Операция «Возвращение»

Дополнительные инструкции:

1. Усилить карантинные меры внутри резервации. Изолировать больных полностью.

2. Минимизировать контакт персонала с интернированными. Весь персонал переходит на масочный режим постоянно.

3. Вести ежедневную статистику заболеваемости и смертности. Отчёты в 18:00 каждый день.

4. При достижении смертности 50% – активировать Протокол Омега (детали в запечатанном файле, код доступа ).

Держите ситуацию под контролем, капитан. Это война. Потери неизбежны.

Генерал-майор Дж. Шепард

Холлоуэй читал сообщение три раза. Каждый раз слова не менялись. "Потери неизбежны." Восемьсот сорок семь человек – не "потери". Имена. Лица. Дети, которые пели на площади. Женщины, молившие о лекарствах. Воины, касавшиеся бетона в надежде достучаться до своей богини.

Он открыл файл "Протокол Омега". Ввёл код доступа, который получил при назначении на должность, но никогда не использовал. Экран мигнул, появился документ.

ПРОТОКОЛ ОМЕГА

КЛАССИФИКАЦИЯ: СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Директива 447-Омега, раздел XIII

Активация условий:

При достижении уровня смертности 50% среди интернированных эденитов в результате инфекционного заболевания или иной причины, угрожающей полной потере контроля над резервацией, командир обязан:

1. Эвакуировать весь человеческий персонал в течение 6 часов.

2. Запечатать все выходы резервации (двери, ворота, вентиляционные шахты).

3. Активировать термобарическую зачистку территории.

– Средство: четыре управляемых снаряда класса "Молот", термобарические боеголовки, запускаются с базы "Цитадель-1" по координатам резервации.

– Результат: полное уничтожение всех биологических объектов в радиусе поражения, стерилизация территории.

Обоснование: Предотвращение распространения инфекции за пределы резервации. Предотвращение массового побега интернированных. Минимизация риска для человеческого персонала и военных операций Альянса.

Юридическая защита: Исполняющий приказ освобождается от уголовной ответственности согласно Хартии Выживания, раздел VII, пункт 12: "Действия, предпринятые для защиты жизней военнослужащих и граждан Альянса от критической угрозы, не подлежат судебному преследованию".

Подпись и печать требуются для активации.

Холлоуэй смотрел на экран. Руки лежали на столе, неподвижные. Термобарическая зачистка. Как в Главе 1, когда Ирина наблюдала за ударом по пещерам клана Речных Певцов. Двести-триста мёртвых за минуту. Здесь будет больше. Восемьсот сорок семь. Минус четверо уже умерших. Восемьсот сорок три.

Дети из барака три. Сто пятьдесят семь детей. Девочка, которая показывала на джунгли, шептала "На'вирэ". Женщина с младенцем, что просила лекарства. Воин, что стоял на площади, говорил пророчество о том, как Гея сотрёт людей с лица Эдема.

Все сгорят. Мгновенно, если повезёт. Медленно, если окажутся на периферии взрыва.

Холлоуэй закрыл файл. Встал. Вышел из модуля.

Вторая группа уже выводилась на площадь – женщины и дети, бараки два и три. Сто человек, медленно выходили на свет, щурились от солнца. Дети держались за руки матерей, старших сестёр, бабушек. Некоторые кашляли – сухо, надрывно. Холлоуэй считал. Десять. Пятнадцать. Двадцать детей кашляли.

Они расходились по площади, как первая группа. Садились, касались бетона. Молились. Одна женщина – та самая, что утром просила о помощи для младенца – сидела у края площади, держала ребёнка на руках. Младенец не двигался. Холлоуэй подошёл ближе, остановился в трёх метрах. Женщина качалась вперёд-назад, пела что-то тихое, мелодичное. Колыбельная. Лицо её было мокрым от слёз, но голос не дрожал.

Лейн стоял рядом с Холлоуэем, смотрел тоже. Тихо сказал:

– Ребёнок умер. Час назад. Доктор Чжан пыталась реанимировать, но… не смогла. Сказала женщине. Женщина не отдаёт тело. Говорит, что На'вирэ вернёт его к жизни, если она будет молиться достаточно долго.

