Графиня поневоле

Мальчонка, только и рад пожить в имении. Живописное место, где располагалась усадьба барина, казалось, одним своим видом располагало к покою. Дом Апраксина представлял из себя каменное здание в два этажа в готическом стиле с высокой крышей. Кто б ни был, переступая порог, входящий оказывался в передней – просторном светлом зале. Отсюда же вела на второй этаж, по устоявшейся традиции, называемый антресолями, массивная мраморная лестница, устланная ковром.

Сразу за передней он оказывался в парадном зале, где иной раз граф устраивал приёмы и обеды. Окна же последнего выходили в благоустроенный парк со статуями и фонтанами, имеющий отдалённую схожесть с Версалем, модной тенденцией в аристократических кругах, особая гордость графа Апраксина. Зал будучи не столь большим, украшенный зеркалами, визуально приобретал объём. И хоть и посещал барин имение в летнюю пору и редких случаях зимой, зал был оформлен по всем правилам: лепные потолки, плафоны, роспись на стенах.

Всё это должно было располагать к умиротворённой беседе и дружескому общению гостей. Полу на первом этаже, как и на антресолях выложенные художественным паркетом, сами могли служить подлинными произведениями искусства. И уж, как принято в любом благородном доме, с обеих сторон парадного зала находились гостиные, по цветовому убранству называющиеся розовой, зелёной или иной гостиной.

Была здесь также и небольшая библиотека, кабинет и бильярдная. Особое место занимали парадная столовая и буфетная, куда из кухни, располагающейся в отдельном здании доставляли готовые блюда. И в этом особняке у Ефремушки на антресолях была отдельная комната, в отличие от остальной прислуги, хотя также не во все комнаты разрешалось ему заходить. Да разве уследишь за мальчонкой? Но такое положение у него было только в имении, в столице же он жил в каморке, приспособленной из свободной комнаты, что предназначалась для каких-либо надобностей, но вследствие некоторых причин, потерявших актуальность.

Но даже, проживая в особняке, он оставался тем же мальчонкой, каждое утро отправлялся к коровнику, когда молоденькие зазнобы заканчивали доить коров и он приставал к ним, выпрашивая налить ему молока парного. Девушкам только того и надо, пока нальют молока, подтрунивают над ним, заливаясь звонким и заливистым смехом. И вполне возможно, парни постарше завидовали ему, те, которые имели влюблённость какой-либо из них, что он так запросто заговаривает с девчатами и они с ним.

А ему мальчонке, что, он берёт кружку с краюхой пышного хлеба и с превеликим удовольствием, причмокивая, пьёт живительное молоко. И такая нега разливается по всему телу, так бы всё вокруг и обнял, и жизнь кажется прекрасной сказкой. Кругом изумительной красоты природа: речка, журчащая прямо за зарослями ивняка, черёмухи и тальника, луга, покрытые сочной изумрудной травой, так и манящие прилечь, отринув прочь все мысли.

А купания в воде, что парное молоко? Он находил такие места, где река затормаживала свой бег, и вода нагревалась на порядок быстрее нежели на стремнине. Поскидав свои нехитрые одежды, он бегом бросался в воду и купался до изнеможения. Как и любовь к русской бане, привитая в имении.

Иной раз к нему присоединялись дети крепостных крестьян, да и другие тоже. Но в другое время почему-то сторонились Ефремушку. Причиной этого могла быть одёжка Ефремушки, что покупал ему барин или что-то иное, об этом он не задумывался. Играют с ним – хорошо, нет; он тоже напрашиваться не станет.

Бывало, что, заслышав звонкие девичьи голоса на заводи, где вода доходила ему до подбородка у самого берега, а дальше заходить он побоялся в одиночку, он подкрадывался, стараясь не производить шума, и подсматривал за купающимися девушками. Да кого из нас в подростковом возрасте помимо нашей воли, любопытство не тянуло подсматривать? Сие желание возникает самопроизвольно и крайне затруднительным представляется устоять перед ним.

Разок, ему даже досталось от девушек, когда вот так же подглядывая, он сам не удержался и чихнул, всполошив их. Девушки, подняв громкий визг, кто как прикрываясь, те, что были на берегу, схватили свои платья. Купавшиеся в заводи, старались по самое горло, погрузиться в воду и обращались к подругам с просьбой подать одежды. И столько было во всём этом неподдельного озорства и веселья.

