Операция «Возвращение»

Остальные воины повторили:

– Ке'ша таронъю!

Раш'ка подошла ко второму телу. Потом Вей'кан. Потом Лу'ша. Каждый снимал скальп, каждый поднимал к небу, каждый произносил слова.

Восемь скальпов. Восемь мёртвых сяхерон.

Пленные в клетке смотрели. Старейшина закрыл глаза, шептал молитву – тихую, быструю. Женщины прижались друг к другу. Подросток дрожал. Девушка смотрела на Кел'тара, не отрываясь.

Кел'тар подошёл к последнему телу – тому, что убил сам. Достал нож. Присел.

Сяхерон лежал на боку, глаза открыты за треснутым стеклом маски. Маленькие глаза, голубые, как небо на рассвете. Странно видеть цвет неба в глазах врага. Лицо молодое. Двадцать зим, может меньше. Почти ровесник.

Кел'тар коснулся волос. Мягкие. Тёплые ещё. Странная текстура – не как у народа, более тонкие, более… мёртвые? Словно растут не из живой кожи, а из чего-то искусственного.

Приложил нож. Начал резать.

Кожа сопротивлялась. Толще, чем ожидал. Нож скрипел, застревал, приходилось пилить. Кровь текла, покрывала руки, делала рукоять ножа скользкой.

Наконец кожа отделилась. Кел'тар поднялся, держа скальп. Тяжелее, чем казалось. Мокрый. Волосы прилипли к пальцам.

Поднял вверх:

– На'вирэ, ке'ша таронъю!

– Ке'ша таронъю! – ответили воины.

Кел'тар привязал скальп к поясу, рядом с ножом. Присоединился к другим двадцати двум, что висели там с начала луны мести. Двадцать три теперь.

Сколько нужно, чтобы вернуть отца? Мать? Брата? Сколько скальпов уравняют чашу весов?

Все. Все сяхерон должны умереть. Тогда, может быть, На'вирэ перестанет кричать по ночам.

Зул'кай подошёл к клетке. Посмотрел на пленных:

– Восемь Лесных Теней. Должны решить: отпустить или убить.

Раш'ка усмехнулась:

– Решать нечего. Та'рен говорит о единстве. Но единство было, когда мои братья звали Лесных Теней на помощь? Нет. Единство работает в одну сторону: мы должны помогать им. Они нам – когда удобно.

Шул'кай кивнул:

– Мой клан потерял пятнадцать воинов прошлой луной, отбивая атаку сяхерон на Место Пения – святую пещеру, где шаманы слушают голос На'вирэ. Звали Лесные Тени. Не пришли. Потом узнали: праздновали рождение ребёнка вождя. Праздник важнее братьев по крови.

Старейшина в клетке заговорил, голос отчаянный:

– Мы не выбирали! Вожди решают! Шаманы толкуют волю На'вирэ! Простые воины подчиняются! Я… я пятнадцать зим сражался против сяхерон! Убил двадцать! Потерял сына в бою! Не предатель!

– Твой клан предатель, – сказал Зул'кай ровно. – Ты часть клана. Кровь клана – твоя кровь. Вина клана – твоя вина. Так закон.

– Закон старый! – крикнул старейшина. – Та'рен Ша'кран говорит: новое время требует новых законов! Судите людей по их делам, не по делам предков!

– Та'рен говорит много, – ответила Раш'ка. – Но его здесь нет. Мы здесь. И мы помним.

Она повернулась к Зул'каю:

– Убить всех. Быстро. Без мучений. Не опускаться до уровня сяхерон. Но убить.

Зул'кай молчал. Смотрел на пленных. Лицо его было каменным, но глаза… Кел'тар видел боль там. Усталость. Сомнение?

– Вей'кан, – позвал Зул'кай. – Что скажешь?

Вей'кан – худой, жилистый воин Речных Певцов, лучший следопыт клана после самого Зул'кая – почесал шрам на груди. Подумал:

– Отпустим – вернутся в клан. Расскажут, что мы милосердны. Слабость. Другие кланы подумают: можно предавать, всё равно простят. Убьём – Та'рен узнает. Разгневается. Может изгнать из союза. Останемся одни против сяхерон.

