Мы кому-то нужны

Валентина сошла на пол, а деверь, вооружившись молотком и сунув гвозди в карман, стал карабкаться на чердак.

Вскоре он был уже наверху, его шаги порождали скрип и сухой скрежет.

– Где плёнка-то? – спросил деверь, перекрикивая шум бури, которая с каждой минутой становилась сильнее.

– На ящике там, в дальнем конце, – сказала Валентина, задрав голову к темному квадрату над головой.

– Чёрт, я фонарик-то и не взял. Будь добра, подай.

Валентина закрутила головой, пытаясь вспомнить, где Виктор держал фонарик и батарейки. Не сразу, но нашла целлофановый шуршащий пакет на верхней полке возле одёжной вешалки. Вытащила самый большой фонарь, проверила, батареек внутри не оказалось; зарядила дрожащими пальцами, одну выронила, проверила снова – горит.

Голова деверя высунулась из люка.

– Давай.

Валентина подала ему фонарик, он запыхтел, потянувшись, а потом исчез наверху, в тёмной клетке со свистящим вздыхающим зверем.

– Идёшь, Валь? Поможешь? – спросил вскоре Варлам. – Тут надо держать с одной стороны.

– Погоди.

Валентина беспомощно огляделась и, поняв, что ей все равно не отвертеться, полезла наверх. Со светом и в компании Варлама всё стало другим, чердак выглядел просто хранилищем хлама. А ещё, испачкав подол юбки и руки, она сообразила, что здесь, наверное, годами не делали уборку. Хороша хозяйка.

Варлам развернул плёнку на полу и достал из кармана перочинный нож.

– Там прижми. Столько хватит?

Валентина подошла, осторожно опустилась на колени и прижала один край к полу. Ветер влетал в брешь, откуда вырвал недавно кусок шифера, швырял в людей холодную воду. Снова начало грохотать. Сверкнуло где-то поблизости, и по небу над их головами словно прокатился исполинский шар. Валентина зажмурилась. Варлам, втянув голову в плечи, тихо сматерился. Он продолжал резать перочинным ножом, пока не отделил кусок достаточной величины. С этим куском переместился к дыре, махнул Валентине. Она подошла, прижала свой край плёнки к деревянной балке, как деверь показывал. Плёнка тут же стала натягиваться, стоило труда удержать её, особенно, когда ветер не просто давил, а словно пинал это неожиданно возникшее для него препятствие. Валентина прижала плёнку к полу сильнее.

– Потерпи, сейчас мы его… – донеслось до неё. Варлам уже вколачивал гвозди в деревяшку со своей стороны. Валентина представила себе, что оба они матросы на кораблике, несущемся через бурю.

Варлам покончил со своим краем, перешёл к Валентине и заставил её посторониться. Ветер ударил, чуть не вырвав плёнку. Деверь снова ругнулся. Он бил молотком с яростью, словно представлял, что это голова врага.

Потом они отошли посмотреть на результат, и Валентина тут же поняла: надолго не хватит. Сверху и снизу плёнка ни к чему не крепилась, через эти щели проникал дождь и свистел в ярости ветер. Словно говорил: вам не победить.

– Ладно, – проворчал Варлам. – А ну, давай ещё.

Они вырезали новый кусок, на этот раз больший, и приколотили его к узким продольным доскам, чтобы закрыть щели. Куда лучше, но все-таки недостаточно. В конце концов решили повторить вариант номер один, так что вышло три слоя плёнки. И вот, довольные работой, они отошли посмотреть. Теперь заплата лишь колыхалась, капли дождя били в неё, точно в натянутый барабан, производя глухое «тун-тун-тун». Зато больше на чердак не текло, и исчез звук, будто трубит громадный слон.

– До утра авось выдержит. Там и дождь кончится, – сказал Варлам бодрым голосом, которому Валентина не поверила ни на грош. Неужели он не понимает, что это конец? Ничего уже не будет как прежде. Буря если и стихнет, то на её место придёт другая, ещё злее. Потом река, выйдя из берегов, доползет и сюда, чтобы затопить дом вместе с ними.

Ничего из этого Валентина вслух не сказала. Варлам не поймёт. Скажет, она выдумывает. Плохо с погодой, конечно, плохо, но дождь не может идти всё время; даже в каких-нибудь джунглях, на далеких югах, такого не бывает. И вообще – подумает, горазды бабы разводить нюни на пустом месте, фантазировать, плести небылицы. Может, он и прав. Может, теперь и возраст у неё такой – старушечий. Старухи мнительны и боязливы, что поделать, особенно, когда остаются одни.