Холлоуэй смотрел на крошечное тельце в руках матери. Синяя кожа стала серой. Узоры погасли полностью. Глаза закрыты. Мать пела, гладила по голове, поправляла лоскут ткани, которым укрыла.

– Мы должны забрать тело, – сказал Лейн. – Протокол. Кремация в течение шести часов после смерти.

– Оставь её, – сказал Холлоуэй.

– Но сэр, протокол…

– Оставь её, рядовой. Это приказ.

Лейн замолчал, кивнул, отошёл.

Холлоуэй стоял, смотрел. Женщина продолжала петь. Другие эденитки – пять, шесть – подошли, сели рядом с ней в круг. Начали подпевать. Голоса сплелись в гармонию, печальную, древнюю, красивую до боли.

Солдаты на периметре смотрели. Дженкинс стоял на посту три, лицо отвёрнуто, плечи дрожали. Плакал? Холлоуэй не был уверен. Не хотел проверять.

Час прошёл. Женщина всё ещё держала мёртвого младенца. Пела. Гриер подошёл к Холлоуэю:

– Сэр, время истекло. Возвращать вторую группу?

Холлоуэй смотрел на женщину. На круг эдениток вокруг неё. На детей, сидящих поодаль, наблюдающих молча.

– Дай ей ещё десять минут.

– Сэр, протокол…

– Десять минут, сержант.

Гриер кивнул, отошёл.

Десять минут прошли. Женщина медленно встала. Прижала младенца к груди, поцеловала в лоб. Сказала что-то – одно слово, длинное, с мелодичным окончанием. Лейн, стоявший рядом, перевёл:

– "Сул'ка На'вей". "Иди к Матери". Это… то, что говорят умирающим. Разрешение уйти.

Женщина подошла к Гриеру, протянула тело. Гриер принял осторожно, держал неуклюже, как будто боялся сломать то, что уже было сломано. Женщина посмотрела на него долго, потом кивнула, развернулась, пошла к бараку. Другие эденитки следовали за ней молча.

Гриер стоял с мёртвым младенцем в руках, смотрел на Холлоуэя:

– Сэр, что делать?

– Отнести в медблок. Доктор Чжан оформит документы. Кремация по протоколу.

– Есть, сэр.

Гриер ушёл. Холлоуэй остался один на площади. Солнце начинало клониться к горизонту – четыре часа дня. Ещё одна прогулка вечером, последняя за день. Потом ночь. Потом новый день. И всё повторится.

Сколько дней осталось? Неделя. Десять дней. Потом половина резервации будет мертва. Потом Протокол Омега.

Термобарические снаряды. Огонь с неба. Всё сгорит за минуту.

Чисто. Эффективно. Никаких следов.

Холлоуэй пошёл обратно к своему модулю. Прошёл мимо барака четыре – там, за запертой дверью, лежали больные. Сорок девять подтверждённых. Завтра будет больше. Послезавтра – ещё. Хрипы, кашель, стоны доносились сквозь стены.

Он зашёл в модуль, закрылся. Сел за стол. Открыл ящик, достал бутылку виски – запечатанная, привезённая с Марса, подарок от старого друга на прощание перед отправкой на Эдем. "На случай, если станет совсем хреново", – сказал друг тогда, смеясь.

Холлоуэй открыл бутылку, налил в стакан. Поднёс к губам. Остановился.

Если выпьет сейчас – не остановится. Знал себя. Выпьет бутылку, потом найдёт ещё, потом потеряет контроль. А контроль был всё, что удерживало это место от полного хаоса.

Поставил стакан обратно. Закрыл бутылку. Убрал в ящик.

Открыл терминал, начал писать вечерний отчёт.

