Война с самим собой: Дорога Снов

Москва встречает меня холодным осенним воздухом и караванами банальных, налитых тяжёлым свинцом туч. Мысли о покинутом Доме ради этого мерзотного, продрогшего, пропитанного угрюмостью места возбуждают другие идеи – о трусливом суициде. Увы, пока нет возможности прямо на выходе из аэропорта развернуться, подойти к кассе, взять билет на ближайший самолёт до Рая и никогда больше не возвращаться в эту вечную русскую осень.

Заказанное несколько минут назад такси подъехало, и я даже не успеваю выкурить сигарету и подумать, как скоро ветер раскачает облака настолько, что их влага перельётся через край и опрокинется кислотными дождями на хвойные леса вокруг города, или сможет ли солнце на закате пробиться сквозь плотную завесу затхлой атмосферы и озарить мой грязный балкон последними лучами заката.

Говорливый таксист на пути из одного аэропорта в другой (пилоты самолётов не всегда считают нужным садиться именно в заявленном пункте прибытия. Хорошо хоть город тот же самый) не даёт мне уснуть или подумать, но зато его неугомонный поток слов позволяет потренироваться распознавать приглушённый шумом трасс голос – очередная проблема, с которой другой «я» ни черта не делал, а мне теперь разгребать за ним. Слух безнадёжно посажен постоянными отитами, речь сливается в бессмысленный набор звуков, из которых по обрывкам удается выудить слова, и, заполняя пробелы между ними, я хоть как-то улавливаю смысл фраз и могу поддержать диалог, иногда всё-таки отвечая невпопад.

За пустым разговором прошло почти полтора часа, и мы наконец подъехали к парковке неподалёку от Домодедово. Я избавился от бывшего вояки, скучающего на пенсии. Каждый раз, выходя из очередной машины после очередной беседы, я задаю себе вопрос, почему в таксисты сейчас идут лишь три категории населения?

Первая – это военные в отставке, обязательно женатые, но не привыкшие проводить время со своими супругами и потому убегающие от них на практичных японских автомобилях. Вторая – это, конечно же, нерадивые студенты на убитых европейцах эконом-класса, при поездке в которых в голову закрадываются вполне обоснованные опасения за безопасность собственной шкуры. Ну и, наконец, постаревшие братки из 90-х, которые то ли подняться не смогли, по тем или иным, ментальным или не очень, причинам, то ли успели вовремя соскочить. Конечно же, ни на чём, кроме уродливых «мерсов», они кататься не могут, не умеют, да и не хотят. Ребят на заниженных «Приорах» я не беру в расчёт – я туда больше не сяду даже под дулом пистолета. Уж лучше пристрелите сразу, прямо из окна, открытого ручным вращением ручки.

В любом случае, «извозчики» (как любил себя называть тот «государственный клерк», который вёз меня несколько месяцев назад в 5 утра из бара в полуобморочном состоянии) – они однотипны и очень похожи на каких-то онанистов.

Ведь можно долго ухаживать за девушкой, изучать её саму, её повадки, интересы, особенности, и, наконец, в момент заветной близости всё равно оплошать. Но потом, если после первого же раза ничего не закончится, спустя десятки ночей или даже несколько лет отношений ты узнаешь, чего она хочет, а чему противится, что любит, а что лучше даже не пытаться сделать, то награда окажется очень и очень достойной – вы просто станете единым целым, сольётесь в экстазе. А можно снять шлюху на час-другой, как-то быстро, не вдаваясь в детали, привыкнуть к ней, удовлетворить себя и бросить её. Но для совсем отчаявшихся есть очень простой и дешёвый выход – кто-то шпилится, а ты сидишь и наяриваешь и мечтательно представляешь себя на чьём-нибудь месте из тех, кто по ту сторону экрана, в зависимости от своих вкусов.

Так и с автомобилями. Можно выбрать спутницу на годы вперёд, но долго изучать её, экспериментировать на тест-драйвах, искать точки соприкосновения, пока наконец она не отблагодарит тебя сполна тотальной покорностью и предсказуемостью, и это неплохо. Совсем наоборот – это прекрасно. Можно арендовать на пару дней уставшую, замызганную машину, которую умельцы после каждого, подобного тебе, наспех приводят в относительный порядок. Тебе едва ли это понравится, но, раз уж деньги отданы, ты постараешься выжать из неё всё, на что она способна, совершенно не заботясь, в каком состоянии, насколько избитая и измотанная она останется после тебя. Ну, а можно вызвать такси и наблюдать, как кто-то другой резво (или не очень) управляется с машиной, которая могла бы быть покорна тебе, пускай всего лишь на несколько часов. В этом мире почему-то стало можно всё.