Он пожал плечами:

– Оба выбора плохи. Выбираю меньшее зло: убить. Мёртвые не предают дважды.

Лу'ша – молодая воительница, едва двадцать зим, со шрамом от ожога на половине лица (сяхерон сожгли её деревню, она выжила, выползла из огня) – сказала тихо:

– Моя мать учила: месть – это круг. Убиваешь врага – его дети убивают тебя – твои дети убивают их. Бесконечно. Та'рен пытается разорвать круг. Может, надо попробовать?

Раш'ка фыркнула:

– Красивые слова. Скажи их Кай'ша и Тол'рен, что лежат мёртвыми рядом. Они оценят философию.

Лу'ша опустила голову.

Зул'кай повернулся к Кел'тару:

– Ты молчишь. Почему?

Кел'тар смотрел на девушку в клетке. Она смотрела в ответ. Губы шевелились – молитва? Или просто страх, слишком сильный для слов?

Шестнадцать зим. Возраст Ли'ары. Сестры, которую он ищет.

Если кто-то найдёт Ли'ару в клетке сяхерон… освободит её? Или убьёт, потому что она Танцующая-С-Ветром, а её клан когда-то предал его клан?

– Не знаю, – ответил Кел'тар честно. – Часть меня хочет убить. За мать. За отца. За брата. За всё, что Лесные Тени не сделали, когда братья звали. Но часть…

Он замолчал. Посмотрел на девушку снова. Она плакала беззвучно – слёзы текли по синей коже, оставляли мокрые дорожки на узорах.

– У меня есть сестра, – продолжил он тихо. – Ли'ара. Её захватили сяхерон две луны назад. Не знаю, жива ли. Каждый раз, когда атакуем конвой с пленными, надеюсь найти её. Освободить. Вернуть домой.

Он сделал шаг к клетке:

– Если кто-то из другого клана найдёт Ли'ару… если они будут судить её по грехам Танцующих-С-Ветром, а не по её делам… она умрёт. Невинная. Как эта девушка, может быть, невинна.

Зул'кай смотрел на него долго. Потом медленно кивнул:

– Мудрые слова. Та'рен гордился бы тобой.

Раш'ка плюнула:

– Мудрость не выигрывает войны. Ярость выигрывает. Страх выигрывает.

– Мы не выигрываем войну, – сказал Зул'кай устало. – Мы проигрываем медленно. Сяхерон больше. Сильнее. Оружие лучше. Каждый день мы теряем воинов, деревни, землю. Единственный шанс – объединиться. Все кланы. Без исключений.

Он посмотрел на пленных:

– Убьём их – Лесные Тени узнают. Объявят кровную месть. Вместо союза – война между кланами. Сяхерон посмеются, пока мы режем друг друга.

– Тогда что? – спросил Шул'кай. – Отпустить просто так? Где справедливость?

Зул'кай подумал. Лицо напряжённое, брови сдвинуты. Наконец сказал:

– Доставим в лагерь Та'рена. Пусть он судит. Ша'кран Ва'эл – Избранный Небом. На'вирэ говорит через него. Если он скажет убить – убьём. Если отпустить – отпустим. Его вина. Его выбор.

Раш'ка молчала. Потом неохотно кивнула:

– Согласна. Но если Та'рен проявит мягкость… Хранители-Пепла запомнят.

– Запомним все, – сказал Вей'кан. – Но Зул'кай прав. Мы не шаманы. Не вожди. Не можем решать судьбу кланового союза.

Зул'кай повернулся к пленным:

– Повезём вас к Та'рену Ша'кран. Он решит. До тех пор – живы. Попытаетесь бежать – убьём. Попытаетесь звать сяхерон – убьём. Поняли?

Старейшина кивнул, облегчение на лице. Другие пленные тоже – плечи расслабились, узоры чуть посветлели.

Девушка смотрела на Кел'тара. Прошептала – так тихо, что только он услышал:

– Ке'йа си. – "Спасибо тебе."

Кел'тар отвернулся. Не ответил.

-–

Из кустов, в тридцати тал'е от дороги, раздался звук.