Валентина утёрла потное лицо и оглядела напоследок чердак. Какие-то ящики, старый сундук в дальнем углу, два сломанных стула, доски, рабочая одежда Виктора – со старых времён, когда он работал в колхозе водителем – неужели это тряпьё до сих пор здесь? – старая цинковая детская ванна, в которой купали не только Валентину, но и её мать, доска для стирки, кипы газет советских времён, старая громоздкая радиола, картина в раме, колёса от велосипеда, старые валенки, три пары, лыжи и керосиновая лампа с треснутым плафоном. Много лет Валентина не заглядывала сюда и теперь с трудом припоминала историю этих вещей. В основном они предназначались на выброс – когда отлежат своё, но руки у них с Виктором до генеральной уборки так и не дошли.

Неприятными на вид были эти свидетели прошлого, словно через щель во времени смотрела Валентина в исчезнувшую жизнь. Не на ту её сторону, где радостно и легко, а на другую, изнаночную, где ломаются полезные вещи, а тени некогда живых людей бесцельно бродят в поисках чего-то. Возможно, это они спрашивали у неё, зачем она здесь. Возможно, ей не показалось.

Чувствуя, что в груди растёт тяжесть, Валентина вспомнила свои недельной давности сон. Умершая мать будто бы пришла к ней пить чай с тортом. Она принесла его с собой, торт в квадратной коробке, каких уже не делают. И вот ставит она его на стол и говорит: «Виктор-то обещал заглянуть, но, видимо, забыл! Где он?» Валентина ответила: «Так занят. Сделает все дела – и придет». Садится мать на табурет, развязывает шпагат, которым обвязана коробка, снимает крышку; сама же Валентина хлопочет над чаем, думая – во сне: «Зачем пришла? Что Витя ей обещал? Ведь покойница». Проснулась тогда Валентина с колотящимся сердцем и пульсацией в висках.

Сопел муж на своей половине кровати.

Валентина никогда не была такой суеверной, как бабка. Та бы точно сказала: «Мать твоя его с собой зовет. Дурной знак, Валька».

Варлам прикоснулся к её руке. Мигом разлетелись колючие мысли.

– Идём. Нечего тут делать.

Она спускалась первой, пока деверь стоял наверху и светил на пол прихожей фонариком.

4

На кухне неслышно юркнула во тьму тень Барсика. Валентина достала корм и насыпала ему, машинально, не думая, полную миску. Жаль было кота почему-то. Что теперь будет с ним? Что с ними всеми?

Варлам пристроился курить у косяка, а Валентина вытащила свечи, зажгла и расставила по кухне.

– Веришь в сны? – спросила она у деверя, хмуро взирающего на свои ногти.

– Нет, конечно.

Тогда она рассказала ему о сне, где с ней разговаривала мёртвая мать.

– Не бери в голову. Чушь, – сказал Варлам.

– А вдруг нет?

– Да чушь, – он выдул дым к потолку. – Ну, даже если где-то там твоя мать и есть, то зачем ей Витька?

– Не знаю. Мне досадить. Она меня ведь не простила, что я поперек её воли за него вышла, – сказала Валентина.

Варлам покривил губы, отрицательно качая головой.

– Я того не знаю. Ваши с ней терки, Валь. Просто… это бабкины сказки.

Валентина опустила голову, наблюдая, как Барсик проходит мимо неё к своей миске; кот демонстративно не замечал человека, которого терпеть не мог, показывал, что не боится.

– Эта твоя баба Вера всё сочиняла.

– Не сочиняла. Передавала то, что услышала.

– Ну да. Один дурень наплёл сто лет назад, десять других повторили, – улыбнулся Варлам.

– Не сто, – упрямо бросила Валентина. Возмущение её охватило не от того даже, что деверь смеялся над суевериями – она и сама не собиралась сражаться за них, – а от его снисходительного тона. Так мужчина говорит с женщиной, сводя на нет её мнение, опыт и знания. Так его учили, исподволь, в семье и окружении, таким и вырос – и умрёт: типичный мужик. – Не сто, Варлам. Тысячу бери. Традиция это.

Впрочем, конечно, насчет сказок он прав. Не верила Валентина, что мать могла её мужа забрать на тот свет. Или что Виктор сам пошёл бы к ней по какому-то делу. Смешно. У него своя семья, свои покойники родители, туда и дорога ему.

Варлам шагнул к столу, чтобы потушить сигарету. Барсик от неожиданности присел, поджал уши, напрягся, но через секунду после того, как деверь вернулся обратно к двери, продолжил хрустеть кормом. С явным вызовом.

– Разбаловали котяру, – заметил Варлам. – Корм. Город что ли здесь? Кот, он что? Питается со стола, чем бог пошлет. Или мышами. А тут! – Деверь хрипло засмеялся, тряся головой.