Аз воздам

– Я не знаю, Лея. Но одно могу сказать точно: мне очень этого хотелось бы.

Прошло чуть больше месяца с тех пор, как Йохан впервые увидел Лею. Они по-прежнему встречались втайне. Эти развалины стали для них чем-то вроде прибежища, если угодно, раем в шалаше. Именно там они сидели у костра, говорили о жизни, об искусстве, делились своими самыми смелыми и заветными мечтами, подолгу лежали в объятиях друг друга. Они даже отыскали старенькое, но вполне рабочее пианино. Йохан часами музицировал, а девушка внимала его игре. Но… может ли счастье длиться вечно?

2

На следующий день Карл-Отто Геральд проснулся от лая собаки. Он потянулся за серебряным портсигаром, лежавшем на полу, и, открыв его, взял одну сигарету, а затем закурил, выпустив кольцеобразное облако из дыма.

– Ты уже проснулся, мой дорогой? – произнесла светловолосая женщина в белом пеньюаре. Геральд вздрогнул – он уже и забыл о её существовании.

– Да, – недовольно рявкнул он. – Свари кофе!

– Мог бы и как-нибудь повежливее!

Так и не дождавшись кофе, Геральд оделся и направился в штаб. Зайдя в свой кабинет, он сразу же плюхнулся в просторное кожаное кресло и прикрыл глаза. На стене сияло чёрное и зигзагообразное знамя так называемой Киммерийской империи. А справа от знамени висел портрет славного, но плешивого вождя Вольфа Митлера, над которым была надпись: «Один народ, одна империя, один вождь».

Потом включил радиоприёмник, по которому неизменно передавали его пламенную, но несколько сбивчивую речь:

«Народ Великой Киммерии!

В течение долгого времени мы страдали от серьёзный проблемы… проблемы созданной Генсальским трактатом… Простите, диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас. Гарден был и есть киммерийский полуостров. Юго-восточные земли были и есть киммерийские. И то, и другое по их… по их… по их культурному развитию принадлежит исключительно киммерийскому народу. Гарден был отнят у нас, юго-восточные земли были захвачены марранскими свиньями. Как и на других киммерийских территориях на востоке, со всем киммерийским населением, проживающим там, обращались как с какими-то… дикарями! Более чем миллион киммерийцев были отрезаны от их исторической родины.

Как всегда, я пытался мирным путём добиться пересмотра, я бы даже сказал, изменения этого унизительного поражения… То есть положения! Это – ложь, когда весь мир говорит, что мы норовим добиться перемен силой. По своей собственной инициативе я много раз предлагал пересмотреть эти невыносимые условия. Все эти предложения, как вы знаете, были отклонены – предложения об ограничении вооружений и, если необходимо, разоружении, предложения об ограничении военного производства, предложения о запрещении некоторых видов современного вооружения… Вы знаете о предложениях, которые я делал для восстановления киммерийского суверенитета над киммерийскими территориями. Вы знаете о моих бесконечных попытках, которые я предпринимал для мирного урегулирования вопросов с Эвстрией, потом с Субетской областью, Богамией. Все они оказались напрасны».

Затем Геральд выключил радио, придвинул к себе телефон и набрал номер дежурного.

– Зайди ко мне.

Через некоторое время к нему постучались.

– Да-да, проходи!

– Рядовой Кляйн по вашему приказанию прибыл!

– Ну что, узнал что-нибудь?

– Герр капитан, мне неприятно об этом говорить… но герр лейтенант…

– Ну, что дальше? Не тяни!

– Герр лейтенант наносит визиты одной женщине… А точнее, марранской женщине!

– Не может быть!

– Это правда, герр капитан.

– Что ж, в любом случае мне нужно в этом убедиться, – озадаченно проговорил Геральд, сложив руки в замок. – Ты свободен, Бруно! Спасибо за службу!

– Слава вождю! Слава Киммерии! – вытянув перед собой правую руку, прокричал Кляйн.

Спустя час к Геральду снова постучали.

– Герр лейтенант по вашему приказанию прибыл!

– Проходи, садись, герр лейтенант, – холодно проговорил капитан. – Почему тебя не было на вчерашнем празднике? И да, где твоя шинель?

– Мне нездоровилось. Шинель, должно быть, забыл дома.

– Что? Поинтереснее ничего не мог придумать?

Геральд поднялся с кресла, невозмутимо закурил сигарету и подошёл к окну.

– Мне всё известно.

– Что именно?

– Ты спутался с марранской сукой! – перешёл на крик Геральд. Он подошёл в упор к лейтенанту и затушил об его руку сигарету. Йохан скривил губы. – И шинель сейчас у неё! В общем, тебя казнят по моему приказу, а твою шлюху отправят вместе с остальными на полуостров Гарден.

– Предатель! – с негодованием крикнул Йохан, плюнув Геральду в лицо.

– Предатель, говоришь? – ухмыльнулся капитан, вытирая лицо платком. – Это ещё с какой стороны поглядеть. Осквернил киммерийскую кровь, честь офицера и после этого ещё смеешь меня обвинять в предательстве? Это ты предал нашу страну и вождя!

– Какая же ты всё-таки сволочь.

Геральд снова потянулся к телефону и начал набирать номер.

– Быстро ко мне! – рявкнул он в трубку.

В кабинет вошли два охранника.

– Герр Блексмит и герр Шульц по вашему приказанию прибыли!

– Заберите его с глаз моих… И бросьте в самый вонючий карцер, где полно крыс!

– Будет сделано, герр капитан! Слава вождю! Слава Киммерии!

***

Тем временем Лея заворожённо смотрела на танец огня, подставив ему свои бледные ладони. До войны она любила сидеть у тёплого камина, у которого нередко мерещились разные образы причудливой формы.

Она сидела всё в той же серой шинели Йохана, которая была ей велика, и ждала с ним встречи.  Хотелось молиться, да получалось, что и некому. Всех убили. У кого просить помощи?

В какой-то момент девушка стала прислушиваться к каждому звуку, а затем встала и подошла к окну. По надтреснутому и блеклому стеклу бежали капли дождя, но офицера по-прежнему не было видно.

Почему он так долго? Задержали на службе? Должен вернуться.

А потом в кармане Лея нащупала какую-то записку. Девушка развернула её и поняла, что это письмо… письмо от Йохана:

«Милая чужестранка, если ты читаешь это письмо, то, скорее всего, меня схватили и приговорили к смерти. Не жалей, любовь моя, что сегодня ты изнываешь от нестерпимой боли. Да, когда ты смотришь на небо, на глаза твои наворачиваются слёзы.Ты увидишь, любовь моя, ты непременно увидишь: там, где ныне царит скорбь и уныние, там, где правит бал тиран, потерявший рассудок, там, где люди в ветхих одеждах жмутся сильнее друг к другу, где повсюду разлагаются тела стариков, заваленные газетами или страницами из книг, где дети, содрогаясь, шепчут: «Мы умираем от голода» – и роются в отбросах, точно крысы, где убитые горем женщины воздевают руки, тонкие, словно ветви ивы, в последних бесплодных молитвах, где холода и болезни навеки закрывают глаза несчастным, – там, моя любовь, там ещё настанут те великие, те самые благодатные дни, о которых мы с тобой так мечтали!».