Осада, или Шахматы со смертью

Теперь наконец главноуправляющий счел нужным вмешаться. И от Тисона не укрылось, каким беспокойным взглядом он окинул губернатора, прежде чем заговорить.

– Пока. Именно что – пока. Однако история, леденящая кровь. Если журналисты вцепятся в нее, то уж не выпустят. Да и потом, свободу печати никто еще не отменял… Помешать газетчикам не удастся.

Вильявисенсио вскинул руку, заставляя его умолкнуть. Бросается в глаза, что это у него в обычае – прерывать собеседника, когда вздумается. В Кадисе командующий эскадрой – первый после бога. А когда война – так и сам бог.

– Уже просочилось. Один из тех, кто слышал звон, – редактор «Эль Патриота». Тот самый, что в прошлый четверг очень настырно выспрашивал, насколько божественное происхождение имеет власть монарха…

Он неожиданно замолкает, и последние слова повисают в воздухе. И смотрит на Тисона так, словно приглашает и его всерьез поразмыслить об этом. Газетчики разнуздались вконец, добавляет он неприязненно. И что мне им сейчас сказать? Сами знаете, с публикой какого рода нам приходится иметь дело. Разумеется, я все отрицал. К счастью, нашлось какую кость бросить этой своре. В Кадисе у всех на уме одна политика, даже война отходит на второй план. Дебаты в Сан-Фелипе-Нери требуют всего запаса чернил.

Возникнув в боковых дверях, к столу приближается адъютант в конногвардейском мундире и вполголоса обменивается с Вильявисенсио несколькими словами. Тот кивает, поднимается. И тотчас встают Тисон и главноуправляющий.

– Простите, господа. Принужден оставить вас ненадолго.

В сопровождении адъютанта он выходит из кабинета. Тисон и Гарсия Пико остаются на ногах, глядя в окно на крепостные стены, бухту и прочий пейзаж. Красивые виды открываются отсюда: должно быть, три года назад ими любовался и предшественник Вильявисенсио – генерал Солано, маркиз дель Сокорро, – пока разъяренная чернь не выволокла его отсюда, не потащила по улицам за то, что снюхался с французами. Солано крепко держался того мнения, что истинные враги испанцев – англичане и атаковать эскадру адмирала Росили, блокированную в бухте, значит подвергать опасности город. Придя в неистовство, толпа горожан во главе со всяким припортовым отребьем – проститутками, контрабандистами и прочими подонками общества – приняла его слова близко к сердцу. Дворец губернатора был взят приступом, а Солано – зверски убит, причем устрашенные солдаты кадисского гарнизона пальцем не пошевелили в его защиту. Генерала растерзали на улице Адуана на глазах у Тисона, который тоже не вступился за него. Чистейшим безумием было бы ввязываться в это, а от того, какая участь постигла маркиза дель Сокорро, было ему ни жарко ни холодно. Было и есть. С не меньшим безразличием будет он взирать на генерала Вильявисенсио, если то же самое сегодня случится с ним. Или с Гарсией Пико.

Меж тем сей последний в задумчивости смотрел на комиссара:

– Полагаю, надо воспользоваться обстоятельствами.

Ну еще бы, сказал про себя Тисон, возвращаясь к действительности. А иначе зачем бы ты стал тащить меня сюда, к этому хмырю с густыми эполетами.

– Если будут еще убийства, держать дело в тайне не удастся, – говорит он.

– Черт… – морщится Гарсия Пико. – С чего вы взяли, что будут? Сколько времени прошло с последнего?

– Четыре недели.

– А вы, мой друг, так и не нашли улик?

Тисон не оставляет без внимания это «вы, мой друг». Но лишь качает головой:

– Никаких. Преступник всякий раз действует одинаково: нападает в уединенных местах на юных девушек. Затыкает рот и засекает до смерти.

На кратчайший миг его охватывает желание рассказать о совпадении с бомбами, но он сдерживается. Скажешь – придется слишком многое объяснять. А он не в настроении. И аргументов нет. Пока нет.

– Прошел месяц. Быть может, убийца устал.

Гримаса, перекашивающая лицо Тисона, должна означать сомнение. Все возможно, отвечает он. Но не исключено, что просто поджидает удобного случая.

– Считаете, будут еще убийства?

– Может, будут. А может, и нет. Кто его знает…

– В любом случае, это ваше дело. И вам за него отвечать.

– Дело мое, но весьма нелегкое. Тут нужно будет…

Но начальство раздраженным взмахом руки обрывает:

– Послушайте, у каждого свои обязанности. У дона Хуана Марии – свои, у меня – свои. А у вас – ваши. И вам надлежит делать так, чтобы ваши не превращались в мои.

Последние слова он произносит, глядя на дверь, за которой скрылся Вильявисенсио. Потом снова поворачивается к Тисону.

– Не вижу больших препятствий к тому, чтобы схватить убийцу, действующего таким образом. Вы сами только что сказали: город – невелик.

– Я еще сказал, что народу в нем – пропасть.

– Следить за этим самым народом – тоже ваша обязанность. Раскиньте сети, взбодрите агентуру. Вам за это жалованье платят. – Гарсия Пико, кивнув в сторону закрытой двери, понижает голос: – Если, не дай бог, случится еще одно убийство, нам потребуется козел отпущения. Тот, кого можно будет предъявить обществу… Понимаете? И покарать.

Ага, вымолвил все-таки, разродился, почти с облегчением думает Тисон.

– Такое трудно доказать, не получив признательных показаний…

Голову мне не морочь, добавляет выразительный взгляд комиссара, устремленный на собеседника. Оба они превосходно знают, что кортесы вот-вот законодательно запретят пытку и что даже судьям уже не под силу будет разрешить ее.

