Когда я вспомню
Кажется, я сказала что-то не то. Округлившиеся глаза Олега здорово на это намекали. Наконец, он понял, что я не шучу и не издеваюсь, и выражение его лица стало привычно-ехидным:
– Так ты не поняла, кто это… какая прелесть. Ладно, тогда не буду рушить тебе интригу предвкушения, мелкая.
– В смысле «кто это»? Ты его знаешь?
– И ты его знаешь. Заочно так точно. О, стихами с тобой заговорил. – Он размазал подведенные глаза, начав напоминать большую китайскую панду. Только немного ущербную и больную.
Допытываться было бесполезно. Олег давно получил черный пояс по уклончивым ответам и мог развлекаться за мой счет до бесконечности. Так что пришлось смириться и с этим, и с тем, что дать подзатыльник ему было нельзя. Если, конечно, я не хотела намертво прилипнуть рукой к волосам.
– Не торопишься домой? – Я с удивлением смотрела, как его движения становились все более и более медленными, когда все вокруг наоборот ускорялись.
– Домой – очень. А вот из театра выходить не хочу. Почему нельзя просто сделать подкоп в метро…
О, кого-то накрыло бремя популярности, какая прелесть. На самом деле, после прошлогодней премьеры «Петра» количество поклонниц у Олега возросло в геометрической прогрессии. Букеты, довольно милые подарочки и обилие юных тел у служебного выхода, жаждущих его автографа или фотографии, прилагались в комплекте. Но то, чем некоторые актеры наслаждались, этот большой оригинал считал неприятным побочным эффектом собственного таланта и всячески старался увильнуть от дополнительного общения, совершенно искренне считая, что его работа заканчивается с закрытием занавеса.
– Через главный вход пойти, что ли? – задумчиво протянул Олег, вертя головой вправо-влево и убеждаясь, что смыл все. Я тут же ткнула пальцем в жирную полосу на виске, доказывая, как сильно он заблуждался. – Точно, спасибо. В общем, я после закрытия сезона уже не надеюсь ни на что адекватное. Так что если у тебя есть идеи, как мне смыться – выкладывай.
– А что было на закрытии?
После спектакля память категорически отказывалась напрягаться. Схлынувший адреналин оставил после себя стремительно закрывающиеся глаза и возможность существовать исключительно на автопилоте. Но вроде бы ничего такого страшного я не помнила. В смысле, с поцелуями на Олега никто не бросался и на груди расписаться тоже не просил. Хотя после такого его бы не только на служебке – в театре больше никто не увидел.
– Да девчонка там была одна. – Он поморщился, явно не желая это вспоминать. – На вид лет… семнадцать, наверное. И это в лучшем случае. Главное, сначала стояла вдалеке от толпы, взглядом меня прожигала. На это я даже внимания не обращал – стоишь и стой себе спокойно. Еще бы актеру удивляться, что на него люди смотрят. Это как пожарному обалдеть от того, что его что-то попросили потушить.
От метафоры я только тихо хохотнула. Да уж, было бы странно от такого нервничать, когда во время выступления на тебе скрещиваются взгляды сотен людей. Начнешь такого бояться – и еще до тридцати умудришься схлопотать инфаркт, а это уже, извините, моветон.
– И вот, значит, кому-то программки подписываю, с кем-то селфи делаю, – продолжил Олег. – Тут она подходит. Бочком, как крабик. Я еще, помню, подсознательно напрягся, думаю: «Сейчас что-то будет». И точно. Она на меня смотрит как на явление Христа народу. Даже не пытается блеск в глазах скрыть. Какой-то листок с маркером протягивает и говорит так тихо-тихо: «Олег Леонидович, а можно я ваши волосы потрогаю?» Вроде как она давно мечтала, а попросить только сейчас решилась.
Мой процессор в этот момент закоротил основательно и бесповоротно. Подойти к незнакомому человеку и попросить его потрогать… Очаровательно. И тут не сделать скидку на возраст девчонки – элементарные нормы приличия вроде бы прививаются года в три, а не с наступлением совершеннолетия.