Моя верная японочка не особо радовалась воссоединению: вместо восторженной мелодии сигнализации я услышал от неё, обиженно отвернувшейся капотом к жестяному забору, только язвительный писк отпирания дверей. Ничего, стоило лишь вставить ключ в зажигание, провернуть его, и мотор тихонько заревел. Лёгкое и нежное нажатие правой ногой на педаль газа, впрыск пьянящего топлива в камеру сгорания, и обороты пошли вверх, рёв усилился, и по рулю пошли лёгкие вибрации. Что же, прокатимся.

В последнее время я за собой всё чаще и чаще стал замечать, что мой стиль вождения сильно изменился. Если раньше я равнодушно тащился со средней скоростью (конечно, не превышающей ограничения на данном типе дороги) в какой-нибудь средней полосе, то сейчас змеёй извиваюсь по полосам (хоть с «поворотниками»), выжимаю из двухлитрового движка каждую лошадиную силу без остатка и задумываюсь о нехватке мощности. И это не потому, что я вдруг возомнил себя «асом», наконец-то слился с машиной (я давно это сделал, наверное, ещё тогда, когда только разглядывал фотографии и читал обзоры этих харАктерных авто) или мне не хватает адреналина. Просто мне теперь всё равно, если моё лихачество плохо кончится. И раньше у меня было два непогрешимых правила, если на следующий день я собирался сесть за руль: не пить и хорошенько выспаться. А теперь… Нализаться и не спать всю ночь? Да почему бы и нет!

Квартира покрыта ровным слоем пыли, как будто меня не было не две недели – а как минимум несколько лет. Даже воздухоочиститель, истратив весь свой ресурс, отключился и раздражённо и злобно сверкал красным диодом, требуя новый фильтр. Кафельный пол в туалете хранил отпечатки подошв кроссовок друга, заходившего полить цветы (ну и справить нужду, очевидно) в моё отсутствие, кухонная столешница с виду чиста, но это лишь иллюзия удачно выбранного узора – он скрывает грязь, пыль, жирные разводы, да всё что угодно. Бывшая жена выбирала. Но стоит провести по поверхности рукой, и на пальцах останутся тяжёлые пылинки кирпичного цвета. Что же, мне не впервой брать в руки тряпку, наливать ведерко тёплой воды и драить всю квартиру часами. Так было после каждого переезда: что в ту забытую московскую квартиру, оставленную моим отцом за пару лет до катастрофы-2011, что после ремонта этой, и после моего переезда в эту, и теперь, после моего Перерождения. Похоже, это обычный атрибут окончания любого этапа жизни – яростно оттирать окружающую тебя грязь.

Но в первую очередь нужно избавиться от «триггеров» памяти. От всех тех вещей, которые поддерживали старого меня в безнадёжном ожидании чуда. Теперь мне они не нужны, они, напротив, будут только усугублять заточение осколка моей души в пустых чувствах и воспоминаниях, злить и давать ему силы и надежду для борьбы. Я не могу этого допустить. Поэтому пыль – пылью, а настоящий мусор прошлых жизней кроется в безобидных с виду вещах. И я должен успеть избавиться от них как можно скорее – у меня есть от силы пара часов до того, как нужно будет ехать забирать пса из гостиницы (и зачем я только позвонил и уже договорился), но время до того, как они, эти безделушки-отсылки к былым временам иллюзии счастья, своей гнилью проникнут в меня и отыщут пожирающую изнутри опухоль, дабы подпитать её – это время неизвестно. Может, потребуется минута, а может, этого не случится вообще. Но если случится – будет тяжело, очень тяжело. Поэтому, даже не разуваясь, я приступаю к Чистке.

