Баталист. Территория команчей

– Я многих фотографировал.

– Это была особенная фотография.

Фольк сдался. Засунул руки в карманы брюк, ссутулился.

– Очень сожалею, – сказал он. – Не могу вспомнить.

Незнакомец ободряюще улыбнулся краешками губ:

– Напрягите память, сеньор. Эта фотография принесла вам хорошую прибыль. – Он мельком указал на башню. – Может быть, как раз на эти деньги вы ее и купили.

– Башня обошлась недорого.

Улыбка незнакомца стала шире. Слева у него отсутствовал один зуб – верхний клык. Остальные тоже были в плачевном состоянии.

– Это как посмотреть. Для кого-то очень даже дорого.

Он говорил не торопясь, с напряжением, будто строя фразы по учебнику грамматики. Фольк вновь тщетно попытался вспомнить его лицо.

– Вы тогда получили крупную сумму, – продолжил незнакомец, – премию «Интернэшнл пресс» за мой портрет… Вы это тоже забыли?

Фольк пристально вгляделся в его черты. Он отлично помнил ту фотографию и тех, кто был на ней изображен. Мысленно он увидел их всех, одного за другим: трое друзских ополченцев с завязанными глазами – двое падают, третий гордо стоит в полный рост – и шестеро маронитов, которые почти в упор расстреливают друзов. Жертвы и палачи, горы Шуф.[29 - …шестеро маронитов, которые почти в упор расстреливают друзов… горы Шуф. – Имеются в виду события гражданской войны в Ливане 1975–1990 годов. Марониты – приверженцы восточнокатолической Маронитской церкви; друзы исповедуют специфическую религию, произошедшую от шиитского исмаилизма, но давно от него отколовшуюся; свое вероисповедание сами друзы относят или не относят к исламу в зависимости от контекста, в том числе от их непосредственного окружения. В ходе войны интересы маронитов представляла правохристианская националистическая Ливанская фалангистская партия «Катаиб», изначально созданная (1936) с оглядкой на Испанскую фалангу и итальянский фашизм и во время гражданской войны входившая в Ливанские силы наряду с другими ополчениями. В этой войне марониты и друзы, традиционно соперничавшие за политическое и экономическое влияние минимум с середины XIX века (в 1860 году между ними уже случилась одна гражданская война), находились по разные стороны фронта. В пятнадцатилетнем конфликте также активно участвовали боевики Организации освобождения Палестины, а с 1982 года – Армия обороны Израиля (Ливано-израильская война). Горы Шуф – район Горного Ливана к юго-востоку от Бейрута.] Центральные полосы десятка газет, обложки журналов. Посвящение в военные фотографы спустя пять лет после того, как он занялся этим ремеслом.

– Вы не можете быть одним из них. Они погибли – их расстреляли ливанские фалангисты.

Незнакомец смутился. Он пристально смотрел на Фолька несколько секунд, затем покачал головой:

– Я говорю о другой фотографии. О той, что вы сделали в Вуковаре, в Хорватии… Я всегда считал, что именно она получила премию.

– Нет. – Фольк изучал его с возрастающим интересом. – В Вуковаре я сделал другой снимок.

– Тоже удачный?

– В той или иной степени.

– Я солдат с той вашей фотографии.

Фольк замер, по-прежнему держа руки в карманах. Склонив голову чуть вправо, впился глазами в лицо стоящего перед ним человека. И вот наконец, словно медленно проступая на лежащем в кювете снимке, образ из глубины памяти постепенно совпал с чертами незнакомца. Фольк мысленно выругал себя за забывчивость. Нет сомнений – глаза те же самые. Не такие измученные, живые, но он их узнал. Те же губы, чисто выбритый тяжелый подбородок с маленькой ямочкой, на снимке покрытый двухдневной щетиной. Он помнил это лицо исключительно по фотографии, сделанной осенним днем в Вуковаре, на территории бывшей Югославии, когда хорватские войска, спасаясь от артиллерийского огня сербов и бомбардировки со стороны Дуная, отступали, с трудом удерживаясь на узкой защитной полосе осажденного города.[30 - …в Вуковаре… когда хорватские войска, спасаясь от артиллерийского огня сербов и бомбардировки со стороны Дуная, отступали… осажденного города… – Вуковар расположен на востоке Хорватии на Дунае. В 1991 году Вуковар – с преимущественно хорватским населением и систематически проводимой властями дискриминацией сербов вплоть до расстрелов (более 13 тысяч человек были вынуждены покинуть город, минимум несколько десятков были убиты) – стал ареной крупномасштабных боевых действий; осаду Вуковара Югославской народной армией и сербскими добровольческими формированиями, продлившуюся с 3 сентября по 18 ноября 1991 года, в хорватском патриотическом дискурсе традиционно сравнивают со Сталинградом. После падения города более 250 хорватских гражданских лиц и военнопленных были расстреляны (Вуковарская резня), город перешел к Сербии, однако эпизод способствовал подъему хорватского патриотизма, а руководству страны дал понять, что изначальный план властей, который и привел к обострению, – провести передел Хорватии, с тем чтобы все сербы жили в одном государстве, – военным путем недостижим. Вуковар реинтегрировался в Хорватию спустя несколько лет после войны, в 1998 году.] Особенно жаркими были сражения в пригородах, и вот на дороге к Петровцам Фольк и Ольвидо Феррара – они проникли в эти места неделю назад единственным доступным путем, потайной тропинкой в зарослях кукурузы, – столкнулись с оставшимися в живых солдатами разгромленного хорватского подразделения. Вооруженные винтовками хорваты отступали, преследуемые вражеской техникой. Изнуренные, они брели гурьбой, их обмундирование состояло из пестрой смеси гражданской одежды и военной формы. Крестьяне, чиновники, студенты, мобилизованные в наспех сколоченную хорватскую народную армию: пыльные лица, приоткрытые от усталости рты, отсутствующий взгляд; их винтовки болтались на ремнях или волочились по земле. Они пробежали четыре километра, за ними по пятам гнались вражеские танки, и теперь они брели, словно привидения, в дрожащем над дорогой знойном мареве. Тишину нарушали только далекие взрывы и шарканье ног по земле. Ольвидо не фотографировала – обычно ее интересовали предметы, а не люди, – но Фольк, проходя мимо них, захотел снять это воплощение усталости. Он поднес к лицу камеру, и, пока устанавливал подходящие фокус и диафрагму, пропустил мимо пару солдат и почти случайно выбрал третьего: светлые, совершенно пустые глаза, расплывшиеся от усталости черты, кожа, покрытая каплями пота, от которого слиплись грязные лохмы на лбу; и старый, небрежно лежащий на правом плече АК-47, который придерживала перевязанная бурым заскорузлым бинтом рука. Щелкнул затвор камеры, Фольк пошел дальше – вот и все. Фотографию опубликовали четыре недели спустя, когда пал Вуковар и были уничтожены все его защитники. Снимок превратился в символ той войны или, как выразился судья, который вручил ему престижную «Европу-Фокус» за тот год, – в символ всех войн и всех воинов.