– Хорошо хоть она волосы попросила потрогать, а не что другое. И что вообще попросила, а не сразу к делу приступила. А ты что?
– Обалдел, – честно признался Олег, попытавшись прочесать волосы, но добившись только того, что в них застряла расческа. Пришлось вставать и помогать. – Сначала даже подумал, что мне послышалось. Самое противное, что в такой ситуации не знаешь, как реагировать. Вроде и грубо отвечать неохота, тем более в окружении остальных. А с другой стороны – не остановишь ее,и она правда на тебя полезет. В общем, я как-то отшутился в духе, что у меня сейчас на голове лака больше, чем волос, и технично смылся. Но теперь я правда туда идти боюсь. Представляешь, если она не одна такая?
– Тяжела и неказиста жизнь российского артиста. – Я утешающе похлопала его по плечу и натянула толстовку. – Пойдем, если что – закрою тебя своим щуплым телом. Только лицо попроще сделай, а то так бедных девочек до истерики доведешь. А некоторых, возможно, и до энуреза.
***
Понедельник – а с ним и кастинг в «Мастера и Маргариту» – приближался слишком стремительно. Как будто остальные дни недели он просто взял в заложники и потребовал закончиться за два часа вместо привычных двадцати четырех. Хотя, может, это было просто из-за нервов. В этом взвинченном состоянии я даже не заметила пришедшего положительного ответа на пробы. Так, отложила куда-то на подкорку, что второй тур мне все-таки грозит, и выбросила это из головы.
Любимый организм, как и всегда перед важными событиями, выдал мне бессонницу. По его мнению, это был способ мобилизовать все резервы и выдать оптимальный результат. По моему – изысканный вид пытки, которому я определенно предпочла бы железную деву. Вот как тут изображать на сцене возвышенные чувства, когда в душе превалируют низменные, то есть вполне себе плотская любовь к подушке и одеялу?
К счастью, в столице существовало метро. А в нем – люди, которые прекрасно справлялись с задачей «разбуди Сашу и ее внутреннего зверя». Тут были раздражители всех цветов, мастей и оттенков. Мне, например, больше всего нравились «зомбированные»: те, кто настолько слился в экстазе с экраном телефона, что был не в силах расстаться с ним даже на переходах между станциями. Из-за этого они всячески нарушали скорость потока и постоянно врезались в окружающих, вовсе не добавляя этим самым окружающим радости и всепрощения. Про тех, кто наступал всем вокруг на ноги, и говорить не хотелось. Этим давно была уготована отдельная площадка в аду, где огромная опускающаяся сверху кроссовка превращала бы их в задорно хлопающий глазами блинчик.
Проталкиваясь к выходу, я не переставала мечтать о двух вещах: накладках с шипами на плечи и топоре. Не факт, что с ними я бы выглядела добрее. Зато вокруг образовалась бы зона отчуждения. И уж точно бы никто не рискнул схватить меня за локоть, деликатно, но вполне себе уверенно.
Повернувшись влево, я не увидела нарушителя своего спокойствия. Только через пару секунд удалось сообразить, что смотреть стоит не поверх голов, а все-таки чуть-чуть пониже. Туда, где стоял подозрительно знакомый мужчина, в котором я с некоторым сомнением распознала того, кто подарил мне вчера цветы.
Такой тип людей Игорь называл теми, кого легче перепрыгнуть, чем обойти. Общее стремление к шарообразному состоянию в их организме с лихвой компенсировалось добродушным характером. Вот и у этого мужчины по одному только выражению лица можно было понять, что улыбка для него – самый надежный друг, с которым он отказывается расставаться за все деньги мира. К этому добавлялась общая легкая растрепанность облика, благодаря чему он был похож на безумного художника.
– Какая приятная встреча! – Он не убирал руки с моего локтя и лавировал в толпе с такой легкостью, которую сложно было ожидать от человека его телосложения. – Позволите вас проводить?
