Зорох

– Высасывают, – вновь простонал он, хватая себя за волосы на голове. – Душу мою… Душу высасывают….

– Стой! Стой! – закричала девочка, но было уже поздно. Оглядываясь, всхлипывая и причитая, он мчался к выходу – испуганный, большой, похожий на моржа, спасающегося от акул на мелководье. – Не уходи! – слышал он позади себя, и только прибавлял скорости. – Ты должен нас выпустить! Ты все не так понял! Мы поможем тебе спастись. Мы друзья тебе! Только не уходи!.. Про сестру мы не хотели… Твои секреты останутся с тобой, только выпусти!..

Амади вылетел на палубу, и высокая волна тут же сбила его с ног и швырнула к борту. Он был уверен, что смерть настигнет его немедленно. Даже подумал, что уже умер, но боль в левой руке отрезвила сознание. Видимо душа, вылетая из тела, сумела ухватиться именно за эту руку, и, судя по боли, именно по ней вернулась обратно. «Зачем? – подумал Амади устало. – Все равно ведь утонем. Где она земля? Нет земли. Хавий Рог! Ты и все твои потомки – горите в преисподней вечно!.. Я говорил. Сколько раз я предупреждал тебя словом и взглядом: нельзя брать на борт проклятых!..»

Амади поднял полные мольбы глаза к небу, и только сейчас заметил, что с тех пор, как обреченно спустился в трюм, как в само чрево Тритона, во внешнем мире многое изменилось. Странный свет пронизывал все вокруг, вырывая из темноты согбенные фигуры моряков, серые мокрые паруса и блестящие мачты. Показалось будто солнце – рыжее, сонное, какое оно бывает в вечернем тумане, вынырнуло откуда-то из глубины моря, и теперь бледным мерцающем заревом освещает корабль и небо над ним.

Но это было не солнце. Когда Амади приподнял голову над бортом, то увидел тянущуюся слева пылающую береговую линию – вспыхивающую тысячами факелов, и будто шипящую при этом. Поразился огромным, божественным, светящимся изнутри домам, сверкающим стенам, играющим дивным светом сторожевым башням.

– Сатха, – прошептал Амади. – Мать всех морей простила нас. Спасены! Спасены! – В благодарном порыве, он упал на колени и принялся целовать гнилые палубные доски, скользя по ним руками и сербая соленую пенную воду. – Новый город! Мы добрались до Нового города! – повторял он снова и снова, чтобы услышать себя и убедиться, что это не сон. Страх, который владел им так долго, сменился радостью, но как все ценное и долгожданное в жизни, она была не долгой спутницей. Страх и отчаяние вернулись к Амади, как только он вновь взглянул на Землю. Шхуна не шла к спасительному порту, она двигалась параллельно берегу, все больше и больше забирая обратно в море, в бездонную клокочущую пасть самого Тритона.

Оглянувшись, Амади увидел мрачные, играющие черными тенями лица моряков, их зловещие взгляды и плотно сжатые челюсти. Похоже, последнее решение капитана не встретило понимания среди морских братьев. И тем не менее на открытое противостояние, на бунт до сих пор никто не решился. Самого Хавия Рога, казалось, в последнюю очередь волнует, кем эти трусы себя возомнили, и чего они хотят. Он должен был демонстрировать силу, и пока что эта демонстрация у него получалась. Стоя на капитанском мостике, самоуверенный, непреклонный он смотрел в непроглядную тьму Бескрайнего моря, и давал тихие команды рулевому.

– Капитан! Хавий Рог! Что здесь творится?! – с неожиданной для себя смелостью, крикнул Амади. – Вон же город! – махнул он рукой. – Почему мы не плывем к городу?! Порт в другой стороне – капитан! Брат наш, ты ошибся!

Капитан медленно повернулся и нашел Амади взглядом.

– Ты что ослеп? – мрачно произнес он. – Город горит. Мы не можем причалить. Тарийцы уже здесь.

– Тарийцы? – не понял Амади, оглянулся на моряков и, почувствовав поддержку, нашел силы продолжать: – Но и что? Что с того что здесь тарийцы?! Да пусть хоть сам рыжий Тритон – выбора нет?! Мы тонем, капитан. Там берег, там жизнь! Нельзя снова идти в море! Сколько раз еще Сатха взглянет на небо, прежде чем ее накроет последней волной. Не уж то проклятые и в самом деле так задурманили тебе голову?!

– Правильно Амади! – поддержали морские братья, собираясь за его спиной. – Надо править к причалам. Что нам сделают тарийцы? Отдадим, все что есть в трюмах, и отпустят. Все ж лучше, чем кормить крабов на дне!

