоминаний о покойной родительнице на ресницы расчувствовавшегося латиноса навернулись крупные, искренние слезы. Смахивая их обратной стороной ладони, Бенито заморгал…

И слово «чуть» снова вмешалось в происходящее.

Черная рука дернулась. Как атакующая змея, двигаясь совершенно отдельно от тела, она впилась в груду соевых батончиков, лежащих на ближайшей полке, ухватила добычу – пару-тройку ярких, аляповатых упаковок, – и втянулась в рукав. Всю эту красоту Бенито чуть не пропустил.

Но не пропустил.

Подпрыгнув от неожиданности и возмущения, в момент сменив милость на гнев, он заорал, надсаживась и хрипя от недавних слез:

– Эй, cabrоn! Ты что творишь, puto? Maricоn de mierda, а ну отошел от товара!

Фигура сделала шаг в сторону – словно перетекла каплей дождя по стеклу. «Люди так не делают», – машинально подумал Суавес. Но вслух снова выкрикнул:

– Давай, давай, co?o, вали из моего магазина. Пошел!

Тип снова замер. Только капюшон медленно поворачивался в сторону Суавеса, и снова это движение происходило как-то само по себе, не затрагивая плечи, спину, руки… Только когда ткань плаща начала морщиться и тянуться, ноги типа быстро переступили, разворачивая корпус. Скупо и экономно. «Киборг, что ли?», – кровь отлила от лица Бенито. Года два назад ходили слухи, что военные умудрились потерять контроль над парой боевых прототипов. Конца той истории никто не знал.

Совершенно не понимая, как ему следует поступить и что надлежит чувствовать в эти секунды, Бернардо Суавес сам застыл, как крыса перед гремучником. В голове почему-то настойчиво звучала слышанная в детстве песенка: «В одной из тюрем Нанта томился арестант…» И тут в наступившей тишине снова зашуршала автодверь.

– Hola, Бенито, что за шум? Все оукай? – офицер Джеймс Хван, поблескивая щелочками глаз, стряхивая дождь с рукавов и белозубо улыбаясь, прошел к стойке. Тут он тоже увидел фигуру в плаще. Нахмурившись, полисмен положил руку на кобуру мультигана. – Сэр, вы…

– Он ворует мой товар! – отмерз хозяин магазина, замахав руками. – Madre de Dios, я клянусь, Джимми! Слямзил с полки несколько «Слакерсов», пока я отвлекся. Обыщи!

– Тихо! – рыкнул Хван и отщелкнул застежку на кобуре. – Сэр, это правда? Поднимите…

Человек, знакомый со стандартной процедурой полицейского досмотра, мог бы предсказать, что произойдет дальше. Но именно этого и не случилось. Тип, слушавший диалог без малейших эмоций, вдруг как-то съежился, стал ниже ростом. Из-под капюшона, из тени, скрадывавшей лицо, сверкнула пара огромных глаз. Затем фигура сгорбилась, дернулась – и пронеслась мимо офицера…

Вышибив медленную автодверь.

Джимми Хван среагировал с похвальной скоростью. Он выскочил сразу же за плащом и, махнув напарнику, пережидавшему непогоду в штатном черно-белом ховере, припустил по тротуару. Плащ мелькал уже где-то ближе к углу блока, грозя исчезнуть с поля зрения, но полисмен наддал и, повернув, успел заметить фигуру, расталкивающую прохожих. В наушнике скрипнуло:

– Вызываю подмогу?

– Не уйдет! – обернувшись на парившую над кварталом машину, Хван еще раз махнул рукой, но теперь от себя, отрицательно, отказываясь от помощи. Напарник цокнул языком.

– Смотри, там склады…

– Вот с них и заходи, – отрезал Джеймс и прибавил ходу. Оружие он теперь держал наизготовку, выставив на шок-режим. Не убивать же воришку за сласти… Хотя судя по прыти, это был кто-то серьезный, и с полицией ему явно было не по пути. Стоило задуматься.

Фигура нырнула в переулок, офицер устремился за ней. Не шибко, впрочем, торопясь: карта, выведенная на запотевшие очки, подсказывала, что улочка закончится тупиком. Да и в памяти услужливо всплывала пара задержаний, которые он проводил неподалеку. Верно, вот задняя стена складского двора. И глухие, темные от дождя брандмауэры жилых блоков. Бежать некуда.

Тип в плаще остановился прямо в конце улицы. Он стоял к Джимми реверсом, и тот, приближаясь с мультиганом в вытянутых руках, успел поразиться. После такого забега, по идее, спина у типа должна была ходить ходуном, позволяя ребрам раздвигаться и растягивать легкие, накачивая кровь драгоценным и редким во влажном воздухе кислородом. Но плащ почти не колебался – ветра меж домов почти не было. Выглядело это как-то чуждо и неприятно.

– Руки за голову! – офицер рявкнул привычную фразу. – Лицом к стене! – он кашлянул, поняв, что сказал глупость. – Медленно опуститься на колени!

Капюшон качнулся. Воришка словно размышлял над словами полисмена. Потом он одним плавным движением развернулся, и у Джеймса Хвана перехватило дыхание.

Верхняя часть плаща сползла с головы существа. Оно не могло быть человеком, хотя по всем признакам подходило под формальное описание. Лысая, чуть вытянутая, с тонкой, просвечивающей кожей голова; широко разнесенные, большие, смотрящие в разные произвольные стороны глаза – один ярко-синий, другой карий; загорелый, курносый нос между бледных острых скул; подергивающаяся нижняя челюсть, словно вырезанная у одного человека и вставленная другому. Существо медленно подняло свои разноцветные руки и ломким голосом прошептало, едва слышно за шорохом капель:

– Не надо… Не надо…

Джимми понял, что его сознание отказывается вмещать эту новую картину мира. Он сжал рукоять мультигана крепче, палец скользнул по мокрому спусковому крючку…

И в то же мгновение, как парализующий импульс сорвался с эжектора, нечеловеческий человек перед офицером Хваном перестал существовать.

Тело воришки рассыпалось на части. Предплечья отломились от локтей, пальцы ладоней удлинились и, растопырившись, как паучьи лапки, спружинили при падении. Глаза вынырнули из глазниц, скользнув куда-то под ворот. Голова запрокинулась, челюсть дернулась сильнее и с влажным всхлипом вышла из ямок височной кости. Ноги подломились, а вся фигура за считанные секунды осела грудой мятой одежды.

Из-под шевелящегося тряпья энергично расползались и разбегались какие-то уродливые, жуткие тварюшки, отдаленно напоминающие человеческие органы и части тела. Они устремлялись к канализационным отверстиям и подвальным окошкам, мелко перебирая лапками или извиваясь, подобно змеям. Джимми начало мутить.

Когда же бравый полисмен справился с приступом тошноты, вспомнил устав и осторожно приблизился к валяющемуся на пласфальте плащу, внутри уже никого и ничего не было. На ткани остались следы вязкой жидкости, напоминающей слюну – Хван не стал дополнять ассоциативный ряд. Просто потому что.

Рядом мокла упаковка от соевого батончика. Она тоже была пуста.

***

Джедедайя Смит, не имевший прозвища, но охотно откликавшийся на обращение «Джед», если в кругу коллег или знакомых, к бездомным относился индифферентно.