– Боже мой! Я думал, вы погибли.

– Я почти погиб.

Они помолчали, глядя друг на друга и не зная, о чем говорить и что делать дальше.

– Отлично, – пробормотал Фольк наконец. – Пожалуй, я должен предложить вам выпить.

– Выпить?

– Стаканчик чего-нибудь… Спиртного, если вы не откажетесь. Рюмочку.

Он впервые нехотя улыбнулся, и незнакомец улыбнулся в ответ, показав темное зияющее отверстие на месте отсутствующего зуба. Казалось, он размышляет.

– Да, – ответил он. – Пожалуй, вы должны меня угостить.

– Проходите.

Они вошли в башню. Незнакомец с удивлением вертел головой, рассматривая гигантскую фреску, пока Фольк сосредоточенно что-то искал под столом, покрытым баночками, кистями и тюбиками с краской, затем среди картонных коробок, стоящих на полу, листов бумаги с эскизами и набросками, лестниц мольбертов и досок для лесов, больших ламп по 120 ватт, которые присоединялись к подвижной конструкции на колесиках и питались от стоящего снаружи генератора, – эти лампы освещали стены, когда Фольк работал по ночам.

– Испанский коньяк или теплое пиво, – сказал он наконец. – Это все, что я могу вам предложить. Льда нет. Холодильник включается всего на несколько часов, пока работает генератор.

Не отводя глаз от стены, гость небрежно махнул рукой. Ему все равно что пить.

– Вас трудно узнать, – сказал Фольк. – Вы поправились с тех пор. Я имею в виду фотографию.

– Потом я похудел еще сильнее.

– Думаю, тогда всем было тяжело.

– Вы совершенно правы.

Фольк плеснул коньяку в стакан и подошел к гостю.

– Тогда всем было тяжело, – повторил он.

Он думал о том, что произошло тремя днями позже, неподалеку от места, где он сделал ту фотографию. Вспомнил кювет возле шоссе на Борово-Населье в окрестностях Вуковара. Он протянул стакан гостю и сделал глоток сам. Не совсем подходящее для коньяка время, но он пригласил гостя на рюмочку, а это так или иначе была та самая рюмочка. Незнакомец – не совсем уместное определение, подумал Фольк, – машинально взял стакан, отвернувшись от фрески; его светлые сероватые глаза пристально смотрели на Фолька из-за стекол очков.

– Я знаю, что вы имеете в виду… Я видел, как умерла та женщина.

Усилием воли Фольк подавил охватившее его смятение. Что-то, вероятно, отразилось в его лице, потому что он вновь заметил черное отверстие во рту гостя.

– Это случилось через несколько дней после того, как вы меня сфотографировали, – продолжал тот. – Вы меня не заметили, но я тоже оказался в тот вечер на шоссе в Борово-Населье. Когда раздался взрыв, я решил, что это кто-то из наших… А потом увидел, как вы стоите на коленях рядом с кюветом, возле… тела той женщины.

Он мгновение поколебался, подбирая более уместное слово – «труп» или «тело», – и остановился на втором. Как трогательно и немного старомодно, подумал Фольк, это бережное отношение к словам, неторопливый выбор правильного определения. Наконец гость поднес стакан к губам, не отрывая глаз от собеседника. Они помолчали.

– Очень жаль, – сказал Фольк. – Я вас не помню.

– Еще бы. Вам было не до меня.

– Я имею в виду не Борово-Населье, а фотографию, которую я сделал несколькими днями раньше… Ваше лицо появилось в газетах и журналах, я встречал его сотни раз. Сейчас я вас, конечно, узнаю. Когда понимаешь, кто перед тобой, это не так сложно. Однако вы очень изменились.

– Вы уже об этом говорили, разве нет? Скверные были времена. И столько лет прошло.

– Как вы меня отыскали?

Гость снова принялся рассматривать фреску.

– Я повсюду расспрашивал о вас. Вы человек заметный и известный, сеньор Фольк, – добавил он, рассеянно пригубив коньяк. – Вы давно бросили свое дело, но вас многие помнят. Честное слово.