– Ответственность на вас, – гневно произносит Гарсия Пико. – Вся ответственность!

Возвращается Вильявисенсио. Вид у него разом и озабоченный, и отсутствующий. Губернатор глядит так, словно недоумевает: что эти двое делают у него в кабинете?

– Еще раз простите, господа… Сию минуту подтвердилось, что экспедиция генерала Лапеньи высадилась в Тарифе.

Тисон знает, что это значит. Ну или может себе это представить. Несколько дней назад шесть тысяч испанских солдат и еще сколько-то англичан под командованием генералов Лапеньи и Грэма на двух кораблях вышли из кадисской гавани курсом на восток. Высадка в Тарифе означает начало боевых действий в непосредственной близости от Кадиса, может быть, даже в Медина-Сидонии, где сходятся все коммуникации. И стало быть, готовится крупное сражение, чьи итоги – цепь сокрушительных поражений, приводящих к окончательной победе, как шутят местные острословы, – кадисское общество будет неделями обсуждать в кофейнях, в газетах и на званых вечерах, покуда генералы, которые вкупе со своими сторонниками смертельно завидуют друг другу и на дух друг друга не переносят, будут собачиться и скандалить.

– А потому вынужден извиниться… Срочные дела. Больше вас не задерживаю, господа…

Тисон и Гарсия Пико откланиваются, причем последний – со всеми протокольными церемониями. Губернатор отвечает рассеянно. Когда посетители уже на пороге, он вдруг спохватывается:

– Скажу вам прямо, господа, ясно и откровенно… Мы переживаем момент чрезвычайный и трагический… Как администратор, находящийся на ответственном военном и политическом посту, я обязан находить взаимопонимание не только с Регентством, но и с кортесами, с нашими британскими союзниками и с народом Кадиса. Безотносительно к войне и к французам. И не говоря уж о том, что на мне – управление городом, население коего удвоилось, а обеспечение продовольствием всецело зависит от морских путей… И что надлежит думать о возросшей опасности эпидемий и еще об очень многом другом… И, как вы понимаете, зверские расправы, которые учиняет какой-то вконец ополоумевший маньяк, – это, без сомнения, ужасно, однако все же не главная из моих многообразных забот… По крайней мере, до тех пор, пока это не сделалось предметом публичного скандала. Я понятно выражаюсь, комиссар?

– Вполне понятно, ваше превосходительство.

– Ближайшие дни могут стать решающими, ибо высадка генерала Лапеньи способна переломить ход боевых действий в Андалусии. И стало быть, криминальная обстановка в городе отходит на второй план. Однако если произойдет еще одно убийство, если эта история получит чрезмерную огласку, если общественное мнение потребует найти виновного – он должен быть представлен незамедлительно. Надеюсь, и это понятно?

Да более или менее, думает полицейский. Но ограничивается лишь учтивым склонением головы. Вильявисенсио, повернувшись к посетителям спиной, направляется к своему столу.

– Да, вот еще что, – говорит он, усевшись. – Если бы мне по должности пришлось заниматься этим смрадным делом, я бы нанес, так сказать, упреждающий удар… Постарался бы немного, что ли, ускорить его ход.

– Вы имеете в виду, ваше превосходительство, взять кого-нибудь загодя?

Не обращая внимания на негодующий взгляд Гарсии Пико, Тисон полуобернулся с порога в ожидании ответа. И после недолгого молчания получил раздраженное и неприязненное:

– Я имею в виду убийцу и никого больше. Но сейчас, когда в город хлынуло такое множество чужаков, не удивлюсь, если преступник окажется из их числа.

Дом семейства Пальма – большой, красивый, настоящий господский дом, один из лучших в Кадисе, и Фелипе Мохарра с приятным чувством гордости сознает, что там служит его дочка Мари-Пас. Стоит возле площади Святого Франциска: четыре этажа с пятью балконами и главным подъездом смотрят на улицу Балуарте, а четыре других – на улицу Доблонес, где вход в контору и на склад. Мохарра, прислонясь к тумбе на противоположной стороне, в саморрском одеяле на плечах, в шляпе, туго надвинутой поверх платка, обтягивающего голову, ждет, когда выйдет дочка, и курит самокрутку из мелко накрошенного табака. Солевар – человек гордый, с нерушимыми понятиями о том, какое место кому подобает занимать в этом мире. А потому, когда Мари-Пас предложила подождать ее в патио, пройти за кованую узорчатую решетку, где пол выложен мраморной плиткой, три арки с колоннами ведут на главную лестницу, а на стене перед маленьким алтарем с образом Пречистой Девы дель-Росарио горит лампадка, – отказался. Ему там быть не по чину. Его место – каналы и болота, его задубелым, сожженным солью ногам неуютно в альпаргатах, надетых по случаю приезда в город, – поскорей бы уж их сбросить. Он выехал спозаранку, выправив разрешение честь по чести, благо капитан Вируэс отправился в Карраку на военный совет и он ему, стало быть, сегодня не понадобится. Вот Мохарра, уступая настоятельным просьбам жены, и отправился в город проведать дочку. Из-за войны и прочих обстоятельств они не виделись целых пять месяцев – с того дня, как по рекомендации приходского священника поступила к Пальма в услужение.

И вот она появляется наконец на улице Доблонес, и солевар умиленно смотрит, как она идет к нему в белом муслиновом переднике поверх темной юбки, в полушалке, покрывающем голову и плечи. Розовая. Здоровенькая. Видно, досыта ест, слава тебе господи. В Кадисе жизнь полегче, чем в Исле.

– Доброе утро, отец.