Но, увидев, что это мальчонка, они лишь шутя огрели его верхними платьями, ещё звонче заливаясь смехом. Да ещё крапивой ожгли по мягкому месту, чтоб впредь неповадно было подглядывать. Ох, и помучился же он тогда. И было во всём этом столько веселья, озорства и естественности природной, а не на потребу, что он и сам бы не прочь вольничать, да малость лет не дозволяют.

Воздух, наполненный живительным ароматом луговых цветов, кружил голову. Да и солнце, здесь на привольном просторе, казалось, больше и жарче, нежели он привык видеть его в городе. А загорал он на солнышке, сам барин шутя называл мавром, настолько смуглой становилась его кожа. И Ефремушке по осени жаль было расставаться с этим волшебством, что дарила жизнь в поместье, и будь его воля, так бы и жил здесь.

А что? Дом отапливается, еды вдоволь, много ли надо мальчонке-то? Сколько раз он с огромным желанием смотрел на горы, по склону которых мечтал прокатиться на санях. Чтобы с ветерком наперегонки, когда мороз щекочет щёки и щиплет глаза, а детвора с завистью смотрит на смельчака, рискнувшего на такое. Да, только барин ни разу не позволил ему оставаться в имении, каждый раз находя для этого повод. А барину как можно прекословить?

* * * * *

Оставалась челядь, способная создавать удобства, как и неудобства тоже, но не более того и Ефремушка, которого барин подобрал на улице, предоставлен был сам себе. И хоть Ефремушка и имел, какие-никакие способности, но больше в физическом плане, мог побороть любого, двухпудовые гири подкидывал играючи, но к учению оказался глух: не тянуло его в эти дебри науки и всё этим сказано. А способностями, он проживанию в имении всё-таки обязан, живи в городе, разве окреп бы настолько. Кристально-чистый воздух и живительна вода с родника сделали его крепким и силушки немеряной.

Как-то Апраксин попытался вывести его в театр, так он спрятался настолько, на другой день с трудом отыскали. И уже после этого граф с ним на эти темы не заговаривал, видимо, решил: каждому – своё. Кто-то, надо полагать родился театралом, а кто актёром-лицедеем, третьему же дано живописать картины по былинам ли, с натуры ли на плэнере.

Ефремушке всё сие не дано изначально, на кулачные же бои, граф выводить его опасался, не ровен час покалечит кого. С него вполне может статься, силы немеряно. По прошествии двух лет, когда барин заговорил о новой женитьбе, Ефремушка насторожился, а ну как его воспримет новая пассия графа.

Но он сам не обмолвился об этом ни словом, а Ефремушка не смел даже заикнуться на эту тему, пусть и баловень, не его ума дело, понадобится, заговорит. В один из зимних вечеров, Ефремушка усталый после уборки двора, уже надумал собираться спать, как граф через пострела вызвал к себе.

Он поначалу опешил от этого, призадумался, не натворил ли чего за день к немилости барина, но ничего подобного не припоминалось, как, ни чеши затылок. После же решил, что может статься, на графа блажь напала посидеть с ним, повечерять и поплёлся в барскую половину.

Граф, устроившись уютно, сидел в кресле в вечернем халате из бархата с меховым воротником, возле ног примостилась собачка, с которой он не расставался. На лице, выбритом до синевы, отражались отблески огня из камина, где пламя с жадностью пожирало подброшенные дрова. На переносице отложилась глубокая бороздка, демонстрируя глубокую задумчивость.

Сеттер, положив голову на вытянутые, перед собою, лапы, мирно продолжал дремать, как если бы понимал, что хозяину в данную минуту не до него, и не удосуживаясь даже обращать внимания на приход Ефремушки. Весь внешний вид графа говорил, что его что-то заботит, но только что? Услышав звук открываемой двери, он обернулся и только затем заметил Ефрема.

– Пришёл? – суровым взглядом посмотрел на него граф.

– Да, барин, то есть, Ваше сиятельство, – с готовностью, словно только и ждал этого вопроса, ответил тут же. В голосе, как ни силился скрывать, явно прозвучали нотки испуганности, да иначе и быть не могло, барин он и есть барин.

– Страху натерпелся? Да ладно, скрывай – не скрывай, знаю, натерпелся. Но наказывать не буду, тут у меня дума родилась, – тут граф сделал многозначительную паузу, прямо в глаза глядя Ефрему, как если бы решал: посвящать или нет, и лишь затем начал издалека: – Ефремушка, помнишь госпожу?