– Правильно!

– Правильно, говорит Амади! – поддерживали его со всех сторон.

– Правь и дальше вдоль берега, – приказал капитан рулевому. Какое-то время он еще смотрел в темноту моря, но команда не расходилась, и тогда, будто удивляясь чему-то, он повернулся к людям, разглядывая каждого с молчаливым осуждением.

– Ты не можешь так поступить с нами! – снова подал голос Амади! – Это наши жизни! Кто ты, чтобы забрать их – бог?! Ты один хочешь плыть дальше! Это наш шанс подойти к берегу – другого не будет. Не решай за всех. Это не по нашим законам.

– Тарийцы сразу прикончат нас, – ответил капитан. – И плевали они на все наши законы.

– Это не правда!

– Это не правда! – загалдели все и сразу. – Мы откупимся!

– Мы откупимся, и нас отпустят!

– Чем же вы откупитесь? – спросил Хавий.

– Мы отдадим им проклятых!

– Мы отдадим им проклятых! – подержали остальные.

– Именно так мы и поступим, – сказал Амади. – Мы отдадим детей Тритона тарийцам. Расскажем, кому мы их везем и отдадим. И за это нас пощадят. Для тарийцев это будет настоящий подарок. Если проклятые так нужны их врагам, значит и им пригодятся.

– Вы овцы! – прорычал Хавий Рог. – Безмозглые, бессмысленно блеющие овцы! Вы блеете в ответ на волчий вой. И скоро наблеете себе беду! Мы обойдем Новый город, и причалим дальше. И других шансов спастись у нас нет. С кем договариваться? Тарийцы – кучка нищих разбойников. Кого и когда они щадили? После их набегов остается лишь пепел и того никто не видел, потому что его разносит ветром. Они не щадят ни детей ни стариков, оставляют лишь женщин. Что они сделают с командой глупых трусливых моряков. Все инородцы для них враги. На что вы надеетесь? На то, что напялите юбки, и вас по ошибке возьмут в наложницы?

– Там, у нас хотя бы есть шанс! – возразил Амади. – Трюмы полны! Вода прибывает с каждой секундой, и мы ничего не можем с этим поделать. Мы тонем, капитан!

– Верьте мне! – значительно произнес капитан. – Я знаю, что я делаю.

Но увы, в тоне капитана больше не было прежней уверенности. Голос потерял свою магию и силу.

– Старик обезумел! – крикнул из тени кто-то слева от Амади.

– Хватайте его! – крикнули справа.

В считанные секунды черные тени вскарабкались на капитанский мостик и навалились гурьбой на капитана, на того самого Хавия-бога, Хавия-демона, на которого вчера еще боялись смотреть косо, даже стоя за спиной. Вцепились в руки и ноги, не давая вырваться. Хавий пытался вытащить из ножен клинок, но ничего не вышло.

Амади и хотел и боялся, что его позовут. Поэтому, когда услышал свое имя, и когда поднимался по ступеням, и когда стоял перед униженным, склоненным перед ним капитаном, все еще не знал, как поступит.

– Бери его клинок, Амади, – подбадривали братья. – Теперь ты наш капитан.

– Не тяни время! – торопили они, видя его нерешительность. – Бери власть, пока еще есть что брать.

Амади потянул за рукоять, но через мгновенье сунул его обратно.

– Нет, – выдохнул он, потупив взгляд. – Отпустите его. Отпустите! – приказал громче, и сам расцепил чьи-то пальцы. – Первый бунт самый трудный. А потом их нельзя остановить. Все это уже было. Я слишком стар для всего этого.

И Амади не лукавил. Трусость, которую сам он считал врожденной осторожностью, не раз спасала ему жизнь. В горячей юности он пережил не мало бунтов, но случай всегда отводил его в сторону и оттеснял на вторые роли. И он никогда об этом не жалел. Судьбам смельчаков, посягнувшим на власть не позавидуешь. Тот, кто ломает старые правила, придумывает новые, но эти новые никогда не приживутся. И те, кто возвеличили тебя этим вечером, очень может быть низвергнут тебя уже следующим утром.

Решение Амади было странным, но это было его решением, и так как другого кандидата на горячее место пока не предвиделось, морские братья ослабили хватку. Хавий, наконец, смог высвободиться. Он вновь попробовал выхватить клинок, но Амади снова положил руку на рукоять и не дал этого сделать.

– Видишь брат, мы передумали, – примирительно произнес он. – Мы отпустили тебя. Потому что бунты, это не хорошо. Потому что бунты, это не по закону. Передумай и ты брат. Давай к берегу. Сделай, как хотят все. Сделай по закону.