Мне оставили только самые старые вещи, памятные выцветшие открытки и фотографии, изношенную одежду, свадебное платье – словом, не нужный ей хлам, который только вывезти на дачу, ну или на мусорку. Как и самого меня, тоже теперь не нужный ей хлам, и тоже на мусорку. Я остервенело кидаю вещи в прозрачные синие мусорные пакеты – оставшуюся от неё одежду, свадебное платье, и то, в котором мы проторчали часы в электричках в давней поездке в Тверь, на Волгу; рукодельные открытки с корявыми подростковыми, но нежными стихами: «Слова… Вокруг слова одни… Ничтожность их вмешалась (буква «щ» подтёрта) в наши дни, но нет покоя, пока они наполнены тобою…», и я даже зачем-то помню, как она вручала её ему (то есть мне… Тогда ещё – мне) ранним утром в пустой школьной столовой; цепочка с крестом, столь недавно поставившим жирную чёрную точку в наших отношениях; ненавидимая нашим школьным другом баночка с веточками вербы, каждую весну аккуратно и незаметно заменяемыми ею на новые, а я при каждом случае наигранно удивлялся, как они способны не увядать столько лет; подсвечник с выжженными лазером в стекле пузырьками воздуха, складывающимися в фотографию на пирсе в Керчи; рамка с картиной, на которой переплелись в экстазе ангелы, но различимые только под определённым углом, и с надписью (как же красиво она выводила буквы, когда хотела) шариковой ручкой на обороте: «Спасибо за бессонные ночи. Твоя. Всегда.» Не думал, что у слова «всегда» есть свой срок годности. Оказалось – есть, и не такой большой, как могло бы показаться, совсем не те самые обещанные десятки лет.

Старые фотографии, буквально вырываемые из рамки, висящей у изголовья кровати, поначалу безразличны, и воспоминания встают перед глазами не как яркая насыщенная картинка, но как мутная выцветшая кинохроника. Их слишком много, и я возвращаюсь и возвращаюсь и нехотя прокручиваю всё вновь и вновь, губами нашёптывая тот самый стих: «…и душу вырвав из когтей владык над миром, я её вложу в последний крик…» Часть всего этого отправляется в мусорные пакеты (жаль, что гигантские чёрные мешки для трупов закончились, они пришлись бы сейчас кстати), а часть – в коробку, которую, закончив, я подписываю: «Артём и Ксения, 01.02.2008 – 01.09.2016 R.I.P» и закидываю в самый дальний угол верхней полки гардеробной. Не знаю зачем, почему нельзя просто всё выкинуть? Наверное, я сохранил осколки этой судьбы, чтобы в старости доставать её оттуда и рассказывать чьим-то внукам о том, как глупо мы проиграли даже не свою войну, как безысходно и отчаянно оборвалась история любви на полушаге.

Видения чужого прошлого не прекращаются. Так вот как происходит этот процесс погружения в бездну. Сначала мозг пару мгновений анализирует увиденное, затем перед глазами проносятся статические картинки, десятки, а иногда и сотни, и по каким-то неведомым правилам из них выбирается одна, или даже несколько, и они задерживаются чуть подольше, оживают, будто ролик на сайте, загрузившийся и готовый к воспроизведению: наполняются звуками, запахами, ощущениями, голосами и событиями. И мозг анализирует уже этот, очень подробный, обрывок памяти, обрывок старых снов, ищет в нём точки, за которые можно зацепиться, и вываливает новые ассоциации. Но и старые ждут, когда дойдёт до них очередь и они оживут в моей голове. Их накапливаются десятки, и процесс становится угрожающе лавинообразным – ему не воспротивиться, от него не убежать, его приходится переживать вновь и вновь.

Теперь понятно, почему он не выдержал, почему он сломался. Мне ещё как-то удаётся смотреть на это со стороны, критически, но он-то был частью этих образов. Он принимал в них непосредственное участие.

Это была его жизнь, не моя, но память безучастна. Она – просто каким-то странным образом запрограммированная база данных. Архив, находящийся в постоянном поиске. И как бы он ни пытался – не мог его отформатировать или хотя бы подчистить, загнать в какие-то рамки, поставить фильтры, ничего подобного. Хочешь или нет, а увидев знакомый шкаф (просто чёртов шкаф), сразу же вспомнишь, как выбирал его с ней, как ходил по складу с удачно подвернувшимся у самого входа таксистом-частником, как вёз его (шкаф, а не таксиста) домой, как высадили её у ВДНХ (и не было даже времени нормально попрощаться, с объятиями и поцелуями – лишь короткое «пока»), как потом собирал его ночью наедине с банкой энергетика и кропотливо следуя наглядной инструкции, как потом с другом на пару, выбрав и купив свадебный костюм (и сделав второй комплект ключей от квартиры), сверлил бетонную стену обычной дрелью и, раскорячившись, вешал полки.

