Только ломаные такты

– Пап, а что это тут за домики? – он указал на место за Театральной площадью.

– Этот район Говняркой в народе кличут и Шанхаем. Он отделен от Театралки стеной и бездорожьем… Ещё одно окно в прошлое…

– О-у, неужели всё настолько плохо? Как люди там живут…

– Живут как-то…

– А ты, получается, на Чкаловском жил?

– Я родом с Берберовки, официальное название – посёлок Маяковского, это туда дальше, к Карла Марла если идти, где четыре площади. Твой дед оттуда. Жили мы на верхней Берберовке, где общежития давали для сельмашевцев, пока мы не переехали на Чкаловский благодаря твоей бабушке. А некоторые дома там строили «кровавым методом» ещё…

– Карла Марла? Может, Маркса? – перебил его Виталик.

– Не придирайся, я знаю, как правильно! – резко оборвал его отец. – Это, кстати, сердце Пролетарского района, в прошлом Нахичевани-на-Дону, здесь улицы называют Линиями. От улицы Советской вверх идут чётные линии, а вниз к Дону нечётные, – он тут же вернулся в нейтральный тон общения.

– Это как? Город в городе, получается? – у Виталика такое не складывалось в голове.

– Ну, можно и так сказать. Армянский анклав.

Парк Вити Черевичкина Виталику приглянулся ещё издалека. Зайдя внутрь, он увидел пустующий амфитеатр, где на сцене мальчишки гоняли мяч. Самойловы расположились на лавочке возле статуи крокодила с разинутой пастью. Алексей решил немного вспомнить о своём прошлом, о временах до армейской службы. Детство его выпало на громкие события всесоюзного масштаба: он знал ещё с юного возраста про трагедию в Новочеркасске. Потом на «Ростсельмаше» были волнения, людей увольняли и сажали в тюрьму. Позже в городе начала орудовать банда Толстопятовых. Их называли «первыми гангстерами СССР» и «фантомасами», которые самостоятельно собрали себе автоматы, стреляющие девятимиллиметровыми шариками. Не первый раз Алексей рассказывал Виталику историю про мальчика и кирпич:

– Подходит шкет к приезжему и говорит: «Дядь, купи кирпич». Тот мелкого посылает, успевая насовать щелбанов, и идёт дальше. Шагов через пятнадцать ему на плечо ложилась массивная ладонь, которая оборачивала его на сто восемьдесят градусов, и снова перед ним стоял маленький мальчик с кирпичом, только теперь с ним было три здоровенных молодчика. «Дяденька, купи кирпич». Выбора нет. «Сколько?» – «Червонец». Осознав нулевые шансы в решении конфликта в свою пользу, приезжий послушно суёт мальчишке десять рублей. И берёт кирпич. Проходит двадцать шагов с ним в руках, но, чтобы окружающие люди не подумали, что он дурак, выбрасывает его в ближайшую арку. Ещё через десять шагов его снова останавливают. И снова перед ним стоит ухмыляющийся мальчик с кирпичом. «Дядь, а купи кирпич». На этот раз приезжий решил вступить в дискуссию: «Я его покупал уже!» – и испуганно смотрит на двухметровых детин. «Нет, где же он у тебя? Я не вижу. Дядь, купи кирпич». Осознавая безвыходность ситуации, мужчина снова протягивает ему десять рублей. «Нет, дядь, так не пойдёт. Теперь он стоит четвертак». И, продолжая ухмыляться, выставляет ладошку в ожидании ещё пятнадцати рублей. «Ах ты, сучонок мелкий!» – цедит сквозь зубы приезжий и с усилием над собой суёт мальчишке недостающую сумму. Пришлось потом с кирпичом в обнимку идти до самого вокзала, шарахаясь по сторонам. И только одна мысль крутилась тогда в голове у приезжего: «В Ростов больше не приеду ни-ког-да!»

– А-ха-ха, вот это да! – Виталик изобразил удивление, как будто в первый раз это услышал.

Не обошлось и без повествования о прохождении срочной службы в Советской армии:

– Прибалты приезжали в пиджаках, рубашечках отутюженных, неподстриженные, как на праздник, разрешите вас поздравить, туши свет! А мы во всём старом, застиранном, всё равно всё сдавать, лысые. В поезде курили «план», кумар стоял во всём плацкарте, пока нас, ростовчан, не разделили в распределителе, где я увидел и представителей других народов – узбеков в тюбетейках, молдаван. В общем, сборная солянка. Там были дембеля, которые решили в наглую забрать у нас гражданскую одежду. Дошло до того, что мы повыдёргивали из кроватей штыри и были готовы избить их до полусмерти. Идя по узкой булыжной улице города Вильнюса со средневековыми вывесками, с перекинутыми тут и там горбатыми каменными мостами, мы кричали девушкам всякие пошлые непристойности, о которых даже стыдно сейчас вспоминать. Местные лабосы не понимали наш ростовский говор. Они думали, что в Ростове одни бандюганы. Говорили им: «Я тебя, короче, на пёрышко насажу, и ты страхики поймаешь». А те отвечали: «Пёрышко птичье, что ли? Разговаривайте с нами на русском языке, или мы на литовском будем говорить!» Изрядно посмеявшись, мы отвечали: «Так мы с вами по-русски и говорим». Оккупантами нас называли, чуть ли не каждый день драки были с ними. Спрашиваешь по-русски на улице: «Как пройти туда-то?» – а тебе в ответ: «Аш некалбу русишкай». И тыкают в другую сторону. А потом, когда в мою жизнь плотно вошла армия, дисциплина, мама твоя всё-таки согласилась быть со мной, и наконец ты появился. Потому я повзрослел и стал серьёзнее. Напился и накурился за свою молодость, а результат – потраченные впустую деньги и временная эйфория. Теперь остепенился – и ни капли в рот.

Пока отец вёл монологи, Виталик, слушая вполуха, внимательно наблюдал за детворой напротив, играющей в местную игру под названием «гайданы» – это такие квадратные косточки из коленных суставов задних ног свиней или баранов, окрашенные в разные цвета со всех сторон. Сначала каждый из ребят выставлял по одному своему гайдану у высокого бордюра, потом они вслух высчитывали шаги, поворачивались и своим гайданом, держа его между большим и указательным пальцами, пытались выбить максимальное количество других лежащих гайданов. О чём они говорят, было непонятно, Виталик разобрал только слова «курбай» и «бита». Ещё частенько звучало слово «арца». А потом вообще произошло неожиданное – одного мальчика из компании стали бить кулаками. «Ты чё, дурить нас вздумал?» – обманщик был раскрыт, он залил внутрь своего гайдана в отверстие свинец для утяжеления. За это, по справедливости, его выгнали из игры, и ему пришлось уйти, вытирая слёзы. Настало время возвращаться обратно и семье Самойловых.

Под конец, вернувшись обратно на площадь Советов, Алексей предложил купить чего-нибудь домой.

– Пошли свожу тебя в старейший продуктовый магазин «Масло-сыр», выпьешь вкуснейшего молочного коктейля.

– Но ведь там «Молоко» написано.

– Для меня он всегда «Масло-сыр»! – лучше бы Виталик промолчал.

Как только вы заплатите 10 копеек, вам дадут фантастическую смесь молока с пломбиром из металлического сизого стакана, и вы… получите незабываемое удовольствие от этого вкуса!

– Ладно, пей, а я пока палку колбасы возьму.

Виталик молча кивнул.

Отойдя в сторонку и потягивая коктейль, Виталик огляделся. Он увидел продавщиц-кассирш в чепчиках и голубых халатах-фартуках поверх одежды, с пухлыми красными или хмурыми лицами и со множеством колец и перстней на пальцах – этот образ знаком каждому. Большие счёты на кассе, длинный гвоздь, на который насаживаются чеки. Выстроенные в виде пирамидки консервы. Весы «Тюмень», которые, к радости продавцов, ошибаются в их пользу после нехитрых манипуляций с проделыванием дырочек в гирьках или приложенным под поддон чаши магнитиком. Ценники с выведенными каллиграфическим почерком наименованиями товаров. Интересно, какие же здесь цены? Виталик только смог разглядеть, что за килограмм масла вам придётся заплатить 3 рубля 40 копеек.

В очередях люди развлекали себя, как могли. Виталик решил подслушать обрывки фраз с тягучим ростовским акцентом: «Слышал, в ЦУМе плёнку чехословацкую Cromo выбросили», «В одни руки выдаём!», «Вам товар с довеском?», «На старом базаре дешевле! – Ну вот туда и идите!», «Пока мы тут с талонами, в Луганске всё свободно и без очередей!». В углу зазвенело: кто-то притащил ящики с пустыми бутылками в пункт приёма стеклотары.

Если в Германии в большинстве магазинов можно было брать товар в руки, рассматривать его, то здесь нужно было показывать пальцем, что тебе нужно. Если не знаешь наименование товара, то ещё и объяснять, на какой полке это лежит.

Кассирша магазина вбила сумму в счётный аппарат, громко издающий характерный звук смазанной техники. Затем в калькулятор. В конце она проверила все вычисления на деревянных счётах. Виталик, заворожённо, затаив дыхание, наблюдал за этим магическим процессом, не понимая, зачем она двигает бусины вправо-влево.

Почему нельзя сразу взять и расплатиться, забрать товар у кассы, как у немцев в супермаркетах, где можно всё купить за раз? Глупые вопросы, конечно, у Виталика. У местных не было и сотой доли того, что есть у него. Люди здесь обходятся тем, что есть, и без того, чего нет. Что такое стоять в очереди, писать на руке номер и тратить время на ожидание, нашему герою, конечно, было неведомо, тогда как здесь это было частью менталитета. Алексей уже стоял и ждал Виталика с каким-то свёртком хрустящей жёлтой упаковочной бумаги и со стеклянной бутылочкой с серебристой фольгой вместо крышки.

– Долго ты что-то… – начал было Виталик.

– Ну а что ты хотел, это очередь хотя бы за каждым конкретным товаром, тут за творогом-сыром, тут за молочкой… А в Москве вообще отдельная очередь на кассу и отдельная за товаром! Кстати, догадаешься, что в бутылочке?

– Ну кефир, ты его любишь.

– А вот и нет, молоко!

– А где этикетка, что это молоко?

– Видишь фольгу? По её цвету люди и определяют, что внутри. Смотри, кефир – зелёная, тёмно-жёлтая – топлёное молоко, ряженка с розово-фиолетовой фольгой. Я хотел тебе в треугольном пакетике взять молоко, но его разобрали.

– Пап, почему на хлебе две дырки?

– Это я его на свежесть проверил двузубой вилкой. Хорошо, что мы практически после обеда зашли, завоз «кирпичиков» за двадцать копеек был. А я не верил, что тут у них такая жопа. Видел у них в руках талоны?

– Ты о чём, пап? – Виталик вытер носовым платком остатки коктейля с губ.

– Да сослуживцы, кто в Союз ездил, рассказывали про эти талончики. Я не верил, что везде так.

Когда Самойловы вышли на пересечении Энгельса и Ворошиловского проспекта, Виталик повернулся назад и спросил у отца:

– Я услышал в очереди про старый базар, где он находится?

– Сегодня мы до него не дойдём. Это Центральный рынок на самом деле, просто местные старшего поколения его так называют. Не знаю почему, но рынок стал одной из визитных карточек нашего города. Хотя ничего особенного, такого, чтобы «Ах!», нет, базар как базар.

Не идти в ту сторону было правильным решением. В эту самую минуту там происходил «женский бунт», который считается самым страшным проявлением протеста. Матери и жёны кричали приезжим торговцам из Армении и Азербайджана: «В Карабах наших русских ребят отправляют, а вы тут торгуете!» – попутно громя их прилавки. Рядом сидели грузины с раскрытыми паспортами с указанием национальности, чтобы не попасть под «пресс». Но одним рынком дело не ограничилось: шумные волнения переместились в сторону синагоги, все окна которой были вдребезги разбиты. Вот такая дружба народов.

– А в той стороне что? – Виталик махнул в другую сторону.

– Эта сторона Энгельса ведёт к знаменитому гастроному «Три поросёнка». Там же известное кафе-кондитерская «Красная шапочка» с массой самых разных лакомств – от одноимённых конфет до разных сортов пирожных. Рыбный магазин «Океан» с огромными аквариумами и вкусными рыбными бутербродами. Справа от него через дорожку магазин игрушек «Буратино». Далее кафе «Дружба» с его популярной за пределами Ростова отменной мясной солянкой. И в конце, на перекрёстке с Будённовским, ворота архитектуры города – «Дом книги», «Консерватория», «ЦУМ», «Дом офицеров». Мы проезжали то место, когда с вокзала ехали. Вообще, люблю я по Энгельса вечерами прогуливаться, смотреть на мерцание неоновых названий. Ладно, вон такси стоит, сейчас договорюсь, и поедем домой.

Прибыв домой, Виталик почувствовал приступ какой-то непонятной апатии, доходившей до такой степени, что, лёжа в кровати, не было сил встать и закрыть окно от сквозняка, пока отец разбирал сумки и подключал новенький видеомагнитофон. Потом сквозь сон Виталику послышался командный голос отца:

– Ужин готов, поешь – и на боковую. Завтра у нас великие дела. Тебя в школу устроить, меня на работу.

– Понял, – зевнув в кулак, ответил Виталик, и апатию, а за ней и сон как рукой сняло. Спать ему уже совершенно не хотелось. Ведь он получил за сегодняшний день излишнюю порцию эмоций и впечатлений от похода по центру города, где всё для него было новым, чужим, неизведанным. Впрочем, это лишь пока. Дело времени. Он тщетно пытался заснуть, блуждая взглядом то по рисунку на настенном ковре, то по раскачивающимся на ветру веткам за окном. И всё безуспешно.

3

Под утро, когда Виталик наконец кое-как задремал, в комнату вошёл отец, раздвинул шторы и сообщил, что пора подниматься. Открыв глаза, Виталик понял, что перед ним отныне другой вид – не улочки Майнингена. Теперь тут двор с растущими прямо из автомобильных шин кустарниками, лавочками, вокруг которых ещё не убранный дворником мусор. Пока отец будет решать вопрос с работой, ему нужно умыться, позавтракать и одеться, чтобы по его возвращении сразу идти в новую школу.

Алексей, сменив военную форму на гражданский костюм-тройку, отправился на завод, где когда-то комсомольцы-добровольцы, рабочий класс, алкоголики и бывшие зэки ковали трудовую славу вертолётостроения – «Роствертол», второе предприятие в городе после «Ростсельмаша». Не сказать, что Самойлов-старший изнемогал от отчаяния своего безвыходного положения, но данное обстоятельство морально изматывало, ведь придётся проситься на работу. Раньше перед ним заискивали, обдумывали каждое слово при просьбе, а нынче он на этом месте. Алексей надеялся, что встретит здесь хоть кого-нибудь из своих друзей детства, но увы, он здесь видел усталых и ждущих окончания смены рабочих. Сжав пальцами бумажку с именем-отчеством нужного человека по трудоустройству, написанную его сослуживцем, Алексей глубоко вздохнул, выдохнул и постучался в дверь. Ну, ни пера, ни пуха!