Вставай, страна огромная. Война и российские немцы

Отец сморщился, посмотрел на товарища с какой-то ухмылкой и сказал:

– Ну как вы можете, Иван Карлович, верить в эту чепуху? Это не более чем явление природы, старуха тут совершенно ни при чем. А вот то, что происходит на Западе – это страшно.

На что Иван Карлович коротко пробурчал:

– Да, да, конечно.

Папа сказал:

– Пойду переоденусь.

И пошел в дом. За ним пошла и мама, строго наказав Малышу не выходить за ограду, быть вместе с людьми.

– Я сейчас вернусь, – добавила она уже на ходу.

По улице на большой скорости проносились арбузы и дыни, вырванные с корнем подсолнухи, кусты винограда и какие-то другие посадки вместе с комьями земли и глины. Люди, как и Малыш, были ошеломлены стихией, этим внезапным ливнем, рукавом, как говорили в станице, спустившимся с неба на поле и смывшим не только урожай, но и значительную часть плодородной почвы.

Плохое знамение, говорили старики в станице. И так уже нет ничего хорошего в связи с войной, так еще и это происшествие следует расценивать не иначе, как предупреждение неба об еще больших испытаниях. Готовьтесь, люди, к худшему, все самое страшное еще впереди. Ох, как были правы эти провидцы, по-видимому, умевшие читать судьбу по небесным явлениям и толковавшие события с точки зрения наказаний Господом Богом людей за их грехи земные.

Поток прекратился так же внезапно, как и начался. Небо прояснилось, и снова засверкало солнце. Люди устремились к полям, чтобы выяснить ущерб, который оказался сравнительно невелик, так как туча излилась, как и предполагали, на небольшую часть поля. Под теплыми лучами солнца стали подсыхать дворы, люди прочистили канавы, а выпавшие дожди отмыли снова до блеска мостовую. А мостовая в станице Джигинской, как и кирпичные заборы от края улицы до другого края, была гордостью станичников и произведением строительного искусства. Это была мостовая, выложенная рифленой кирпичной плиткой, мостовая, каких не много было даже в немецких колониях.

Малыш ничего не понимал в строительном искусстве, он радовался снова теплу и солнцу, но периодически перед его глазами возникал этот страшный поток грязной воды и бедный теленок, сносимый потоком и удушаемый веревкой. И папа, папа – спаситель, настоящий герой, не побоявшийся этого потока и спасший такого милого, такого славного теленка.

А замечание папы в разговоре с Иваном Карловичем о том, «что идет с Запада – это страшно» Малыш как-то невольно запомнил. Но и этим «явлением природы», как объяснял папа, не закончились невероятные происшествия в Джигинке. Самым значительным был, конечно же, парад. А было это так.

Буквально через несколько дней после ливня Малыш проснулся утром от какого-то непонятного шума со стороны улицы. Он увидел, что Эрнстик еще спит, мама занята на кухне. Папа и старшие братья, конечно же, в школе – спросить некого. Он встал и быстро оделся, чтобы самому узнать, в чем дело. Но так как мама не разрешала выходить во двор неодетым, то он наспех надел рубашку, короткие штанишки с перекидной через плечо подтяжкой, белые носочки и черные туфельки и был готов. Он незаметно прошмыгнул во двор и устремился к воротам, откуда шел этот необычный шум.

Малыш выскочил за ограду и встал как вкопанный.

ПАРАД

То, что он увидел, так захватило его, что он забыл обо всем на свете и широко открытыми глазами смотрел на невиданное зрелище. По главной улице станицы шли войска. Самые настоящие солдаты шли по улице. Это были не вырезанные из дерева солдаты, которыми он часто играл дома, а самые настоящие. Солдаты были в защитного цвета гимнастерках и галифе, кирзовых сапогах, в настоящих зеленых стальных касках, с винтовками и автоматами, висящими на груди на ремнях, перекинутых через плечо. Они шли тяжелым походным шагом со скатками шинелей также через плечо, в ногу, по восемь человек в ряду, занимая всю ширину мостовой и образуя строгий порядок.

Перед каждой ротой так же тяжело и сосредоточенно шли командиры, тоже в полевой форме, но с ромбиками офицерских отличий в петлицах, в крепких кожаных офицерских сапогах, тоже с оружием. Каждый имел портупею, пистолет в кобуре на правом боку и большую настоящую саблю слева. Офицеры тоже держали походный шаг, шли по двое или по трое перед каждой ротой.

Шествие показалось Малышу настоящим парадом. Но почему у всех такие хмурые и сосредоточенные лица? Почему у солдат и даже офицеров, идущих по сравнению с солдатами как бы налегке, без скаток шинелей и вещмешков, на спинах между лопатками выступили мокрые пятна с серебристыми обводами подсыхающего соленого пота?