Тихий. Хриплый. Мокрый кашель.

Все замерли. Руки потянулись к оружию.

Зул'кай показал знак: тишина. Двумя пальцами указал на Вей'кан и Кел'тара: проверьте.

Они двинулись бесшумно, пригнувшись, используя тени деревьев. Кел'тар вёл – нож в правой руке, левая свободна. Сердце билось ровно. Дыхание контролируемое. Охотник выслеживает добычу.

Кашель повторился. Ближе.

За толстым стволом ра'кши, упавшим год назад и поросшим мхом, лежало тело.

Сяхерон.

Живой.

Он полз. Медленно. Оставлял за собой след крови – тёмно-красной, почти коричневой, смешанной с грязью. Ноги волочились – сломаны? Парализованы? Левая рука цеплялась за корни, за камни, тянула тело вперёд. Правая прижата к боку, где серо-зелёная ткань пропиталась кровью.

Маска треснута, висит на ремне сбоку. Лицо открыто.

Молодое. Очень молодое. Двадцать зим, может меньше. Кожа бледная, покрытая потом и грязью. Волосы светлые, прилипли ко лбу. Глаза голубые, широко раскрытые – страх, боль, отчаяние.

Он увидел Кел'тара и Вей'кан. Замер. Открыл рот. Закричал.

Слова резкие, лающие, быстрые. Язык сяхерон. Кел'тар не понимал смысла, но интонация была ясна: мольба. Просьба. Умоление.

Сяхерон протянул руку – ладонь вперёд, пальцы растопырены. Жест? Символ? Кел'тар не знал.

Продолжал говорить. Быстрее. Громче. Слёзы текли по лицу, смешивались с грязью. Голос срывался, становился хриплым, потом снова высоким, почти визжащим.

Вей'кан наклонил голову, прислушиваясь:

– Язык мёртвых. Не понимаю. Ты?

Кел'тар покачал головой. Та'рен учил язык сяхерон некоторых воинов – тех, кто ходил в глубокие рейды, кто мог подслушать разговоры врага. Но Кел'тар не был из них. Он следопыт, не шпион.

Сяхерон продолжал кричать. Показывал на себя, на ногу, на бок. Потом на небо. Потом сложил руки, как в молитве. Тряс ими. Голос сорвался в рыдание.

Кел'тар присел на корточки. Изучал раны.

Нога сломана – кость торчит сквозь ткань, белая, острая. Бок пропорот – осколок чего-то? Кровь сочится, но не фонтаном. Внутренние органы задеты. Умрёт через время, что нужно солнцу, чтобы пройти четверть неба. Может медленнее, если жилистый.

Сяхерон смотрел на Кел'тара. Перестал кричать. Дышал тяжело, хрипло. Прошептал что-то – одно слово, два. Тихо. Нежно. Имя? Молитва?

Потом закрыл глаза. Слёзы всё текли.

Вей'кан сказал:

– Добить?

Кел'тар смотрел на лицо сяхерон. Молодое. Беззащитное. Сломанное.

Вспомнил лицо отца, умирающего на красной земле. Вспомнил мать, кашляющую кровью. Вспомнил брата, чья голова исчезла в розовом тумане.

Сяхерон убили их.

Этот сяхерон? Может быть. Может, он был там. Может, его руки держали цавол'ан, что плевался огнём. Может, его пули прошили грудь отца.

Или может, он был на другом конце планеты. Может, он тоже потерял семью. Может, он плачет не от боли, а от горя, от страха, от одиночества.

Не важно. Сяхерон – враг. Враг должен умереть.

Кел'тар поднял нож.

Сяхерон открыл глаза. Посмотрел на лезвие. Не пытался отползти. Просто смотрел. Губы шевелились – шептал что-то. Может, молитву своим богам. Может, имя любимого человека.

Кел'тар приставил нож к горлу.

Сяхерон закрыл глаза снова. Выдохнул – долго, дрожащий. Сдался. Принял.

– Жди, – сказал Вей'кан.

Кел'тар обернулся:

– Что?