– Как не помнить, Ваше сиятельство? Душа – человек была, – выпалил Ефрем, из желания угодить барину, а после, и вправду припомнив графиню, что даже голоса ни на кого не повышала.

– Да, прекрасная женщина была, бесценная, всё бы отдал, чтобы вернуть, – с тяжёлым выдохом произнёс граф. – Но, Ефремушка, жизнь-то не кончилась на том. Сам видишь, наследника или наследницы не имею, а годы идут… И кому я оставлю, нажитое немалым трудом, имущество, поместье? Та же дворовая челядь, что едва ли способна жить самостоятельно. Пропадут же без меня, как пить дать, пропадут. Никто ход времени не отменял…

– Что правда, то правда, Ваше сиятельство, – не понимая, к чему клонит граф, поддакнул Ефрем.

– Тут, Ефремушка, вот какое дело… Приметил я фотографию одной зазнобы, будучи в гостях у одного из друзей… Засел мне в душу её образ, – растягивая слова, произнёс граф, ещё не вводя в курс дела Ефремушку, отчего тот стоял, не зная, что делать. Присесть-то, граф не давал разрешения. Что-либо отвечать, так тоже, как бы нечего, оставалось ждать, что дальше скажет барин.

– Что молчишь-то, Ефремушка? – обратился к нему граф и пристально посмотрел на него, словно впервые видел. Он же, невысокий, да и узкокостный, стоял перед ним навытяжку. С некоторых пор Ефремушка взял в привычку отращивать бороду, что поначалу не совсем понравилось Их Сиятельству, но в задуманном графом предприятии, могло сыграть хорошую службу.

– Так, я, барин, слушаю, – ответил Ефремушка. – Вы же изволили думать, так стало быть, я чтобы не мешать и молчал.

– Всякий раз ведь выкрутишься, наглец ты, этакий, – и сам себе рассмеялся.

– В общем так, Ефремушка, предприятие тебе предстоит серьёзное. Как будешь выполнять, твоё дело, но сработать надо. Покуда я буду наводить справки, ты подумай над решением.

– Ваше Сиятельство, да я в любую минуту готов, лбом расшибусь.

– Ну это, конечно, излишне. Да я и не сомневаюсь в твоём усердии, Ефремушка. Но сноровка требуется немалая, да и наблюдательность тоже. Невесту желаю выкрасть, – откровенно сказал ему граф. Но более, ни одного слова.

Ефремушка вслед за барином, тоже впал в задумчивость. И было от чего, это тебе не булочки у торговки базарной украсть, тем паче при скоплении толпы, галдящей на всякий лад, не хуже тех же гусей, подгоняемых хозяином, что могла оплеухой наказать, а в этом вопросе и каторга в Сибирь на долгие годы могла замаячить и причём реально, здесь голова требуется ясная. Или и того похуже, не дай Бог, попадёшься, смерти не миновать, а до этого будут бить, чем ни попадя, безо всякой на то жалости.

Граф, приглядываясь, прикидывал в своём уме: справится ли он один? Или двоих снарядить? Дело такое, что поневоле станешь перебирать варианты, выискивая наиболее выигрышные, чтобы уж наверняка. Но тут опять затруднение возникает: чем больше людей вовлечено в задуманное предприятие, тем меньше шансов оставить всё это в тайне: авось, кто-то из посвящённых, да проболтается. Ему-то сие ничем не угрожает, лишь лёгкая тень, может статься, коснётся немного, а предприятие, почитай, пропало. Да ещё не ровен час и Ефремушки, верного слуги лишится, это уж как пить дать.

Никакой адвокат и никакие деньги не помогут отвести беду от Ефремушки, да и станет ли он за него кланяться, это ещё под вопросом и, вообще, лучше избегать этих препятствий. И эта закавыка заставляла ломать голову над решением, как лучше всего поступать.

Дело же обстояло в следующем. Как-то, будучи в гостях у барона, назовём для краткости N., Апраксин увидел лаковую миниатюру – портрет девушки, и так она запала в его сердце, оставив неизгладимый след, что он решил непременно выведать с кого он списан. Издалека подступив, исподволь и незаметно, Апраксин речь подвёл к миниатюре. Барон, не подозревающий об истинных намерениях поведал краткую историю, что была известна ему. О девушке, что позировала художнику, он ничего не знал и в этом его помощь была бесполезна. Но, он проговорился, что баронессе, возможно, что-то известно. Более об этом они не заговаривали.