Малыш незаметно для себя присел на край тротуара и с открытым от изумления ртом неотрывно смотрел на то, как живая масса людей, одетых в военную форму, сплошным потоком проходила по главной улице станицы. Было видно, что солдаты шли уже много часов или дней подряд, устали. Каждый из них был погружен в свои тяжелые мысли. Ни один не взглянул в сторону Малыша, ни один не улыбнулся ему. Лишь в какой-то момент пожилой солдат, шедший с краю, повел седым висячим усом, молча скосил зрачок через угол глаза в сторону Малыша.

Он ничего не сказал, даже не улыбнулся ребенку, просто продолжал свой тяжелый шаг, опираясь жилистыми кистями рук на висящую через шею на крепком зеленом ремне винтовку и стараясь не отстать от ритмичного шага своих товарищей. Главная улица станицы шла слегка в гору, изгибаясь влево, и поэтому, сколько хватало глаз, Малышу была видна эта колонна из одинаковых, пропитанных соленым потом гимнастерок, из сотен зеленых касок. Чем дальше удалялась колонна, тем меньше можно было различать спины воинов, видны были только каски, блестевшие на солнце, как чешуя огромного зеленого чудовища, медленно вползавшего в гору.

Но вот появилось еще более впечатляющее зрелище – огромные гнедые лошади, запряженные по две цугом, тяжело ударяя подковами по рифленым плиткам мостовой, выбивая искры, тянули огромные пушки с зачехленными стволами. По-видимому, лошади, как и люди, были утомлены длительным переходом, спины их были взмылены, и по бокам их виднелись потные потеки. Погонщик первой четверки, шедший сбоку с длинными вожжами в руках, короткими подергиваниями вожжей стимулировал усталых лошадей и вдруг резко стегнул пристяжную, которая имела неосторожность скользнуть по мостовой стальной подковой и чуть было не сбилась с ритма.

Вслед за четверными упряжками из-за поворота справа выплыли такие же лошади, запряженные тоже по две, но сразу шесть в одну упряжку, управляемые форейтором на одной из первых лошадей и подстегиваемые сидящим на лафете огромной пушки солдатом. Пушки с четырехколесными лафетами имели такие длинные стволы, что казалось, они не впишутся в поворот улицы.

Вслед за пушками из-за поворота выплыло совсем уж чудесное для Малыша явление: такая же сильная гнедая лошадь везла двуколку с походной кухней. Широкая бочка на колесах имела сзади топку с трубой, а вверху котел с откинутой крышкой, из которого поднимался пар и пахло пшенной кашей. Сбоку на приступке лицом к Малышу стоял кок – солдат в форме, но в белом фартуке и поварском колпаке – и длинной деревянной лопаткой энергично двумя руками, как гребец веслом, перемешивал в котле.

Вот солдат, управлявший гнедой, по знаку повара закрепил вожжи на облучке повозки, подбежал сзади, открыл на ходу дверцу топки, железной клюкой живо пошарил в ней, прибил угли, притушил огонь. Не дело, понял Малыш, если каша пригорит. Кухня поравнялась с ним, и в нос ударил тот особенный ароматный запах, который приобретает любая каша, сваренная на сливочном масле в большом котле.

Запах из котла напомнил Малышу, что он сегодня даже еще не завтракал, а услышав шум, скорее даже не шум, а какой-то таинственный гул на улице, выскочил из дома и стал свидетелем такого необычного явления. Мама, наверное, уже заметила его отсутствие в доме, она такое своеволие не любит…

За кухней пошли повозки обоза: пароконные брички были загружены и закрыты зеленым брезентом, на каждой бричке сидел возница, лошади тяжело тянули повозки в гору.

И снова из-за поворота появилась очередная шеренга солдат, и снова тот же мерный тяжелый шаг, шаг без печатания, как это бывает на праздничных парадах, а мерный глухой шум от почти одновременного касания брусчатки улицы сотней пар левых ног, сотней пар правых ног, левых ног, правых ног, мерный шум от шаркающих штанин галифе – шик-шик, шик-шик, как будто движется единый механизм, приведенный в движение суровой необходимостью и чьей-то непреодолимой волей. И снова море удаляющихся спин с солеными разводами, и снова море блестящих на солнце касок. И ни одной команды, ни одного слова. Просто солдаты на марше…

И нет никого, кто мог бы разделить изумление Малыша. Ах да, вчера все готовились к первому школьному дню, значит, папа и старшие братья в школе, а мама с маленьким дома, конечно, готовит обед. Надо бы позвать маму, пусть она тоже посмотрит, но нет сил, чтобы оторвать взгляд от захватывающего зрелища.

А вот и мама.

– Мама, мама, иди посмотри!