– Не убивай быстро. – Вей'кан смотрел на сяхерон с холодным любопытством. – Та'рен учил нас: узнавай врага. Сяхерон не чувствуют боль, как мы? Или чувствуют? Проверим.

Кел'тар нахмурился:

– Зачем?

– Знание – сила. – Вей'кан достал свой нож. – Может, найдём слабость. Где болит сильнее. Куда бить, чтобы обездвижить, не убить. Полезно в бою.

Это была логика. Холодная. Практичная. Воины давно практиковали тау'ша – ритуальный допрос пленных, чтобы узнать тактику врага, слабые места, страхи. Боль была инструментом, как нож, как копьё.

Но что-то в голосе Вей'кан было другим. Не любопытство учёного. Что-то… голодное.

– Зул'кай не приказывал, – сказал Кел'тар медленно.

– Зул'кай не запрещал. – Вей'кан присел рядом. – Мы нашли. Мы решаем.

Он посмотрел на сяхерон:

– Это существо убило моего племянника. Шей'кан. Двенадцать зим. Хотел стать воином. Тренировался каждый день. Сяхерон сожгли его заживо, когда напали на лагерь. Слышал, как он кричит из-за стены огня. Не мог дотянуться. Горел три вдоха, потом затих.

Голос ровный, но руки дрожали.

– Этот сяхерон, может, не тот, кто держал факел. Но он их народ. Их кровь. Пусть заплатит.

Вей'кан приставил нож к ладони сяхерон. Надавил. Лезвие вошло неглубоко – полпальца. Кровь выступила.

Сяхерон закричал. Пронзительно. Тело дёрнулось, попыталось отползти. Вей'кан схватил за плечо, прижал к земле.

– Чувствует, – сказал он удовлетворённо. – Как мы. Может, сильнее – кожа тоньше.

Провернул нож. Сяхерон кричал громче. Слова, слова, слова – бессмысленные, отчаянные, захлёбывающиеся рыданиями.

Кел'тар смотрел. Не двигался.

Часть его – старая, племенная, воспитанная на историях о кровной мести – говорила: правильно. Пусть страдает. Как страдали наши.

Часть его – новая, та, что слушала слова Та'рена о единстве, о том, что месть – яд – говорила: это не бой. Это мучение беспомощного. Это…

Что? Неправильно? Но разве сяхерон не мучили пленных? Разве они не жгли детей, не спиливали священные деревья, не оскверняли На'вирэ?

Они начали. Народ отвечает.

Вей'кан вытащил нож из ладони. Кровь текла ручьём. Приставил лезвие к другой руке.

– Сколько пальцев можно отрезать, прежде чем они потеряют сознание? – спросил он, словно рассуждал о погоде. – У нас – четыре на руку. У них пять. Больше запас.

Сяхерон хрипел. Слова кончились. Остались только животные звуки – стоны, всхлипы, прерывистое дыхание.

– Хватит, – сказал Кел'тар.

Вей'кан обернулся:

– Что?

– Хватит. – Кел'тар встал. – Ты прав: они чувствуют боль, как мы. Узнали. Достаточно.

– Ещё не узнали, сколько выдержат до смерти. – Вей'кан усмехнулся. – Наши воины выдерживают ка'ратэ – Испытание Огнём – пятнадцать вдохов, прежде чем упасть без сознания. Хранители-Пепла выдерживают двадцать. Сяхерон? Может, три. Может, один. Слабые существа. Проверим.

Он приставил нож к плечу сяхерон – там, где мышца соединялась с костью. Начал резать медленно, методично. Не глубоко. Ровно настолько, чтобы причинять боль, но не убивать быстро.

Сяхерон кричал. Высоко. Пронзительно. Голос ломался, становился хриплым, потом снова взлетал в визг.

Кел'тар стоял. Смотрел. Нож тяжёлый в руке. Скальпы на поясе мокрые, липкие от крови.

Вей'кан работал сосредоточенно, с профессиональным интересом мясника, разделывающего тушу. Резал. Останавливался. Наблюдал реакцию. Резал дальше.

Сяхерон перестал кричать. Голос кончился. Остался только хрип – тихий, булькающий, прерывающийся. Тело дёргалось рефлекторно. Глаза закатились, показывая белки.

