Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому

Перегородка из оштукатуренных дранок с хитро скрытой дверью была поставлена поперек коридора, в шести футах от его конца. Помещение за ней освещалось вырезами, сделанными в карнизе крыши. Там было немного мебели, запас пищи и воды, несколько книг и бумага.

Когда мы вышли оттуда, Холмс сказал:

– Вот и выгода быть строителем. Он мог устроить себе тайник сам, без всякого соучастника, кроме, конечно, своей бесценной экономки, которую я бы на вашем месте, Лестрейд, не замедлил бы тоже арестовать.

– Я последую вашему совету. Но каким образом вы узнали об этом тайнике, мистер Холмс?

– Я пришел к убеждению, что молодец прячется в доме. Когда я смерил шагами коридоры и увидел, что верхний на шесть футов короче соответствующего ему нижнего, то для меня стало ясно, где он находится. Я полагал, что у него не хватит силы духа лежать смирно, когда он услышит крики о пожаре. Мы, конечно, могли бы войти и взять его, но мне забавно было заставить его самого выдать себя. Кроме того, мне следовало отплатить вам, Лестрейд, маленькой мистификацией за ваше утреннее зубоскальство.

– Ну, сэр, вы, бесспорно, поквитались со мной в этом отношении. Но каким образом вы пришли к заключению, что он вообще находится в доме?

– Отпечаток пальца, Лестрейд. Вы сказали, что это финал. Так оно и было, только в обратном смысле. Я знал, что этого отпечатка не было накануне. Я всегда очень внимателен к деталям, как вы, может быть, заметили, а потому осмотрел переднюю и был уверен в том, что стена была чиста. Следовательно, пятно было сделано ночью.

– Но каким образом?

– Очень просто. Когда пакеты были вложены в конверты, Джонас Ольдакр попросил Мак-Фарлэна укрепить одну из печатей наложением пальца на мягкий сургуч. Это было, вероятно, сделано так быстро и так естественно, что сам молодой человек, наверное, забыл об этом. Весьма возможно, что это было сделано совершенно случайно, и даже сам Ольдакр понятия не имел о том, как он это употребит впоследствии. После обдумывания дела в берлоге его вдруг осенила мысль, что он может при помощи этого отпечатка выставить окончательную и беспощадную улику против Мак-Фарлэна. Ничего не могло быть для него проще, как взять с печати восковой отпечаток, смочить его небольшим количеством крови, полученной от булавочного укола, и ночью сделать им знак на стене или собственноручно, или же через свою экономку. Рассмотрите документы, которые он унес с собой в берлогу, и я пари держу, что вы найдете печать с отпечатком большого пальца Мак-Фарлэна.

– Удивительно! – воскликнул Лестрейд. – Удивительно! Когда вы излагаете дело, все становится ясным, как день. Но какова цель этой хитрой проделки?

Забавно было видеть, как высокомерный сыщик превратился вдруг в ребенка, задающего вопросы своему учителю.

– Думаю, что это не очень трудно объяснить. Господин, ожидающий вас внизу, – хитрый, злой, мстительный человек. Вам известно, что когда-то мать Мак-Фарлэна отвергла его? Нет? Я говорил вам, что следовало сначала ехать в Блэкхит, а затем в Норвуд. Ну-с, так нанесенное оскорбление грызет его злую хитрую душу. Всю жизнь он жаждет мщения и не видит случая для него. За последние два года дела его приняли дурной оборот, благодаря, как я думаю, тайным спекуляциям. И он оказывается на грани разорения. Он решается надуть своих кредиторов и с этой целью выдает крупные чеки некоему Корнелиусу – имя, я полагаю, подложное. Я еще не выследил эти чеки, но не сомневаюсь в том, что они поступали под этим именем. Он намеревался переменить имя, забрать деньги, исчезнуть и начать новую жизнь в другом месте.

– Это довольно правдоподобно.

– Ему пришло в голову, что, исчезая, он может совершенно уничтожить свои следы и вместе с тем жестоко отомстить своей прежней возлюбленной, если оставит впечатление, что его убил ее единственный сын. Это был шедевр низости, и он выполнил его мастерски. Идея о завещании, которая дает очевидный мотив для преступления, тайный визит молодого человека, без ведома даже его родителей, оставленная трость, кровь, обугленные останки и пуговицы в штабеле – все это было бесподобно. Образовалась сеть, из которой, как казалось мне несколько часов тому назад, невозможно выбраться. Но он не одарен высшим даром художника, умением вовремя остановиться. Он хотел усовершенствовать то, что уже было совершенным, затянуть еще крепче веревку на шее своей несчастной жертвы, и этим он все погубил. Пойдем вниз, Лестрейд, мне хочется задать ему один или два вопроса.

Злобная тварь сидела в своей гостиной между двумя полисменами.

– Это была шутка, мой добрый сэр, не более как шутка, – хныкал он беспрерывно. – Уверяю вас, сэр, что я спрятался только для того, чтобы посмотреть, какой эффект произведет мое исчезновение. И я уверен, что вы не можете быть так несправедливы и думать, чтобы я допустил причинить какое-нибудь зло бедному молодому Мак-Фарлэну.

– Это решат присяжные, – сказал Лестрейд. – Как бы то ни было, мы арестуем вас по обвинению, если не в покушении на убийство, то в злоумышлении.

– И вы, вероятно, узнаете, что ваши кредиторы наложат арест на банковский счет мистера Корнелиуса, – сказал Холмс.