Шкаф. Просто. Чёртов. Шкаф.

Всё связано с ней, каждая нить ассоциаций в безграничной паутине прожитых мгновений ведёт к ней и только к ней. И я погибаю под этой лавиной, ускользаю из реальности по нитям сюжетов, запутываюсь в паутине.

Хочется верить, что это какой-то кошмар. Какой-то очень странный сон из череды других таких же, и я сейчас проснусь от вибрации телефона весенним солнечным утром в спальне (опять я забыл закрыть жалюзи, которые она вечно открывает), и пёс будет, сидя подле тебя и положив морду на край постели, сдерживать возбуждение, но мотающийся по полу из стороны в сторону хвост выдаст его, и она будет сладко потягиваться справа от меня (а не слева, как советовал сделать семейный психолог, как будто грёбаное расположение нас на одной кровати что-то кардинально изменит), и я скажу, пытаясь удержать обрывки уползающего видения: «Мне такой странный сон приснился…»

Но этого не будет. Потому что это не сон, это идиотская реальность, от которой не убежать и не скрыться, с которой не совладать и не справиться. С ней можно только смириться и идти дальше, понурив голову. И нужно ставить точки, потому что лимит многоточий исчерпался много лет назад. Даже последние из них я ставил в кредит, а теперь пришло время расплачиваться по счетам. Я выхожу на балкон и сквозь туманные облака наблюдаю за безучастным мерцанием звёзд. Может, это тоже просто чьи-то точки? Каких-то других, намного разумнее нас, существ? А мы – лишь микробы на коже этих созданий, и в этот самый момент наш носитель жалуется галактическому дерматологу в галактической больнице на зуд, тот понятливо кивает головой («да у вас, батенька, люди…») и уже пишет корявым почерком (галактический или нет, а врачи везде одинаковые) название мази от надоедливых вшей.

Холод. Он перестал быть заклятым врагом, но и не стал лучшим другом. Он просто есть, и никуда от него не деться, как и от мёртвых, опадающих с деревьев листьев, как от хмурого неба, так и норовящего разрыдаться дождём. От всего этого омерзения не скрыться. И пусть остальное пока утягивает меня в омут памяти, но мои отношения с холодом стали другими. Он всё так же проникает в каждую клетку кожи, а потом следует глубже, к единственной цели – к моему сердцу, пытается заморозить его, задушить меня, остановить его и оставить моё тело лежать на холодном полу, всё равно где, лишь бы бездыханным. Но это случилось бы со мной старым, с «ним», но не со мной новым. Я впитываю этот ужасающе ледяной воздух осени и насыщаюсь им. Он – будто топливо для моей боли, отчаяния и всепоглощающего гнева. И я предвкушаю зимнее пиршество. Он придаёт мне сил, он кормит мою злость, одиночество (в хорошем смысле этого слова, если оно вообще есть) и оставленность. Я оставлен всеми ими, бывшими со мной в прошлой жизни, которая теперь кажется просто навязчивым сном, преследующим вспышками памяти по пятам в моём беспокойном пути.

Обшарпанный балкон напоминает декабрь 2008 года, когда я, после очередной ICQ-ссоры по поводу религии, веры и моей бабушки, впервые, будучи выпровоженным из дома, купил пачку сигарет, заварил чай и стоял на балконе. Я только вернулся с работы на экспресс-электричке, следующей всего с двумя остановками перед моей станцией и отходящей с Ярославского вокзала. Даже не знаю, зачем память хранит такие никчёмные детали. Я перечитывал её краткие ответы на мои многословные сообщения и понимал, что всё может быть кончено, окончательно и, с виду, бесповоротно.

Тогда я как-то смог выпутаться парой билетов на мюзикл, которые я без задних мыслей, со слезами на глазах, стоя на ступеньку ниже неё на заплёванной лестничной клетке её типовой многоэтажки, предлагал ей забрать и провести новогодний вечер со своим другим вечным избранником (роковая ошибка). В конце концов я сдался её требованию познакомиться, наконец, официально, с её родителями, и мы спустились буквально пару пролётов, но прежде она, по моему настоянию, позвонила предупредить их о моём приходе. Не люблю незваных гостей – от их посещений одни беды.