– Интересно, – пробормотал Вей'кан. – Сознание теряют быстрее нас. Но сердце бьётся сильно. Чувствую под пальцами. Живучие, как най'ви-тикран – древесные паразиты, что не умирают, пока не выпьют всю кровь.

Он вытер нож о серо-зелёную ткань сяхерон. Покрасневшая ткань стала почти чёрной.

– Добить?

Кел'тар смотрел на лицо сяхерон. Бледное до синевы. Рот открыт, губы шевелятся беззвучно. Слёзы высохли – не осталось влаги в теле.

Молодое лицо. Исказённое болью.

Лицо врага.

Лицо… кого-то.

Кел'тар вспомнил слова Та'рена, сказанные на совете кланов, когда Ша'кран призывал к единству:

"Сяхерон не животные. Не демоны. Они – народ. Чужой народ. Слабый телом, сильный инструментами. Они боятся смерти, как мы. Любят детей, как мы. Сражаются за выживание, как мы. Это не делает их правыми. Но делает их… понятными. Врага, которого понимаешь, можно победить. Врага, которого ненавидишь слепо, – нельзя."

Старейшины кланов тогда молчали. Некоторые кивали. Другие – как вождь Хранителей-Пепла – плевались, говорили, что Та'рен стал мягким, что На'вирэ не слушает больше.

Кел'тар тогда не знал, кому верить.

Сейчас, стоя над умирающим сяхерон, что хрипел тихо, захлёбываясь кровью, – он всё ещё не знал.

– Добить, – сказал он наконец. – Быстро. Он враг, но враг побеждённый. Мучение побеждённого – трусость.

Вей'кан посмотрел на него долго. Что-то промелькнуло в глазах – разочарование? Презрение? Усталость?

– Ты слишком слушаешь Та'рена, – сказал он ровно. – Мягкость не побеждает сяхерон. Страх побеждает.

– Страх мёртвых не учит живых, – ответил Кел'тар. – Если хочешь учить страхом – оставь одного в живых. Пусть расскажет остальным, что мы сделали. Это – просто месть. Бесполезная.

Вей'кан молчал. Потом медленно кивнул:

– Может, прав.

Наклонился над сяхерон. Приставил нож к горлу. Быстрый разрез. Фонтан крови – слабый, тело почти пустое. Хрип затих. Тело обмякло.

Вей'кан вытер нож о траву. Встал.

– Пойдём. Зул'кай ждёт.

Они вернулись к дороге. Тела сяхерон лежали там, где упали. Скальпированные. Пустые глаза смотрели в небо. Насекомые уже кружили, садились на раны, пили кровь.

На'вирэ возьмёт их. Переработает. Плоть станет удобрением для корней. Кости растворятся в земле. Души – если у сяхерон есть души – уйдут… куда? В пустоту? К своим богам? Или останутся здесь, потерянные, блуждающие, голодные?

Кел'тар не знал. Шаманы говорили, что только дети На'вирэ могут быть приняты Матерью после смерти. Сяхерон, не имеющие узоров, не могущие подключиться к корням – для них нет вечности. Только конец.

Может, поэтому они сражаются так отчаянно. Когда знаешь, что смерть – абсолютный конец, каждое мгновение жизни становится драгоценным.

Или страшным.

Зул'кай ждал у клетки с пленными. Рядом – Раш'ка, перевязавшая плечо, Шул'кай, Лу'ша. Воины собирали оружие сяхерон – цавол'ан, ножи, странные инструменты, назначение которых не ясно. Всё, что можно использовать или изучить.

– Нашли ещё одного, – доложил Вей'кан. – Умирающий. Добили.

Зул'кай кивнул:

– Хорошо. Больше никого?

– Нет.

– Тогда движемся. – Зул'кай посмотрел на небо. Солнце прошло половину пути к закату. – До лагеря Та'рена – три дня пути. Быстрым шагом, без остановок – два. Но с пленными…

Он посмотрел на клетку. Восемь Лесных Теней сидели молча, смотрели в землю. Старейшина шептал молитву. Девушка прижалась к одной из женщин – матери? Сестре?

