Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших

Наш дивизион остановился на северо-западной окраине Сталинграда, заняли оборону, но немцев еще не было. Окопались, установки закопали. Вскоре начались бои. Немцы в день по 6 – 10 атак проводили! Как начнут наступление – мы даем залп. Часа через 2–3 собрались, опять пошли – опять залп. И вот так мы стояли в обороне почти 6 месяцев. Немцы, правда, не подошли к Волге на северо-западе, где мы стояли. Вот на юге Сталинграда они прорвались к Волге, к нам они не подошли.

Днем мы залпы давали, ночью отдохнешь или не отдохнешь – всякое бывало. Установки наши были зарыты в обрывах балок. Мы сидели в окопах с радиостанцией, вырытых метрах в пятидесяти от огневых. Немцы, если засекали радиостанцию, открывали огонь. Когда с наблюдательного пункта давали команду «Огонь!», мы тогда выскакивали и передавали ее голосом на огневую позицию: «Угломер такой-то, прицел такой-то, залпом огонь!» Все. Они поставят направление на установках, прицел. И все, дают залп. и вот так в обороне вплоть до 19 ноября 1942 года.

Такой случай был. Был приказ 227-й Сталина: «Ни шагу назад». А мы, радисты, обычно были то на огневой позиции, то на наблюдательном пункте. Наблюдательный пункт у нас обычно был на восточном склоне балки, в тылу огневых позиций. С него немцев видно было, а западный склон защищал огневые от артиллерии противника. Дело было перед 19 ноября. Командир взвода связи лейтенант Белов дает команду: «Зуев, Гаврилин, с огневой позиции перейти на наблюдательный пункт!». Вот мы идем. Гаврилин постарше, тащит радиостанцию 6-ПК, а я – батареи к ней. Стали подниматься по склону балки – нас останавливают три человека, лейтенант с пистолетом, сержант с автоматом и солдат с карабином: «Вы куда, ребята? Вы знаете приказ 227? Вы же назад идете?» – «Знаем. Так мы же приказ выполняем командира взвода, идем на наблюдательный пункт». – «Нас это не касается, ничего не знаем». Взяли они оружие наизготовку и повели нас в сторону. Но мы-то уже знали куда ведут: отведут метров на пятьдесят в сторону, хлопнут – и все, скажут, что дезертировать хотели. У меня только одна мысль была: я пережил все, под огнем бывал не раз, под бомбежкой, обстрелом. Что, думаю, в деревне скажут родные? Ушел добровольно комсомолец на фронт, а стал дезертиром. Вот что меня беспокоило, а что убьют? Я думал, что не я первый, не я последний. Вот такое было мнение. А Белов, который отдал приказ, наблюдал за нами. И когда увидел, что нас повели в сторону – он бегом к ним, к заградотряду.

– Вы куда их?

– Известно куда. Дезертиры, так куда их водят?

– Нет, это мои ребята. Я им отдал приказ перейти на наблюдательный пункт с огневой позиции.

Ну, тогда они нас отпустили, и он нас увел на наблюдательный пункт. Вот так мы и спаслись. Потом в дальнейшем я всю войну прошел, в Берлине был, думал: если отдашь приказ, надо его контролировать. А что бы было, если бы он не наблюдал? Все, вот ведь как было бы. Ладно, убит, но позор-то, зачем он нужен? Кому? Что скажут?

А потом 19 ноября 1942 года началось наступление под Сталинградом по всему фронту. Сталинград-то, вы знаете, какой он был, по Волге тянулся километров на 70–80 по берегу все, а в глубину километра 4–5. Где-то меньше, где-то больше. Мы на наблюдательный пункт пришли с Гаврилиным, там у нас остался Антонов, еще другие остались связисты.

Ранним утром, начало чуть светать, наш полк, да и не только наш полк – а там было 6 полков, начиная с северо-западной стороны, и дальше к югу, разместились. И все они дали залп. Я сидел в окопе, земля качалась, думаю, ну как в зыбке качают. Ничего не было слышно. Вот как я сейчас сижу с вами рядом, вы бы как Гаврилин сидели: надо что-то ему сказать, так я губы к уху приложу, тогда он услышит. А так не услышит, сплошной шум-гам. После этих залпов не все же уничтожили, некоторые огневые точки остались, орудия, да что у немцев. Их тоже надо было уничтожить – тогда начала бить наша ствольная артиллерия по целям. Мы же залп дадим – что попало, то уничтожили, а где-то что-то осталось. Ствольная артиллерия подчищает. После этого начинает авиация штурмовать. Дальше, что было на подходе, в тылу – это все начинает уничтожать наша авиация. После этого танки с пехотой пошли в атаку, и так началось наступление. Я был на наблюдательном пункте, все это я видел прекрасно, команды передавали на огневую позицию. Проводная связь, где была, ее немцы перебьют под обстрелом, тогда мы вступали сами в связь по радио.

Я был на наблюдательном пункте, рядом в стороне немного командир полка стоял. Он уже тогда был подполковник. Осетин Кирсанов, ему, наверное, было лет 25–27. Ходил с большой черной бородой. Симпатичный мужик был, а нам что? По 17 лет еще, пацаны были. Мы его звали Батя. Но он за людей беспокоился как! – ой, берег! Никогда под огонь не сунет. Приходит ординарец к нему, предлагает перекусить немножко, как танкисты с пехотой в атаку пошли. Махнул рукой: «Потом»! Наблюдает все, с начала до конца наблюдает. Тот к себе отошел, а командир наблюдает. Ну, мы сидим, свое дело делаем.