Но мама не вышла через калитку на улицу, а позвала через забор:

– Пойдем, сынок, ты уже довольно насмотрелся, пора тебе завтракать, ты сможешь еще посмотреть, но лучше из-за ограды. Они идут уже всю ночь и, наверное, будут еще долго идти. С утра вся станица высыпала на улицу, а сейчас, видишь, все на работе или в школе. Все насмотрелись…

– Мама, а куда они идут? – спросил Малыш, нехотя следуя за матерью, слегка потягивавшей его за руку.

– Этого нам нельзя знать, такое у них задание, они должны идти туда, куда их посылают командиры, только они это знают.

– Мама, а ты видела, что дядя прямо на ходу топил печку и варил кашу?

– Да, милый, я все видела, это тоже уже все повторялось…

После завтрака мама не разрешила Малышу выходить за калитку, но он еще долго рассматривал удивительную процессию из-за забора и в своем воображении играл «своими настоящими солдатами», шедшими по улице. Он мысленно командовал проходившей пехотой и артиллерией. Затем выстраивал пушки за селом на высоком берегу Кубани и обстреливал неприятеля, затаившегося где-то в плавнях на другом берегу реки.

Вспомнив, что солдаты устали и им пора есть, он сразу за станицей приказал сделать привал, приказал повару дать каждому по большой миске вкусно пахнущей каши, а лошадям по мере овса из обоза, он не забыл отдать приказ напоить лошадей из Кубани, но не сразу, а после того, как они управятся с овсом и остынут, как это делал всегда по возвращении с пашни дядя Отто, заведовавший школьным подсобным хозяйством.

Малыш выстраивал посты охранения, пока солдаты отдыхают, и предусмотрел, что за кирпичным забором, идущим вдоль всей улицы, можно укрыться от неприятеля при его внезапном нападении. Он мысленно воспроизводил эпизоды битв, которые он раньше проигрывал со старшими братьями, но на этот раз у него были не деревянные солдатики, вырезанные и раскрашенные Гарри, его старшим братом, а настоящие живые воины.

За всеми этими занятиями он уже не помнит, как пришли домой отец и братья, как обедали, ужинали и легли спать. Малыш, переполненный впечатлениями, долго не мог уснуть, мысли его были заняты тем, что происходило на брусчатой мостовой главной улицы станицы. Этот нескончаемый поток солдат, артиллерии, обоза перебил по яркости впечатлений все прежние детские воспоминания, связанные с его еще непродолжительной жизнью, с семьей, двором и этой улицей.

Солдаты шли непрерывным потоком весь день и до глубокой ночи, может быть, и до утра. Когда Малыш спросил папу, почему шли солдаты на параде, то папа, он ведь все знает, сказал:

– Это был не парад, это, дорогой мой, дивизия из гостагаевских казарм в пешем порядке перебрасывалась, – папа так и сказал – «перебрасывалась», – на ближайшую железнодорожную станцию Варениковскую, а дальше – на фронт.

Но для Малыша это был все-таки – парад! Зрелище и все пережитое в этот день были настолько необычны и сильны, что все врезалось Малышу в память на всю жизнь. Кроме парада ему запомнился разговор папы с Иваном Карловичем о какой-то старухе, особенно ответ папы, что «старуха тут ни при чем, а страшно то, что идет с запада».

Значительно позднее он, уже взрослый, поймет, что виденный им парад войск действительно был не парад, а, как и говорил папа, тяжелый марш солдат, защитников Отечества, на войну. Этот тяжелый марш войск через село был не чем иным, как маленьким осколком, донесшимся до Джигинки от взрыва той бомбы, которая два года назад взорвала мир. Позднее выяснится, что взрыв этой бомбы под названием «война» вверг народы в такие ужасы, которые человечество еще не знало за всю свою историю. Эта война, жестокая и беспощадная, унесет миллионы жизней и подготовит немыслимые испытания другим.

Глава 5.

Судьба народа на чужбине

Перемены, которые наступят в связи с войной в жизни и судьбе семьи и народа, для которого придумали собирательный термин «российские немцы», заставят впоследствии Малыша, теперь уже выросшего и совсем не молодого человека, проследить истоки народа, к которому он принадлежит, проследить его историю и судьбу. Только теперь он поймет, о чем говорил председатель сельсовета с отцом во время ливня в селе.

ДАМОКЛОВ МЕЧ НАД ДИАСПОРОЙ

Он узнает легенду о проклятии вездесущей ведьмы, лежащем тяжким бременем на судьбе этой народности, в которую, как ни странно, все предыдущие поколения верили, более того, периодически убеждались в действенности этого проклятия. Он узнает от взрослых о том, что для немецких крестьян, решившихся на переселение в Россию, обычно накануне проводили специальную службу в церкви, во время которой пастор сопровождал их напутствием и благословением, желал им удачи и благополучного устройства на новом месте. Но вместе с тем часто находились недоброжелатели, которые пытались отговорить соотечественников от такого шага, и если это не удавалось, то и проклинали их, и ниспосылали на них всевозможные кары небесные.