Танго старой гвардии

Теперь, стараясь попадать в такт, они снова шли по медленно раскачивающейся палубе. Порою натыкались на темные бесформенные силуэты или даже могли различить лица редких пассажиров. Когда Макс оказывался на неосвещенных участках, становились видны лишь белые пятна пластрона, фрачного жилета и галстука, накрахмаленных манжет, выглядывавших из рукавов ровно на полтора дюйма, да платочек в верхнем кармане.

– Я не это хотел сказать, – мягко улыбнулся он. – Совсем не это. Это работа временная, скорее даже случайная. Помогает кое в чем.

– В чем же, например?

– Ну… Как видите, дает возможность путешествовать.

Оказавшись в эту минуту под фонарем, он убедился, что теперь улыбается она, причем одобрительно.

– Больно уж хорошо вы справляетесь с этой случайной работой.

Макс пожал плечами.

– В первые годы я работал более или менее постоянно.

– Где же?

Макс решил не раскрывать весь свой послужной список. Кое-какие пункты огласке не предавать, а приберечь исключительно для себя. Китайский квартал в Барселоне или, например, старый марсельский порт. Или имя той венгерской танцовщицы, что брила себе ноги, распевая «La Petite Tonquinoise»[11 - «Малютка из Тонкина» (фр.) – популярная французская песенка, написанная «на пересечении польки, танго и военного марша». На протяжении многих лет пользовалась необыкновенным успехом.], и питала пристрастие к юнцам, порой просыпавшимся посреди ночи в холодном поту – в кошмарных снах им виделось, что они по-прежнему в Марокко.

– Зимой – в хороших парижских отелях, – сказал он вслух. – В пик сезона – Биарриц и Лазурный Берег… Одно время работал в кабаре на Монмартре.

– Да? – переспросила она не без интереса. – Мы не могли с вами где-то пересечься?

– Нет, – улыбнулся он уверенно. – Не могли. Я бы запомнил.

– Так что вы хотели мне сказать? – спросила она.

Он не сразу понял, что она имеет в виду. Но потом сообразил: после того как они встретились внутри, он вышел следом за ней на прогулочную палубу и молча, без объяснений заступил дорогу.

– Что никогда и ни с кем у меня не бывало такого идеального танго.

Ее молчание длилось секунды три-четыре. Можно было понять его так, что она польщена. Потом остановилась под укрепленным на переборке фонарем и в его помутнелом от соли свете взглянула на Макса:

– В самом деле? Вот ведь… Что ж, спасибо, вы очень любезны, сеньор… Макс, кажется?

– Да.

– Спасибо, сеньор Макс, за комплимент.

– Это не комплимент. И вы сами это знаете.

Она рассмеялась – открыто и чистосердечно. Как накануне вечером, когда он в шутку предположил, что ей пятнадцать лет.

– Мой муж – композитор. Так что в музыке и танце я разбираюсь. Но вы, должна признать, исключительный партнер. Вам так легко повиноваться.

– Но ведь вы не повинуетесь. Вы танцуете сами. Поверьте моему опыту.

Она задумчиво кивнула:

– Да. Опыт у вас есть, судя по всему.

Макс оперся о влажный планшир. Подошвами он ощущал, как качающейся палубе передаются содрогания машины во чреве корабля.

– Не угодно ли сигарету?

– Нет, спасибо, сейчас не хочу.

– А вы не будете возражать, если я закурю?

– Пожалуйста.

Из внутреннего кармана он извлек портсигар, достал сигарету, зажал ее в зубах. Женщина следила за его движениями.

– Египетские? – спросила она.

– Нет, турецкие. «Абдул-паша». С медом и опием.

– Тогда угостите.

С коробком спичек в руке он наклонился к ней и, держа меж ладоней, поднес огонек к кончику ее сигареты, уже вправленной в мраморный мундштучок. Потом прикурил сам. Ветер тотчас развеял дым, не дав прочувствовать его запах и вкус. Максу показалось, что женщина зябко вздрогнула под своим палантином. Он показал на дверь находившегося рядом «пальмового салона», как называлось на лайнере нечто вроде зимнего сада – просторного, двусветного, обставленного плетеными креслами, низкими столиками и кадками с цветами.

– Профессионально заниматься танцами… – сказала она, когда они вошли туда. – Забавно… для мужчины.

– Я не вижу особой разницы, мужчина этим занимается или женщина. И мы, как видите, делаем это для заработка. Танцы вовсе не всегда увлечение или развлечение.

– А правду ли говорят, что характер женщины проявляется в том, как она танцует? И тут уж не притворишься?

– Да, бывает… Но, впрочем, так же, как и мужчины.

Салон был пуст. Мерседес села, небрежно сбросив с плеч палантин и глядясь в золотую, отполированную крышечку vanity-box[12 - Косметичка (англ.).], которую достала из сумки, провела по губам бледно-красной «Тэнджи». Припомаженные, поднятые кверху волосы придавали чертам лица какую-то юношескую резкость, а с нею – и порочную прелесть двуполого существа, но черный атлас платья выгодно, как отметил Макс, обрисовывал женственные очертания фигуры. Перехватив его взгляд, она закинула ногу на ногу и стала слегка покачивать ею. Правый локоть уперла в поручень кресла, а в левой руке между указательным и безымянным пальцами с длинными выхоленными ногтями, покрытыми лаком точно того же оттенка, что губная помада, держала сигарету. И время от времени роняла с нее пепел на пол так, словно пепельниц, подумал Макс, в природе не существовало.

– Я хотела сказать – забавно наблюдать вблизи и своими глазами человека вашего ремесла. Вы первый из ваших коллег, кому я сказала что-нибудь, кроме «спасибо» и «до свиданья».

Макс принес ей пепельницу и остался на ногах, сунув правую руку в карман. Он тоже курил.

– Мне бы хотелось потанцевать с вами.

– И мне. Я бы охотно сделала это, если бы оркестр еще играл и в салоне были люди.

– Ничто не мешает нам потанцевать прямо сейчас.

– Простите?

Она смотрела в его улыбающееся лицо так, словно услышала нечто крайне неуместное. Но Макс продолжал безмятежно улыбаться. «Ты славный парень, – говорили ему венгерка и Борис Долгорукий – говорили не сговариваясь, потому что не подозревали о существовании друг друга. – Когда ты так улыбаешься, Макс, никто не усомнится, что ты – очень славный парень. Постарайся извлечь из этого пользу для себя».

– Уверен, что вы сможете вообразить себе музыку.

Она в очередной раз стряхнула пепел на пол.