Лицо Хавия залило краской. Он все еще был зол и нервозен, но быстро справился с этим состоянием. За долгие годы капитанства он научился принимать срочные и трудные решения. И сейчас требовалось принять, как раз одно из таких. Переступить через гордость, забыть про обиды – подчиниться чужой воле.

Какое-то время, молча качая головой, он разглядывал лица бунтовщиков; задержал взгляд на Амади, не спеша повернулся к застывшему в ожидании рулевому, и, после некоторого раздумья, еле заметно кивнул. Рулевой кивнул в ответ, и, вцепившись в громоздкое рулевое колесо, с усилием потянул влево, к берегу.

Глава 2

Леман прижался к земле, стиснул зубы, и, впечатал Грэя лицом в грязь. Затем он бесшумно вытянул из ножен короткий клинок, и угрожающе воткнул в землю, прямо перед лицом несчастного. Вот только все это было бесполезно – даже перед угрозой смерти, Грэй никак не мог угомонить свой кашель. Дышать становилось все труднее – рот набился травой и трухой из пня, изъеденного древесными жуками.

На этот раз интуиция подвела опытного стрелка. Пень казался надежным, как скованные минойской сталью ворота Харпы. «Уачная позиция для лучника, – думал он, – все как на ладони. Пень скроет от дозорных, из-за него можно стрелять с колена, а если что и укрыться от чужих стрел; дерево защитит лучше любых доспехов» и вдруг, такое предательство: один неосторожный вдох и вот Грэй трепыхается на земле, булькая и елозя по ней исцарапанным бордовым лицом.

Ему казалось, что вместе с древесной пылью проглотил и жука, а может и целый десяток; он чувствовал, как колючие мохнатые лапки раздирают горло, въедаются в плоть и пробираются в легкие.

Конское ржание раздалось совсем близко, стук подков почти затих: кони сошли с усыпанной дробленым камнем тропы, трава и мягкая земля приглушали их шаги; всадники пустились вверх по склону, чтоб оглядеть окрестности с возвышенности.– Заткнись! Заткнись! – скрипнув зубами, требовательно прошептал Грэю десятник Тимох. Как змея, почти не шевеля лопухов и жгучих крапивных зарослей, подполз с другой стороны, и, схватив задыхающегося Грэя за ухо, стал помогать эрлу Леману прижимать его к земле. – Или ты заткнешься, или я разобью тебе голову, – пригрозил он. Глаза Тимоха налились кровью, он с силой сжал рукоять топора, замахиваясь, взглянул на Лемана, но тот отрицательно покачал головой.

С трудом сдерживая кашель, Грэй забулькал с новой силой. Леман гневно стукнул кулаком по земле, потом отнял у десятника топор и опустил на голову Грэя тупым концом. Лучник застонал, но не отключился. Леману пришлось повторить. На это раз он приложился основательно, даже слишком; тело Грэя затряслось, хрип и кашель прекратились, по щеке стекла струйка крови, и не было ясно мертв он или только оглушен.

– Что это было? – услышал Леман над головой встревоженный голос забравшегося на бугор дозорного. Их было трое. Сквозь стебли и листья крапивы мелькали темные силуэты. Ни доспехов, ни шлемов на всадниках не было. Одеты они были, как простолюдины и спешившись легко могли затеряться в толпе горожан на рынках или в пивных. Разведывая местность впереди отряда, им приходилось взбираться на холмы, продираться сквозь болота и чащи леса, и это еще одна причина по которой они не брали с собой мечей и не носили под одеждой кольчуги.

Выигрывая спасительные сантиметры, Леман прижался лицом к изломанной, режущей щеку траве; подобно играющему в прятки ребенку прищурил глаза и задержал дыхание. Прямо перед ним морщилось изъеденное оспой лицо Тимоха. Он жмурился, подражая советнику, и Леману показалось это забавным, он вспомнил, как спорил с владыкой о свойственной каждому рабской привычке угождать хозяевам. Вспомнил, и сразу забыл, потому что снова услышал тревожный голос.

– Я ничего не слышал, – ответил второй дозорный и, прислушиваясь, остановил коня. – Вороны? – спросил он, поднялся на стремени, и, вытягивая шею, вгляделся вдаль. Будто в подтверждение сказанному, в лесной чаще с той стороны дороги затрещали ветки, продираясь черными крыльями сквозь зелень листвы в небо вспорхнула стая крикливых ворон, наполняя его безупречную молчаливую голубизну противным карканьем.