Зимой 86-го

Проехав КПП, уазик через три километра вышел на шоссе и скрылся в белене разрастающейся метели.

Уазик проехал по шоссе порядка десяти верст и свернул на проселочную дорогу. Видимость не улучшалась, дальше пятого шага разглядеть что-либо сквозь пелену метели было практически невозможно. Шофёр ехал не торопясь. Он, конечно, помнил дорогу до нужной деревни, но на всякий случай перестраховывался, чтобы не пропустить нужный поворот – нужный по памяти ориентир в такой буре все равно не сыщешь.

– Разрешите о личном, товарищ капитан? – спросил он, поворачиваясь к Лебедеву.

Тот усмехнулся. Говоря «разрешите о личном», Валера Крюков, или как его за глаза в части называли Капитан Крюк, обычно просил разрешения просто поболтать. Он был человеком – одним из немногих, – кто питал к Лебедеву какую-то особую любовь, не свойственную для рядового по отношению к командиру. Да, в иной ситуации, в бою, или при непосредственной службе бок о бок, такое отношение еще можно было объяснить. Но в ситуации, когда видишь капитана только когда нужно его куда-то отвезти, привязанность шофера конкретно к этому капитану не могла не удивить.

– Любишь ты поболтать, Валера, – Лебедев шмыгнул носом. – Ну, давай о личном.

– Как у вас дела-то? – шофер смотрел то на дорогу, то на капитана. – Едете, лица на вас нету. Случилось чего?

– Да нет, не случилось, – Лебедев пожал плечами. – Пока что все нормально.

– Ааа… а то едете так грустно, уж, думаю, не на поминки ли.

– Типун тебе на язык, Валера, – Лебедев бросил на шофера быстрый осуждающий взгляд и снова отвернулся. – Все у меня нормально, к сослуживцу еду бывшему, он с Афгана сегодня ночью вернулся. А то, что грустный еду… воспоминания о службе с ним не особо приятные были.

– Что ж вы к нему тогда едете, если воспоминания с ним плохие были? – непонимающе спросил шофер. – Таких людей обычно забывают, как только так сразу.

– Нет, человек он хороший, – Лебедев протер глаза. – А воспоминания это я в принципе говорю, о службе тогдашней.

– А, ну тогда другое дело, – Валера кивнул, уже понимающе. – А что за воспоминания? Поделиться не хотите?

– Нет, не хочу, – отрезал Лебедев. – Такие воспоминания даже мельком вспоминать больно, не то что говорить о них.

Валера пожал плечами, мол, как знаете, товарищ капитан. А ведь ему, то есть Лебедеву, действительно было виднее, рассказывать о своих похождениях в Афганистане или умалчивать о них. Как и многие другие он предпочитал умалчивать, не рассказывать, особенно гражданским людям. Те, кто сидел все время здесь и не бывал там, не могут понять, что такого там происходило, что об этом стараются не говорить. Часто из-за такого настроя человека его могут просто упрекнуть во лжи, мол, не был ты ни в каком Афганистане, а если и был, то сидел где-нибудь в штабе, писарем был и казенную тушенку ел. А вот тот, кто был там, а не сидел здесь, такого себе позволить не могли. Для них наоборот тяжелое молчание говорило о том, что ты там именно был, и не писарем в штабе при казенной тушенке, а самым, что ни на есть солдатом, который видел столько, что простому человеку и в страшном сне увидеть не придется. Для таких, бывших там, сослуживец, с охотой рассказывающий и ярко описывающий, вызывает больше сомнений. Либо он тот, кто в штабе сидел, либо тот, кому ужасы все по боку были, выжил и радуется, а об остальном думает с простотой – главное, что не меня.

Лебедев, по тем временам еще старший лейтенант, не был тем, кто сидел в штабе. Еще в учебке он командовал взводом, а после первой операции под Кандагаром его повысили до командира роты. Весь свой срок службы вплоть до ранения он провел именно в том регионе и одна из операций середины 1981-го года для него стала последней. А на гражданке он, получив в госпитале погоны капитана, решил не увольняться в запас, а дослужить до самой пенсии, все равно ничего, кроме как держать в руках автомат и командовать солдатами, он ничего не умел. Так и дошел до сегодняшнего дня командиром батальона в своей дивизии.

– А когда в тот раз, – шофер наклонился к Лебедеву. – С дочкой вас до госпиталя довозил. С ней как, все хорошо?

– Да, уже лучше, – кивнул Лебедев. – Из-за переохлаждения бронхит заработала. Вылечили.

– Ну и слава богу, – перекрестился шофер. – Вы из-за нее не пошли обратно в Афган?

– И из-за нее тоже, – Лебедев кивнул и поморщился как от боли. – Когда Маша, жена, то есть, умерла, я вообще думал, что с ума сойду. Подумал: нет, нельзя мне сейчас ни спиваться, ни убиваться. Вот и не пошел обратно. Да и, откровенно говоря, насмотрелся я там достаточно, итак ночами порой не сплю, как глаза закрою…

Лебедев не договорил, но шофер понял по его лицу, что конкретно происходит по ночам, когда он, Лебедев, закрывает глаза.