ЕЖЕДНЕВНЫЙ ОТЧЁТ – 19.05.2893

Резервация "Новая Надежда-1"

Население: 843 (минус четверо умерших)

Заболевших: 49 подтверждённых, 32 с симптомами

Умерших за сутки: 1 (младенец, женский пол, возраст ~6 месяцев, причина: респираторная недостаточность)

Инциденты: Нет

Моральное состояние персонала: Удовлетворительное

Моральное состояние интернированных: Критическое

Прогноз: Ухудшение ситуации в течение 7 дней.

Капитан Д. Холлоуэй

Он отправил отчёт, закрыл терминал, лёг на койку. Не раздеваясь. Смотрел в потолок, считал заклёпки. Сорок две. Всегда сорок две.

За окном солнце садилось. Прометей окрашивал небо в красное, фиолетовое, оранжевое. Красиво. Джунгли за забором начинали светиться – биолюминесценция, зелёная, синяя, фиолетовая. Жизнь кипела там. Здесь, внутри резервации, умирала.

Из бараков доносился кашель. Всё громче. Всё больше голосов. Хор умирающих.

Холлоуэй закрыл глаза, но сон не шёл.

Он видел цифры. Восемьсот сорок три. Минус сорок девять больных. Минус тридцать два с симптомами. Завтра минус пятьдесят. Послезавтра минус сто. Через неделю – половина.

Потом Протокол Омега.

Четыре снаряда. Термобарические боеголовки. Огонь, который выжигает кислород, разрывает лёгкие, испепеляет плоть.

Девочка из барака три. Показывала на джунгли. Шептала "На'вирэ".

Женщина с мёртвым младенцем. Пела колыбельную. "Сул'ка На'вей".

Воин на площади. Говорил пророчество. "На'вирэ сотрёт вас с лица Эдема".

Все сгорят.

Холлоуэй открыл глаза, посмотрел на иллюминатор. Джунгли светились. Живые. Свободные.

А он был тюремщиком. Надзирателем лагеря смерти, который ещё не признавали лагерем смерти, потому что формально давали еду, воду, крышу. Потому что формально это была "временная мера". Потому что формально выполняли приказы.

Формально.

Он встал с койки. Не мог лежать. Вышел из модуля. Ночь опустилась полностью – небо Эдема было чёрным, усыпанным звёздами, которых не видели на Земле сквозь смог уже сто лет. Млечный Путь тянулся яркой полосой от горизонта до горизонта. Прометей ушёл за джунгли, но его отсвет – тусклый оранжевый – ещё держался на западе.

Холлоуэй шёл по центральной дороге резервации. Прожектора на вышках включились автоматически, резкий белый свет заливал периметр, оставляя центр площади в полутени. Генераторы гудели монотонно. Из бараков доносились звуки: кашель, стоны, тихие голоса, поющие молитвы. Никто не кричал. Эдениты не кричали, даже умирая.

Он подошёл к бараку четыре – карантинный блок. Дверь была заперта снаружи, табличка "ВХОД ТОЛЬКО В ЗАЩИТНОМ КОСТЮМЕ". Холлоуэй посмотрел через маленькое окно в двери – зарешеченное, грязное стекло.

Внутри лежали тела. Не мёртвые – живые, но едва. Сорок девять эденитов на нарах, на полу, прижатые друг к другу. Узоры на коже почти не светились – серые линии на бледной синей коже. Некоторые дышали хрипло, грудь вздымалась неровно. Другие не двигались вообще, только глаза открыты, смотрели в потолок. Один эденит – старик, седые волосы, лицо изрезано морщинами – сидел у дальней стены, держал за руку молодую женщину, что лежала на нарах, кашляла кровью. Гладил её по голове, шептал что-то. Может, молитву. Может, прощание.

Холлоуэй смотрел. Не мог отвести взгляд. Это его ответственность. Его приказы привели их сюда. Его решения держали их в этой клетке, на мёртвом бетоне, вдали от их богини, пока человеческие болезни пожирали их изнутри.

Он не садист. Не чудовище. Просто солдат, выполняющий приказы.

Но где граница? Когда "выполнение приказов" становится соучастием в геноциде?

Холлоуэй отошёл от окна, пошёл дальше. Прошёл мимо медблока – свет горел внутри, силуэт доктора Чжан склонился над столом, где лежало тело. Младенец, которого принёс Гриер? Или ещё кто-то?