Буквально дня через четыре – это началось 19-го, где-то 23-го – наши войска окружили Сталинград-то. Мы с севера зашли, а с юга кто был, зашли к северу и окружили группировку немцев. Потом целые части остались ее уничтожать – вы знаете, там до февраля бои были, потом уже Паулюс сдался. А наш полк стал наступать дальше на юг, на Ростов и потом он дошел до Крыма, до Севастополя. Я, правда, там уже не был. Как окружили немцев, стал полк дальше наступать, а меня вызывает командир дивизиона и говорит, что мне надо ехать в училище, учиться на офицера. Я отказался, так как некому было на радиостанции работать. А действительно, Гаврилин погиб. Он был ранен сильно, его повезли в госпиталь – он по дороге умер. Антонов, командир отделения, – его ранили в живот. У него кишки и все вылезло, он просит нас его пристрелить: «Ребята, сколько можно мучиться!» Мы ему говорили: «Ничего! Подлечат, еще повоюешь!» Через два часа умер. Я один остался. Командир сказал, что новых радистов пришлют, а если ты не поедешь, то пойдешь под трибунал, и все. Разговор короткий! Пришлось ехать.

Иванов Александр Николаевич

Житель Сталинграда

Мать – домохозяйка. Я один в семье был. Время идет. Наступает лето, и вот мы слышим информацию по радио и в газетах, что на Украине, под Изюмом и Барвенково, произошло сражение, в котором 70 000 наших бойцов пропали без вести, так описали! Ну как это 70 000? А слово «пропали без вести» означало: попали в плен. Такая формулировка. Ну и ясное дело, как мы потом узнали, несколько армий там немцы окружили, из-за неосторожности и просчетов наших командующих, и хлынули они двумя потоками: один – на Кавказ, за нефтью, а второй – сюда, на Сталинград, чтоб отрезать Центральную Россию от юга и ее экономически задушить. Вот две немецкие группировки начали быстрое наступление. Смотрим, по сводкам – заняли Ростов, пошли на Кавказ, заняли Краснодар. А тут, меж Украиной и Доном, много городов-то нет, станицы в основном. Обстановка тревожная. В городе войска, солдат много, зенитных батарей много – постреливали они, хотя никаких налетов не было. В начале августа первый налет небольшой – на аэродром несколько бомб сбросили, короткий налет и на электростанцию, но ничего особенного, причем об этом мы узнали только по слухам. Официально ничего не сообщалось о налетах, сарафанное радио работало, иногда правдивые слухи, иногда неправдивые…

Начинается вся страшная эпопея 23 августа 1942 года. Мы удивлялись: немцы уже на Дону – а тут у нас тишина, театры, кинотеатры работают, магазины функционируют. 23 августа в обед мы сидели ели и слышим гул сильный, нарастающий. Вышли на улицу – а там, на западе от одного края до другого, весь горизонт – черная туча! Это самолеты, несколько сот их было, в сопровождении истребителей. И в проекции получалось, они шли как что-то сплошное! Ну, понятно – идут бомбить. А до этого было распоряжение – по улицам и во дворах все рыли так называемые щели. И мы во дворе такую щель вырыли – глубокий такой окоп, метра два, накрыли его хорошо. В общем прятаться есть куда, в случае чего. На каждой улице были щели, вырытые зигзагом, и посередине улиц – прикрытые досками. Ну и началось. Начали бомбить и бомбили день и ночь целую неделю! Иногда вечером на час-другой перерыв – выходим мы – горит все! Город полосой идет, а они основной удар по центру делали. Не прицельно, а просто бомбят по всей площади. Где мы жили, там бомб не падало, а вот слышим, что в центре – там в основном взрывы и земля трясется. Это где площадь Павших борцов, дома вокруг площади, вокзал и туда дальше, севернее, были в основном высотные здания – 4–5 этажей – это уже высотка тогда считалась. Потом еще неделю бомбили, и мы по инициативе матери вынуждены были уйти. Там у нас река Царица течет с запада на восток. Берега у нее пологие и все были усеяны деревянными частными подворьями. В берегах были прорыты тоннели метра три диаметром. Народ там укрывался от бомбежки, мы там побыли день или два. Ни воды, ни еды – долго не просидишь, опять вернулись! Дом пока целый был. Так продолжалось с 23 августа примерно по 14 сентября. Мы и не знали, что там в городе творится. Это потом всю эту историю мы прочитали да нам рассказывали и немцы, и наши. А так знали лишь, что бомбили там. Потом обстреливать начали. Чуем, что это уже не бомбы, а снаряды летят и мины. Мы в щели укрывались и сидели. А 14 сентября утром мать меня будит: «Сын, вставай». Отец работал в областной больнице разнорабочим. И когда бомбежки начались, он почему-то там остался. Мы с матерью вдвоем были, она говорит: «Вставай, давай уходить, пожар начался!» Мы жили в начале склона Царицы. И пожар, раздуваемый южным ветром, шел с низов. Все ж деревянное, сухое, а дождей не было, сушь… Надо уходить. И мы ушли в центр. Обстрел. Бежим, люди вокруг тоже бегут, убитые валяются… Что в глаза бросилось – на улице стоит рояль черный. Как он там оказался? Некоторые дома разрушены, а подъезды в них еще целые – можно как-то укрыться от снаряда. Потом нам кто-то сказал: «Вот тут подвал есть и там есть места – идите!» Спустились – и в подвал. Там люди по углам, он такой полутемный, свет откуда-то идет, мы там притулились в уголочке. Два бойца наших: сержант, раненный в ногу, и с ним боец.