С бароном не заговаривали, но оставалась баронесса. И вот её-то и решил расспросить при случае Александр. Как ему удалось выяснить, баронесса не прочь флиртовать с состоятельными господами. Апраксин большой поклонник искусства, знаток театральных премьер, своими манерами способен увлечь даже самую серьёзную матрону, в жизни не помышлявшей о флирте, не говоря уже об адюльтере. Его манера с одинаковой лёгкостью рассуждать о вещах будь то серьёзных или ничего не стоящих, причём приводя достоверные и убедительные сведения, никого не оставляла равнодушным, оказывавшихся поблизости.

К его вящему удовольствию, дама не считала флирт чем-то достойным осуждения и легко увлеклась благородным господином. Выходы в свет, где блистал её спутник остроумием и начитанностью, свободно переходивший с русского на французский, с него на испанский возносили Александра в фантазиях дамы едва ли не на небеса.

Она готова была боготворить его, не ведая истинных намерений графа. Испытывал ли Александр по отношению к ней какие-то чувства, трудно что-либо сказать. Заинтересованность несомненно присутствовала, в противном случае он едва ли стал бы удостаивать её своим вниманием в течение продолжительного времени, даже после того, как сталь обладателем портрета.

Ему с лихвой хватило нескольких встреч с дамой, чтобы в подробностях выведать, как личность девушки, так и отдельные подробности создания картины, с которой и есть копия, увиденная Апраксиным. Но о том, где находится сама картина, она ничего определённого не могла сказать по той простой причине, что не была посвящена в эти детали, но и того, что он сумел узнать, было достаточно.

Его не картина интересует, что также могла представлять интерес в иной ситуации, но в данной – была дама, позировавшая для портрета. Дело оставалось за малым: заполучить миниатюру, вот здесь и появлялось главное препятствие, баронесса ни под каким предлогом не согласится расстаться. Она может привести десятки доводов, но только оставить её у себя. Да только помимо баронессы ещё есть барон, должник Апраксина.

Миниатюру с изображением зазнобы, он под каким-либо предлогом вполне выпросит, иначе и быть не может, барон-то по старой памяти ещё должен ему остался. Если не удалось провернуть дельце с баронессой, остаётся супруг. Возвращать долг граф не спешил, ждал более удачного случая, который нынче, как раз и наступил.

* * * * *

«Тот же Ефремушка, коль отправлю его, он же должен представление иметь, кого красть? А не то, не ровен час, привезёт какую ни есть страхолюдину», – граф думал и прикидывал, как наиболее лучшим образом поступить. Но повод представился совсем скоро. На играх барон, увлёкшись ставками, частое явление среди игроков, сам не заметил, как проиграл значительную сумму, каковой не располагал и едва ли мог заполучить в ближайшее время.

То был тот самый случай, наступления которого он ждал, и Апраксин решил идти ва-банк, отсудив барону нужную сумму, спасая от позора. Барон не знал, как отблагодарить Александра за вовремя оказанную помощь. Для графа не столь большие деньги, но возвращение карточного долга во все времена считалось превыше всего и именно на это и рассчитывал Апраксин. И вот наступил тот момент, когда можно затребовать возвращение долга.

И было бы большим грехом, а уж каким упущением, не воспользоваться представившейся возможностью, учитывая, что барон не очень-то любил расставаться с деньгами. До последнего тянул с возвратом, надеясь, что забудут или простят по доброте душевной, но, если никак не получалось по-другому, с огромным нежеланием возвращал, при этом сумму пересчитывал не один раз.

Граф же ему предложит вернуть не звонкой монетой, а простенькой, можно сказать, не требующей приложения особых усилий или затрат пустяковой услугой, чему неимоверно обрадуется старый скупердяй. От этой мысли и на сердце у графа отлегло, одна задача, почитай, решена.

Не откладывая дело в долгий ящик, в следующий же месяц, граф напросился в гости к барону и, хотя тот и пообещал принять, но не назвал времени, Апраксин потирал довольно руки. Влюблён ли он в девушку с миниатюры? Испытывает ли к ней какие чувства или это очередная блажь, в этом он пока даже себе не смел признаваться. Но признаться, что-то да она задела в его сердце. Память ли о бывшей супруге, с которой имела сходство или что другое?