Он не зашёл. Не хотел знать.

Дошёл до забора, до поста номер шесть. Рядовой на вышке отдал честь, Холлоуэй кивнул, остановился у сетки. Прижал ладонь к холодному металлу. Джунгли были в пятидесяти метрах – огромные деревья, светящиеся стволы, лианы, что переплетались как живые мосты. Биолюминесценция пульсировала – зелёная, синяя, фиолетовая, ритмичная, как дыхание. Гея. На'вирэ. Планета-богиня, что эдениты считали живой, сознательной, матерью всего.

Холлоуэй не верил в богов. Вырос на Марсе, в куполах, где воздух был синтетическим, вода – переработанной, жизнь поддерживалась машинами. Боги там не требовались. Только инженеры и солдаты.

Но здесь, на Эдеме, глядя на светящиеся джунгли, слушая хор насекомых, птиц, существ, которых он не мог идентифицировать, чувствуя вибрацию в земле под ногами – слабую, почти неразличимую, как далёкое сердцебиение – он почти мог поверить.

Почти.

Он услышал шаги за спиной. Обернулся. Доктор Чжан подходила, халат в пятнах крови, волосы растрепались, лицо серое от усталости.

– Капитан.

– Доктор. Ещё работаете?

– Всегда работаю. – Она остановилась рядом, посмотрела на джунгли тоже. – Красиво, правда? Жаль, что это наш враг.

Холлоуэй не ответил.

Чжан достала сигарету из кармана, закурила. Затянулась глубоко, выдохнула дым в ночной воздух. Холлоуэй знал, что она не курила до Эдема. Начала здесь, в резервации, три недели назад. Говорила: "Лёгкие всё равно сдохнут от токсинов на Земле, если вернусь. Так хоть получу удовольствие".

– Ещё двое умерли, – сказала она тихо, не глядя на него. – Час назад. Женщина, тридцать лет. Мужчина, сорок пять. Пневмония, отёк лёгких. Ничего не могла сделать. Антибиотики не работают. Их организм не реагирует на наши лекарства так, как должен. Это как лечить рыбу от обезвоживания – логика есть, но физиология другая.

– Сколько теперь?

– Шестеро мёртвых. Семьдесят два больных. Завтра будет сто. Послезавтра – сто пятьдесят. Это экспонента, капитан. Математика. Через десять дней половина резервации будет заражена. Через две недели – все, кто не умер, будут носителями. Смертность… я даже не знаю. Тридцать процентов? Пятьдесят? Больше?

Холлоуэй молчал. Чжан затянулась снова, потом бросила сигарету, растоптала ботинком.

– Я читала Протокол Омега, – сказала она.

Холлоуэй обернулся резко:

– Как вы…

– У меня доступ второго уровня. Медицинский персонал должен знать экстренные процедуры. – Она посмотрела на него. – Термобарическая зачистка. Красиво звучит. Лучше, чем "сжечь живьём восемьсот человек".

– Это не люди.

– Нет, – согласилась Чжан. – Это не люди. Это эдениты. Разумные существа. С культурой, языком, семьями, детьми. С богиней, в которую верят сильнее, чем мы когда-либо верили в своих богов. Но формально – не люди. Поэтому можно.

Холлоуэй сжал кулаки:

– Я не хочу этого. Думаете, я хочу? Я выполняю приказы. Пытаюсь спасти, кого могу. Запросил медикаменты, оборудование, всё, что мог…

– Я знаю, – прервала Чжан. – Вы хороший человек, капитан. Именно поэтому вы и мучаетесь. Плохие люди не мучаются. Они просто делают работу, идут спать, не видят кошмаров. Вы видите?

Холлоуэй не ответил. Чжан кивнула:

– Я тоже. Каждую ночь. Лица тех, кого не смогла спасти. Младенец сегодня – шестой за две недели. Шестой. Знаете, что она сказала мне, та мать, когда отдавала тело? Лейн переводил. Она сказала: "Ке'йа си. На'вирэ ко'вей сена". "Спасибо. Матерь увидит твою доброту". Доброту. Я не смогла спасти её ребёнка, и она благодарит меня за доброту.

Голос Чжан дрожал. Она достала ещё одну сигарету, руки тряслись, не могла прикурить. Холлоуэй взял зажигалку, поднёс огонь. Чжан затянулась, закрыла глаза.

– Я не знаю, что делать, – сказала она тихо. – Я врач. Я должна спасать жизни. Но я не могу. Не здесь. Не с этим. Всё, что я делаю – смотрю, как они умирают, записываю симптомы, отправляю тела в крематорий. Я не врач. Я регистратор трупов.

Холлоуэй положил руку на её плечо. Она не отстранилась. Стояли молча, двое усталых людей, смотрели на светящиеся джунгли, слушали хор умирающих за спиной.

– Если бы вы могли, – спросил Холлоуэй тихо, – если бы зависело только от вас – что бы вы сделали?

Чжан смотрела на джунгли долго. Потом ответила:

– Открыла бы ворота. Выпустила бы их всех. Пусть бегут к своим деревьям, к своей Гее, к корням, которые их лечат. Половина умрёт по дороге, половина выживет. Лучше, чем все умрут здесь. Или сгорят, когда придёт Протокол Омега.

– Вас расстреляют за дезертирство. Меня тоже, если соглашусь.

– Знаю. – Чжан улыбнулась устало. – Поэтому не делаю. Потому что я трус. Храбрость – умереть за правое дело. Трусость – жить, зная, что делаешь неправильно, но продолжать, потому что боишься последствий.

Она бросила сигарету, развернулась, пошла обратно к медблоку. Холлоуэй смотрел ей вслед. Потом снова на джунгли.

Ворота были в пятидесяти метрах слева. Массивные, металлические, электронный замок, управляемый с центрального пульта в его модуле. Один код – шесть цифр – и они откроются.

Восемьсот сорок три эденита побегут к свободе. Солдаты будут стрелять – протокол требует. Половина упадёт, прежде чем достигнет джунглей. Половина доберётся. Выживут? Может быть. Может, Гея действительно их спасёт, если они коснутся корней. Может, всё, что рассказывала Чжан о планетарной нейросети, активирующей иммунитет – правда.

Или умрут в джунглях от болезни, от хищников, от голода.

Но умрут свободными.

Холлоуэй закрыл глаза, сжал пальцы на сетке забора. Металл врезался в кожу. Шесть цифр. Один код. Один выбор.

Открыл глаза. Отпустил сетку. Пошёл обратно к модулю.

Он не герой. Не мученик. Просто солдат, выполняющий приказы, потому что не знает, как ещё жить.

Зашёл в модуль, закрылся. Сел за стол. Открыл терминал, проверил почту. Новое сообщение от командования: "Поставка медикаментов задерживается на 24 часа. Технические проблемы. Ожидайте".

Задерживается.

Холлоуэй захлопнул терминал. Открыл ящик, достал бутылку виски. На этот раз не остановился. Налил полный стакан, выпил залпом. Обжигающая жидкость обожгла горло, желудок, разлилась теплом по телу. Налил ещё. Выпил. Ещё.

За окном кашель из бараков становился громче. Хор умирающих пел свою песню смерти. Джунгли светились, живые, равнодушные, вечные.

А Холлоуэй сидел в металлической коробке, пил виски, считал заклёпки на потолке и ждал дня, когда придёт приказ подписать Протокол Омега, нажать кнопку, отправить четыре термобарических снаряда на головы тех, кого он должен был защищать.

Потому что это война.

Потому что потери неизбежны.

Потому что он просто выполняет приказы.

Потому что альтернатива – признать, что он соучастник геноцида, и с этим признанием невозможно жить.

Холлоуэй допил бутылку. Положил голову на стол. Закрыл глаза.

Сон не пришёл.

Только кашель. Хор умирающих. И сорок две заклёпки на потолке, которые он видел даже сквозь закрытые веки.

Сорок две.

Всегда сорок две.