Старичок вздрогнул и злобно взглянул на моего друга.

– Я очень многим вам обязан, – произнес он. – Может быть, когда-нибудь я расплачусь с вами.

Холмс снисходительно улыбнулся.

– Полагаю, что в течение нескольких лет вы будете очень заняты, – сказал он. – Кстати, что такое, кроме своих старых брюк, вы положили в штабель? Дохлую собаку? Или кроликов? Или что-нибудь другое? Не хотите говорить? Боже мой, как это нелюбезно с вашей стороны! Ну-ну, думаю, что парочка кроликов может объяснить и кровь, и обугленные животные останки. Если вы когда-нибудь напишете отчет об этом деле, Ватсон, то упомяните об этих кроликах.

Приключение с пляшущими фигурками

Холмс несколько часов просидел молча, согнув свою длинную тонкую спину над химическим прибором, в котором он варил что-то особенно вонючее. Голова его опустилась на грудь, и мне он казался какой-то странной тощей птицей с тусклым серым опереньем и черным хохолком.

– Итак, Ватсон, – произнес он вдруг, – вы не намерены поместить свой капитал в южно-африканские акции?

Я вздрогнул от удивления. Как ни привык я к удивительным способностям Холмса, однако же это вторжение в самые сокровенные мои мысли было совершенно необъяснимо.

– Откуда вы это можете знать? – спросил я.

Он повернулся на стуле с дымящейся пробиркой в руке, и его глубоко посаженные глаза как-то забавно засверкали.

– Ну, Ватсон, признайтесь, что вы окончательно ошеломлены, – сказал он.

– Признаюсь.

– Мне следовало бы потребовать от вас расписку в этом.

– Почему?

– Потому что через пять минут вы скажете, что это было до нелепости просто.

– Я, наверное, ничего подобного не скажу.

– Видите ли, милый Ватсон… – Холмс всунул пробирку в штатив и говорил тоном профессора, читающего перед аудиторией лекцию. – В сущности, вовсе не трудно построить цепь выводов, вытекающих один из другого и очень простых, если их взять в отдельности. Если, сделав это, выбросить все средние выводы и преподнести слушателям только начальный пункт и заключение, то можно произвести поразительный, хотя, может быть, и фальшивый эффект. Ну-с, в сущности, было нетрудно, осмотрев впадину между указательным и большим пальцем на вашей левой руке, убедиться в том, что вы не намерены поместить свой маленький капитал в золотые россыпи.

– Не вижу тут никакой связи.

– Весьма вероятно, но я могу мигом показать вам очень тесную связь. Вот недостающие звенья очень простой цепи: во-первых, когда вы вчера вечером вернулись из клуба, то впадина между указательным и большим пальцем вашей левой руки была запачкана мелом. Во-вторых, вы натираете это место мелом, когда играете на бильярде, чтобы скользил кий. В-третьих, если вы играете на бильярде, то исключительно только с Терстоном. В-четвертых, четыре недели тому назад вы мне сказали, что у Терстона заключено условие на какую-то собственность в Южной Африке, срок по которому истекает через месяц, и что он желает взять вас в компанию. В-пятых, ваша чековая книга заперта в ящике моего письменного стола, а вы не спрашивали у меня ключ от него. В-шестых, вы не намерены поместить в это дело свои деньги.

– Это до нелепости просто! – воскликнул я.

– Совершенно верно, – согласился Холмс несколько язвительно. – Всякая задача становится ребячески простой, когда ее объяснить… А вот тут необъясненная задача. Посмотрите, Ватсон, и скажите: как вы это понимаете?

Холмс бросил на стол листок бумаги и снова принялся за свой химический опыт.

Я с удивлением взглянул на нелепые иероглифы, начертанные на бумаге.

– Да ведь это, Холмс, каракули ребенка! – воскликнул я.

– А, вы так думаете?

– А чем же другим это может быть?

– Вот это-то страстно желает узнать мистер Гильтон Кебитт из замка Ридлинг-Торп в Норфольке. Эта маленькая загадка пришла с первой почтой, а он сам должен приехать с ближайшим поездом… Вот и звонят, Ватсон. Весьма возможно, что это он и есть.

По лестнице раздались тяжелые шаги, и в комнату вошел высокий, румяный, гладко выбритый господин, светлые глаза и цветущий вид которого говорили о том, что он живет далеко от туманов Бейкер-стрит. Он точно внес с собой струю здорового, свежего морского воздуха. Пожав нам руки, он собирался сесть, когда глаза его упали на бумагу с курьезными значками, которую я только что рассматривал.

– Ну-с, мистер Холмс, как вы это понимаете? – спросил он. – Мне сказали, что вы большой охотник до оригинальных тайн, а вряд ли можно найти тайну более оригинальную, чем эта. Я послал вам заранее бумагу для того, чтобы вы успели проштудировать ее до моего приезда.

– Это действительно курьезное произведение, – сказал Холмс. – На первый взгляд оно кажется ребяческой забавой. Тут нарисовано несколько нелепых пляшущих человечков. Почему вы придаете значение такой забаве?

– Я бы не стал придавать этому значения, мистер Холмс. Но моя жена отнеслась к этому иначе. Это смертельно напугало ее. Она ничего не говорит, но я вижу ужас в ее глазах. Вот почему я хочу расследовать дело до конца.

Холмс поднял бумагу так, чтобы она вся была освещена солнцем. Это была страница, вырванная из записной книжки. Знаки были сделаны карандашом и имели такой вид: