Земля дождей

А я остался внутри. И пытался понять, что же сейчас, чёрт подери, произошло. Сильно тряслись руки. Ещё минуту назад я даже и предположить не мог, что действительно сделаю это.

Я доверился незнакомой девушке.

Девушке, которую вижу в первый раз. К тому же если бы кто-нибудь увидел, что я затащил её в кладовую, то меня точно наказали бы новой порцией таблеток – и отныне стали бы смотреть с предельным опасением.

Я сильно рисковал, совсем забыв обо всей своей недавней миротворческой деятельности в больнице. А ведь она всеми силами была направлена на создание образа человека здорового. А здоровые человеки студенток в кладовую не затаскивают.

И о чём всё это могло говорить?

Только о том, что я обязательно найду свою маму!

Я был в этом уверен на сто процентов. Полтора года в психиатрической больнице снабдили меня твёрдой решимостью. Назло Кадринову и его методам я специально каждый день практиковался со своими мыслями. Продолжал заниматься многослойным прогнозированием. И с ещё большим рвением держал в голове мысль о маме. Её призрачный и размытый образ.

Я уже не мог дождаться момента, когда выйду отсюда. Когда выйду и найду, наконец, владельца той машины. И он обязательно скажет, где моя мама!

Вылечился ли я от навязчивых мыслей после полутора лет в психиатрической больнице? Нет. Я остался прежним. Но теперь стал более уверенным в своих силах. Теперь я точно найду свою маму, знал я. Чего бы мне это ни стоило.

6

Через месяц, в конце октября, произошло радостное событие.

До того долгожданного дня я вёл себя как труженик. Регулярно помогал медсёстрам и даже уборщицам. Кадринов всё это, конечно же, видел. Да и многие из персонала стали сами ходатайствовать за меня.

Наконец произошёл монументальный разлом в коре мозга Кадринова. И он сдался. Написал заключение, в котором сообщалось, что теперь я здоров.

На последнем сеансе психотерапии меня спросили, чем я собираюсь заниматься, когда выйду отсюда. Я ответил, что первым делом найду себе работу. А после Нового года восстановлюсь в колледж.

Терапевт довольно кивал.

Я действительно планировал найти работу. Поскольку, когда разыщу маму, мне необходимо будет содержать себя самому. Чтобы не создавать ей лишних хлопот.

Но вот учёба стала бы меня отвлекать, создавать ненужные сложности. Поэтому на самом деле я решил отложить её до лучших времен. Ведь главное – это найти маму. А всё остальное – потом.

И вот я, несколько растерянный, вышел за пределы больницы и предстал пред ликом позднего октября. Впрочем, день стоял очень даже тёплый и солнечный.

Автобус из больницы в город ехал почему-то медленно. Будто постепенно и неспешно возвращая мне кусочки памяти о другом мире. Мире нормальных, как их называли у нас в больнице. Но как сам я считал – тех ещё безумцев, что жадно цепляются за очередной новый день как за последнюю возможность чувствовать себя частью Глобального Механизма Общества, чувствовать себя значимыми, причастными к чему-то. Безумцев, что рвут асфальт своими ботинками, сокращая расстояние до ненужных вещей. Безумцев, что ежедневно изрыгают из себя агрессию и недовольство друг другом, накапливая их годами под вечно угрюмыми, ненавистническими взглядами.

Но всё же это лучше, чем терпеть Кадринова. Хуже Кадринова могло быть только два Кадринова. Если кто и помог мне справиться с моей безумной мысленной катавасией, вернее, успокоить её, – то точно не он.

С того дня, как я передал Анжеле листочек с номером, прошло уже больше месяца. Я очень надеялся, что за это время ей удалось выполнить мою просьбу. Но первым делом, однако, я отправился не к ней.

Моя подруга-медсестра взяла с меня слово, что сначала я найду себе жильё, а уже потом буду заниматься всем остальным. Она очень настаивала на этом. Даже одолжила мне бессрочно две тысячи рублей.

По поводу обиталища я размышлял долго. Когда меня выпустили в мир нормальных, мне было уже девятнадцать. Это значило, что уже – год, как я могу рассчитывать на государственную поддержку в виде жилья. Но… мне до жути не хотелось ехать в детдом, поднимать там этот вопрос, оформлять бумаги, встречаться со специальными людьми.

Я решил, что во всём справлюсь в одиночку. Снова. И вспомнил парня, с которым учился в одной группе в колледже. Я знал только его фамилию: Исаков. Он так и представился. Этот Исаков был единственным, с кем я хоть о чём-то беседовал в колледже. Именно тогда он и обмолвился, что живёт совершенно один в двухместной комнате в общежитии и что к нему никто не хочет подселяться.

Причину нехотения других я тогда не уточнил. Но теперь надеялся, что если к нему за эти полтора года никто так и не подселился, то за небольшую плату я смог бы занять свободное место. Хотя бы на ближайший месяц. А там уже погляжу, как будут развиваться события.

Его номера телефона у меня не было. Да и свой мобильник я потерял в те дни моего полубредового блуждания по улицам. Поэтому ехал к общежитию колледжа вслепую. Так сказать, на ощупь.

Однако долго искать Исакова не пришлось. Он находился внизу, недалеко от входа. Сложив руки за спиной и выпятив подбородок, он ходил среди отдыхающих в просторном фойе студентов и, кажется, что-то у них спрашивал.

Увидев меня, Исаков безумно обрадовался.

– Какие люди! – воскликнул он, всплеснув руками. – Нет, правда, какие люди! Уж кого-кого, а тебя, самый загадочный человек на свете, я совсем не ожидал встретить в этих скромных местах.

– Привет, Исаков.

Мы пожали друг другу руки.

– Мне было очень жаль, когда тебя отчислили.

– На то были причины, – сказал я. – Я к тебе. По делу.

Исаков кивнул вахтёрше, что я с ним, и беззаботно зашагал вперёд. Та недовольно воззрилась на него, но ничего не сказала. Даже паспорта моего не потребовала. Видимо, с Исаковым у них особые отношения.

– О чём ты их спрашиваешь? – Идя следом, я глянул на студентов, так же, как и вахтёрша, недовольно и раздражённо посматривающих на Исакова. Правда, теперь – и на меня тоже.

– Провожу эксперимент. Что-то вроде научного исследования. На повестке дня вопрос: способно ли осмысление собственной духовной деградации изменить качество жизни современного студента?

– И что?

– Да-а-а… – Исаков махнул рукой. – Эти невежды даже знать ничего не хотят. Не хотят понять, что способны сделать свою жизнь лучше. Ни о чём по-настоящему серьёзном и важном не задумываются. Не понимают, что именно от их представлений о себе и выстраивается их реальность. Нужно познать самого себя, как говорили древние. А никто этого делать не хочет. Склонность к самоанализу у студентов нашего колледжа, как показывает моё исследование, не наблюдается совершенно. Что уж тут говорить об улучшении качества и собственной, и общемировой жизни! Духовный аспект совсем позабыт нашими студентиками.

– А ты? Ты сам делаешь свою жизнь лучше?

Исаков прекратил размахивать руками, бросив на меня укоряющий взгляд.

– А ты, Роман, как всегда спрашиваешь всё напрямую. Но, знаешь… это мне в тебе и нравится! Делаю ли я свою жизнь лучше? Вот что я тебе скажу: я хотя бы работаю над этим.

И, сделав взгляд более загадочным, добавил:

– Пойдём. Покажу кое-что.

Да. Исаков был из тех чудаков, что твердят о непонятных обывателям вещах. О духовности, высшем измерении и прочих мистических штучках. Высокий, под два метра, он всё время ходил с напряжённым выражением лица, будто что-то потерял. Брови его всегда были задумчиво приспущены. Только вот очки он не носил, чем немного ломал стереотип о внешности умника. Однако он им являлся. И ещё каким. На занятиях по математике и технической механике, помню, он шпарил так, что даже сама преподавательница не всегда за ним поспевала.

Вот и я сейчас с трудом поспевал за ним по лестнице, следуя за его шатающейся телесной конструкцией. Я бегло сообщил, что хотел бы к нему подселиться, но не знаю, получится ли, ведь я – отчислен из колледжа. На что он тут же дал знак рукой, мол, тема снята: можно.

Мы поднялись на третий этаж и дошли по длинному коридору до его комнаты. Самая последняя дверь налево. Рядом с ней – окно на задний двор общежития, где стояли большие помойные контейнеры. Как раз сейчас мусоровоз вычищал одного из них. Поднимая его над собой железными клешнями, он высыпал всё содержимое в свою жужжащую горловину.

Комната Исакова, как ни странно, оказалась вполне приличной. Две кровати, примыкая к стенам, располагались противоположно друг другу. Справа от входной двери дребезжал старый советский холодильник. Слева – грузно сгибалась под кучей немытой посуды раковина. Небольшой обеденный столик, на полу – стопки книг: художественные, эзотерические. На стене над незаправленной кроватью висел странный коричневый бубен. А рядом с этой кроватью стоял ещё один стол: с компьютером. На его экране воспроизводилась заставка – белая бумажная птичка летит по диагонали вверх, исступлённо размахивая крылышками.

– Если голоден, поищи в холодильнике. Там что-то оставалось.

Что ж, хозяин – барин. Сам так сам. Я открыл холодильник, но кроме подгнившего банана ничего там не обнаружил. Поскольку доверия он не внушал, я решил просто присесть на свободную кровать, положив сумку на пол.

Рядом, на одной из стопок, лежала книга Николая Островского «Как закалялась сталь».