Спустя столько лет я отдаю себе отчёт, как он выглядел в их глазах (хотя это осознание пришло немного раньше) – неуправляемый подросток с проколотыми ушами, пирсингом в брови и острыми иголками вместо волос. Её мать скорбно поджимала губы, а отец предпочитал смотреть в кружку горячего чая, нежели на него. До сих пор не понимаю, что такого они узрели в нём, что дали негласное благословление этим отношениям и пустили жить в их съёмную квартиру (деньги, всегда всё решают деньги). Наверное, просто верили и надеялись, что долго эта связь не продлится, что рано или поздно он решит, что она слишком плоха для него, и просто бросит её, растерзанную беспощадным чувством под названием «любовь», а они смогут её утешить и стать таким образом самыми лучшими и самыми понимающими родителями в мире. Он был с виду далеко не тем парнем, которого я (любой я) желал бы для своей дочери, но кто ж поймёт его слова о вечной верности и бесконечной любви. Тогда это выглядело бы наигранно и притворно, будто он пытался просто затащить её в постель, как десятки других. Только вот «счастливый» билет вытащил всё-таки именно он.

На том балконе съёмной квартиры спустя несколько лет в прогнившем стыке между досками загнездились осы, и это, наверное, единственное, что останавливало меня от очередной сигареты – ведь укусы этих непредсказуемых насекомых для меня смертельно опасны. Места на моей коже, куда впились их жала, не просто опухнут и будут чесаться несколько дней, но их яд проникнет в кровь, и иммунная система слишком неадекватно отреагирует на них, мобилизует все доступные ресурсы: антитела закупорят сосуды, дыхательные пути, и я просто издохну, неспособный больше впитывать истерзанными лёгкими драгоценный кислород.

Не понимаю, как мне удавалось скрывать свою вредную привычку столько времени. Хотя она должна была догадываться, определённо должна была, и точно догадалась после возвращения из сказки под названием Феодосия, образца 2010 года (ещё украинская её версия, намного более прекрасная, нежели пустое русское подобие), где я стрелял сигареты и покуривал лишь в редкие минуты вечернего одиночества, когда все дремали и набирались сил перед вечером. Она точно догадалась, ведь я оставил квартиру в абсолютном беспорядке и едва ли ожидал, что её отец, как собственник, вдруг наведается проверить её. И я до сих пор удивляюсь, почему он не сказал мне ни слова тогда. Хотя, она сказала всё за него. Может, именно этот момент стал катализатором всего 2011 года, а может, и нет. Какой теперь смысл копаться в настолько пыльном прошлом?

Я замёрз и вернулся в комнату проверить, осталось ли что-нибудь, что заставляет память хватать меня холодными щупальцами и утаскивать в свою морскую пучину. Но нет, квартира умерла, она спокойна и безучастно холодна: остались только пыль, свет и тишина. Только неувядшие цветы и надпись на белой доске «с чистого листа, отрывая якоря» свидетельствуют о том, что здесь кто-то обитает. В остальном – типичная квартира, которую можно снять на денёк-другой, а может, даже на неделю: ничего личного, лишь стандартные вещи – полупустые шкафы, включаемый раз в столетие телевизор, заправленная новым бельём кровать, немой, мигающий в потолок холодным диодным светом роутер. Разве что компьютер как-то выбивается из этой арендной истории – слишком новый, и даже дилетанту понятно по подсветке, изящному корпусу и нетипичным внутренностям – дорогой. Я удовлетворённо развернулся и направился в ванную, смыть с себя остатки грязи.

Ненависть склизкой плёнкой обволакивает внутренности. Струи воды, касаясь грубой татуированной кожи, закипают, и та слезает уродливыми кляксами, расползается зловонной жижей по холодному кафелю ванны, в воздухе витает блевотный аромат варёного мяса. Болевой порог остался далеко позади, и заблокированные в недрах разума остатки сознания ещё пытаются сопротивляться, но толку в этом никакого. Хочется разбить всё, даже не связанное с ней. Взять, разорвать клубок, от которого ещё недавно было смешно и грустно, но оковы былой жизни слишком туго затянулись вокруг моей груди. Разорвать, уничтожить, испепелить всё, оставить лишь чёрную пыль, которую унесёт холодный ветер. И ничего не останется, но это «ничего» само осталось в прошлом, а я, какой-то новый, перерождённый – в настоящем. И настоящее это мне не нравится и едва ли будет нравиться после того, что я собираюсь сделать.