– Пленные замедлят, – сказала Раш'ка. – Особенно если они истощены. Может, убить всё-таки? Проще.

Зул'кай покачал головой:

– Решение принято. Довезём. Живыми. Та'рен рассудит.

Он подошёл к клетке, открыл дверь:

– Выходите. Медленно. Руки за спинами. Попытка бежать – смерть. Попытка звать помощь – смерть. Понятно?

Пленные кивнули. Медленно, неуклюже – руки связаны, тела скованы от долгого сидения – вылезли из клетки. Восемь фигур, истощённых, грязных, но живых.

Шул'кай связал их верёвкой из лиан – одна длинная линия, восемь петель вокруг шей. Если один упадёт, остальные почувствуют. Если один попытается бежать, вся цепь остановится.

– Двигаемся, – приказал Зул'кай. – Быстро, пока свет есть. Тела сяхерон оставляем. Кай'ша и Тол'рен…

Он замолчал. Посмотрел на тела двух павших воинов, что лежали у края дороги, накрытые плащами из древесной коры.

– Несём с собой. Похороним у корней, как должно.

Шул'кай и Вей'кан подняли тело Кай'ша – лёгкое, пустое, словно душа, покинув, забрала с собой весь вес. Раш'ка и Лу'ша – тело Тол'рен.

Кел'тар подошёл к телу, что он убил ножом в начале боя. Сяхерон лежал на спине, глаза открыты, смотрят в небо. Скальп снят – розовая кость черепа блестит на солнце.

Присел. Закрыл глаза мёртвого ладонью – жест, который делают для своих, чтобы душа не видела пути назад и спокойно ушла к Матери.

Почему он сделал это для врага? Не знал.

Встал. Пошёл за остальными.

Отряд двинулся в джунгли – десять воинов, восемь пленных, двое мёртвых на плечах. Тени деревьев поглотили их. Дорога осталась позади – пустая, тихая, усеянная телами.

Кел'тар шёл последним. Оглянулся один раз.

Видел тела сяхерон. Видел кровь, впитывающуюся в красную землю. Видел, как корни ближайшего ра'кши медленно, почти незаметно, начинали шевелиться под поверхностью, тянулись к влаге, к плоти, к питательным веществам.

На'вирэ брала. Как всегда брала. Не задавая вопросов. Не различая своих и чужих после смерти. Для Матери все мёртвые равны – материал для жизни.

Может, в этом и была мудрость. Не в мести. Не в справедливости. Просто в круге: жизнь питает смерть, смерть питает жизнь.

Бесконечно.

Пока кто-то не разорвёт круг.

Сяхерон разрывали. Брали, не отдавая. Убивали деревья, не давая вырасти новым. Резали нейросеть На'вирэ, оставляя шрамы, что не заживут за тысячу зим.

Поэтому они должны умереть. Все.

Даже молодые. Даже те, что плачут, умирая. Даже те, чьи глаза полны страха.

Потому что если они останутся – круг разорвётся навсегда. И На'вирэ умрёт.

И народ умрёт вместе с ней.

Кел'тар отвернулся от дороги. Пошёл в тень деревьев, где ждали остальные.

Двадцать три скальпа на поясе тяжело били по бедру. Кровь высыхала, становилась жёсткой, как кора.

Сколько ещё нужно, чтобы чаша весов уравнялась?

Все. Все сяхерон.

Или все дети народа.

Одни должны умереть, чтобы другие жили.

Та'рен говорил, что есть третий путь. Путь мира. Путь, когда обе стороны находят баланс.

Но Кел'тар, идущий через джунгли, что светились в сумерках тысячью цветов биолюминесценции, мимо деревьев, что шептали боль через корни, мимо тел товарищей на плечах живых – не верил в третий путь.

Верил только в нож. В кровь. В месть.

И в то, что когда-нибудь – через луну, через год, через десять зим – он найдёт Ли'ару. Живую или мёртвую. Освободит или отомстит.

Это было всё, что удерживало его.

Всё остальное – боль, усталость, сомнения – он запер глубоко внутри, где даже На'вирэ не могла достать.

Как делают все воины, что сражаются слишком долго.