Пулеметчики

За всю войну пленных я сам не брал. Потому что я то в артиллерии, то со станковым пулеметом – его ж не бросишь (улыбается). Это пехота, когда наступала, так они могли взять в плен. Или могут «языка» взять – это ночью посылали. Нас как-то командир роты послал в разведку, человек пять: узнать, какая часть соседняя.

– Как вы к Сталину относитесь?

Нормально.

– Что с семьей вашей случилось во время войны?

Родители были в оккупации. Брат Иван, который 18-го года, погиб под Орлом. Будто бы он тяжелое ранение получил и в госпитале умер от ран.

– Пили много на войне?

Ну, на войне давали по сто грамм. Вот под Керчью, когда высаживались, так нам дали по шкалику водки.

– У солдата что обычно было с собой, какие вещи?

Давали нам бритвенные принадлежности, помазок. Парикмахер иногда приезжала. Ну это уже ближе к концу войны.

– Сейчас модной стала тема про энкавэдэшников: мол, везде сидели заградотряды с пулеметами и по своим стреляли.

Во-первых: по 227-му приказу «Ни шагу назад!» – это когда Ростов второй раз сдавали, то нам объявляли этот приказ. Заградительные отряды были: если ты где-то думаешь отстать или перебежать на другую сторону – значит расстрел.

– У вас были такие случаи?

Были два случая: один под Смоленском, один на Кавказе. Когда наши Смоленск сдали, стояли мы в обороне, и в одном селе (Ярцево, кажется) в ОБХСС кто-то доложил, что один, видно, самострел сделал и дома сидел. Если он ранен в бою, на передовой, так ему санинструктор должен перевязку сделать, дать направление в госпиталь. А этому кто даст справку? Ну и особый отдел узнал: передали в штаб нашей дивизии, начали разбираться, а он самострел. А раз самострел – полевой суд в течение трех дней, расстрел, и все. Ну а что ты будешь делать? Там не считаются ни с чем. Вывели подразделение, которое должно стрелять, человек 7–8 с винтовками, выкопали окоп, чтоб он туда упал, вывели батальон, чтобы посмотрели на результат, суд прочитал приговор: расстрелять, «Пли!» – все выстрелили ему в спину, закопали и на этом закончили.

Когда мы на Крым шли по Краснодарскому краю (Абинская, Крымская станица), а это была зима или весна, там такие места: то лес, то болота, глина. Там немецкие танки и автомашины не могли пройти, застревали. Они их поджигали и сами убегали. А наши лошадьми и подводами продвигались еле-еле по грязи и тоже застревали. Пехота наша помогала артиллеристам переносить снаряды. Были случаи, что освобождали селения, а в них – кубанцы, которые отступали и, проходя через свое село, оставались дома. Еще молодежь была, которую не брали сразу, когда война началась: 25-й, 26-й год. А теперь уже наши военкоматы мобилизовывали их и направляли на фронт, на передовую. А они необученные.

– Не обучали разве?

Да когда? Когда их обучать? Их даже не могли переодеть. А как же: надо нашей пехоте помогать освобождать села, чтоб немец не задерживался. Пехоту ж тоже не могут как следует обеспечить, они ж тоже теряли – бои же, многие погибали. А эти необученные. Тоже были случаи, что пойдет в бой непереодетый. Это когда была возможность отправить в запчасть, если наши где-то двинули немца далеко и там держат оборону – командир потерял много своих бойцов и не может поднять на бой, то в это время военкомат брал и несколько дней обучал. Ну и пополнение давали из госпиталей.

«Товарищ Чуприна, находясь со своей зенитной установкой 27 апреля 1943 года при налете авиации противника в хуторе Майорский Краснодарского края и лично ведя огонь по вражеским самолетам из крупнокалиберного зенитного пулемета, несколькими длинными очередями сбил в 17 часов 30 минут пикирующий бомбардировщик типа «Юнкерс-87». Воспламенившийся самолет упал в районе полевого стана, 1,5 километра северо-восточнее хутора Мазепа. Товарищ Чуприна проявил себя смелым и хладнокровным командиром. Когда боевая обстановка бывает особенно напряженной, он сам лично ведет огонь по врагу, показывая пример личной отваги и мужества».