В это время новости с Афганистана еще приходили не самые счастливые. По телевизору показывали ходы действий разного рода военных операций, в сводках докладывали, в каких районах проходили боевые действия, докладывали о погибших. Но самым страшным и показательным для людей были не новости и не сводки, а гробы, которые постоянно привозили то в одну деревню, то в другую, иногда и несколько в одну деревню. Самым страшным для любого родителя или жены было получить именно такой гроб с похоронкой вместо очередного письма от своего близкого человека, который был там.

В какой-то момент машина провалилась в землю и забуксовала. Шофёр, нисколько не смутившись, стал раскачивать машину, но не помогло – уазик плотно сел в грязь. Валера выругался, вышел из машины и стал обходить ее то с одной стороны, то с другой, оценивая, насколько сильно села машина. Лебедев надел ушанку и тоже вышел из машины.

– Что у нас тут? – спросил он, доставая из кармана пачку «Беломора».

– Буксуем, товарищ капитан, – ответил шофер, принимая у Лебедева папиросу. – Тьфу ты, екарный бабай, мороз на улице, откуда здесь слякоть-то?!

– Ну, не такой уж и мороз, – пожал плечами Лебедев. – Ветер холодный, а так с утра даже тепло было.

– Ладно, – Валера бросил недокуренную папиросу. – Вы садитесь в машину, грейтесь, а я сейчас ножовку возьму, во-о-он там напилю пару бревен, да подложу под колеса. Пару раз скакнем, выйдем правее и так покатим, а там и до гравийной недалеко. Вы садитесь, а то замерзнете.

Валера пошел к багажнику, достал оттуда ножовку и, не закрывая до конца побрел к лесополосе, что тянулась слева от дороги. Лебедев постоял какое-то время, обдумывая, потом тоже подошел к багажнику и открыл его. Внутри помимо двух канистр, аптечки и огнетушителя были разные инструменты со свечами, а кроме них топорик, молоток и остальные полезные в полевых условиях вещи. Лебедев взял топорик, развязал антенну ушанки, завязал ее на подбородке и пошел вслед за шофером.

Валера стоял у одного из поваленных, видимо от ветра, деревьев и пилил место разлома, чтобы достать бревно. Дерево не было большим, его можно было спокойно обхватить и взять еще одно такое же – то, что надо для такой грязи. Распилить такое дерево на две-три части и можно будет спокойно подставлять под колеса, главное, чтобы передний мост был включен.

– Вы чего? – удивился Валера, увидев своего капитана. – Я ж сказал, посидите в машине, дубак тут вон какой, окалеете еще, не дай бог!

– Да ладно тебе, – махнул рукой Лебедев. – Вдвоем быстрее будет, вместе потом согреемся.

Шофер пожал плечами и осмотрел дерево и инструмент, что капитан держал в руках.

– Вы тогда, пока я пилю, посрубайте все ветки, какие потолще и тоньше которые тоже. Только чтобы сучки не выпирали, а то еще колесо проткнут.

Двое военных стояли посреди лесополосы и обрабатывали упавшее дерево, матерясь и стараясь повернуться спиной к неутихающему ветру, который быстрыми порывами гоняет по воздуху падающий февральский снег. Поначалу было холодно, но в процессе работы тело согрелось и вспотело, от чего останавливаться точно не хотелось, чтобы не окоченеть еще сильнее. Валера уже распилил основной излом и теперь делил ствол пополам, пока Лебедев старательно срубал ветки, пытаясь как можно ближе к стволу закоротить сучки, чтобы не выпирали.

Когда бревно разъединилось на две части, Валера вытер потный лоб рукой и улыбнулся.

– Фу-х, здесь закончили, товарищ капитан, – он положил ножовку на пень. – Берите вот то бревно, оно поменьше, а я это возьму. Сейчас вмиг выйдем.

Оба они доперли две части дерева до уазика и бросили под колеса, одну под передние, вторую под задние. Пока Лебедев ходил за инструментами и складывал их в багажник, шофер копошился с колесами, включал передний мост. Он было дело предложил Лебедеву выехать, пока сам будет толкать, но тот возразил, сказал, что Валера – водитель, Валере и выезжать, а толкнуть он и сам может. Кое-как покорячившись, вдвоем они вытолкали уазик из грязи, и шофер тут же выехал правой стороной на пласт снега – асфальта не предвидится еще долго, так хоть одна сторона колес будет вытаскивать другую в случае буксовки. Лебедев скоро запрыгнул в машину, и шофер сразу же поехал, пока не увязли снова.

– Фуф, вылезли! – воскликнул он, вытирая лоб рукавом. – Главное теперь, не останавливаться.

– Это уж точно, – поддержал Лебедев. – Чуть не околел.

– И не вы один, – улыбнулся шофер. – Вспотнул, конечно, пока пилил, а все равно мандраж берет.

– А окна все равно потеют, – Лебедев усмехнулся и ненадолго замолчал. – Валера.

– Я, – откликнулся шофер.

– У тебя есть выпить? Что-то я действительно замерз.

Валера снял ушанку и протер голову.

– Да, есть, под вашим сиденьем пошарьте.

Лебедев нагнулся и после небольших усилий нашел тайник, в котором и угнездилась фляжка. Открыв ее, он вопросительно глянул на шофера.

– Будешь?

– Нее, вы чего, – покачал головой шофер. – Я ж за рулем. Да в части к тому же унюхают, будет мне потом счастье.

– А хранишь тогда зачем, если пить нельзя?

Валера усмехнулся.

– А как в наше время без святой воды, товарищ капитан? В качестве НЗ всегда держу.