Фокусник

– Как ты добирался?

– Роберто приехал. Матерился как на последнего урода, но приехал. Я совсем в неадеквате был. Рак – это очень страшно.

– Ну да. У меня тоже дедушка умер.

– А, ну тогда ты понимаешь.

– Я маленькая была.

– Болеть вообще очень страшно, – заметил Эдгар, глотая очередную ложку зеленовато-коричневой жижи, – Никакого контроля, все разваливается. Жизнь разваливается.

– Ты зря так боишься.

Эдгар хмыкнул.

– Знаю, что зря. А что делать?

– Чего ты боишься больше всего?

– Сочувствия. Что все будут ходить и ныть. Ой ты бедненький, ой ты несчастненький. Родители. Как Вардан поживает? – Неожиданно спросил Эдгар.

– Нормально.

– Вы с ним трахаетесь?

– Нет, – соврала я, – мы друзья.

– Но он хочет тебя трахнуть?

– Не знаю, не думаю.

– Просто странно… Друзья и…

– Ну ты же не хочешь меня трахнуть, – возразила я, поежившись.

– Я другое дело.

– Почему?

– Я слишком ценю дружбу с тобой. И я все-таки думаю, что вы встречаетесь.

– С Варданом… С ним не хочется снять сережки.

– Чиво? – Не понял Эдгар, – Я что-то пропустил?

– Мой бывший, когда мы оставались на ночь вдвоем, всегда просил меня снять все украшения.

– Зачем?

– Вот то-то и оно. Он считал, что если женщина снимает сережки, то она действительно доверяет всему вокруг, доверяет мужчине, и чувствует себя как дома. Это не так далеко от правды, – заметила я, поймав ироничный эдгаров взгляд.

Я вспомнила, какими странными затуманенными глазами тот смотрел, как я снимаю кольца и браслеты. Какой смешной и трогательной казалась мне тогда его манера обращать такое пристальное внимание на то, чего я даже не замечала. В искусственных сумерках задернутых занавесок он мог несколько минут смотреть, как лежит на одеяле моя рука. Таким же потерянным, внимательным взглядом он наблюдал, как я умываюсь, расчёсываюсь, ем.

Когда я не могла заснуть, он рассказывал мне сказки, где все было значительно, все прекрасно, сотканное из тончайших, насыщенных оттенков алого, золотого, лазури.

– А у той птицы, – говорил он ровным голосом, как будто читал молитву, – крылья были цвета гибискуса, и когда на закате она поднималась в небо, глубокое как море и холодное как земля, целые города замирали в восхищении, потому что им казалось, что далеко вверху рубин слился с сапфиром, как в короне древнейшего из царей.

Иногда он запинался, и тогда я понимала, что он ищет английское слово для того, чего попросту не существовало в их языке.

Тогда мой мир состоял из мелочей. Прекрасных, полнозвучных, пышных мелочей. Теперь все в моем мире было мелочью.

– Эй, ты о чем думаешь? – Спросил Эдгар.

Я моргнула, но видение не пропало. Я вспомнила, как мы катались по полу, кусаясь, царапаясь, не в состоянии отпустить друг друга. От остроты, с какой пульсировала во мне тогда эта высокочастотная энергия, хотелось умереть. Теперь тоже хотелось, но совсем по другим причинам.

– О бывшем, – ответила я.

Трахались ли мы с Варданом? Хороший вопрос. Да. С Варданом мы именно трахались. И, как я ни старалась, я не могла прогнать память о том, как было совсем недавно, как было, когда в моей жизни не было наркотиков, не было ночных странствий по чужим домам, не было Вардана, не было бессмысленности и отчуждения.

– Алё, – позвал Эдгар.

– С Варданом очень одиноко, – неожиданно для самой себя призналась я, – Очень одиноко. Он и есть одиночество.

Эдгар испуганно глянул на меня.

– Ой, родная, ты только не загоняйся.

7. Ветер дураков

– Пошли в Святую Марию?

Вардан имел в виду большую ухоженную церковь чуть в стороне от нашего привычного компанейского маршрута.

– Зачем?

– Ты не ходишь в церковь?

– Ты ходишь??!

Вардан посмотрел на меня своим вязким и прохладным взглядом.

– Конечно.

Я остолбенела.

– Хорошо. Пошли.

Он узко открыл тяжелую дубовую дверь. На нас налетел пронзительный сквозняк. Внутри никого не было.