Почему-то его слегка нарочитая галантность меня рассмешила. Даже злиться на вмешательство в личное пространство не хотелось.
– Вы не знаете, куда мне надо. Не думаю, что нам по пути. И приличные мужчины сначала представляются, а потом уже хватают девушек за руки.
– В самом деле. – Он снял воображаемую шляпу и наклонил голову. Если учесть, что при этом он поднимался по лестнице – вышло довольно забавно. – Позвольте отрекомендоваться: Борис Игнатьевич Верховенский. А наши пути, кажется, пересекаются в одной финальной точке.
Потеряла ли я в этот момент дар речи? Да не то чтобы. Скорее, в принципе забыла об умении складывать звуки в слова, а их – в предложения. Все, что удалось из себя выдавить – это сдавленный сип:
– В-верховенский?..
– Абсолютно верно. – Он откровенно наслаждался моей растерянностью. Даже тонкие усы поправил, чтобы скрыть под этим жестом довольную ухмылку. – Каюсь, грешен – решил посетить ваш спектакль, чтобы понять, будет ли с чем работать или меня ждет долгий и грустный открытый кастинг.
Теперь меня даже не по-осеннему теплое солнце не радовало. Да и вообще, хотелось одновременно спрятаться под одеяло, чтобы не продолжать этот разговор, и вместе с тем – выпытать у него все до мельчайших подробностей.
– И как? Вы остались довольны?
– Нашел пару довольно изящных решений, определенно, – кивнул он. – Заодно захотелось пообщаться с вашим хореографом.
Больше всего я в это мгновение мечтала о том, чтобы спросить, к чему были цветы. Рано было, конечно, тешить себя надеждой, что я ему понравилась и он тут же признает меня лучшей Маргаритой, но так хотелось! Все-таки самоуверенность – проблема любого артиста. К счастью, он заметил, как градус любопытства на моем лице повышается с каждой секундой, и даже смог без уточнений понять, что это значит.
– Я решил подарить цветы тому или той, кто меня рассмешит. А смотреть на ваше противостояние с этой несчастной колонной было забавно. Нет, вы, бесспорно, были очаровательны… – торопливо добавил он, заметив, похоже, как вытягивается мое лицо.
Даже в своих оправданиях он был так старомодно-прекрасен, что я просто не могла дальше расстраиваться. Так что атмосфера между нами продолжала сохраняться непринужденной тот десяток минут, после которых он распахнул передо мной дверь театра.
Глава 5
Ох уж этот синдром отличницы, требующий приходить на экзамены раньше всех! И на пробы, как выяснилось, тоже. В театре еще практически никого не было – так, Эмилия Львовна промелькнула где-то на периферии, да из репзала раздавались удары деревянным мечом. Чаще всего – по такому же мечу, но особо удачные попадания сопровождались громким «Ай!» и последующей лексикой различной степени экспрессивности.
У меня почти получилось ото всех спрятаться. Почти – потому что наши с Олегом мысли сошлись практически полностью, и мы удивительно синхронно выбрали для пряток прибежище наших костюмеров. Среди обилия платьев, фраков и прочих костюмов не то что двух людей – корову спрятать можно было. А если постараться, то и двух.
Моему появлению он, на удивление, не обрадовался. Хотя скорее просто его не заметил. Он сидел на полу, обхватив руками колени, и смотрел перед собой настолько пустым взглядом, словно его попросили в уме решить большую теорему Ферма. Нормальный человек не стал бы его беспокоить в таком состоянии. Поэтому я тут же тронула его за плечо.
Голову Олег повернул ко мне медленно и словно бы нехотя, довольно качественно пародируя лишенного заряда андроида.
– Чего надо?
– Ты удивишься, но люди обычно при встрече здороваются. Абсолютно вредная привычка, согласна.
Сарказм на него немного подействовал. По крайней мере, в глазах забрезжила искра понимания того, что он в помещении не один. Олег с силой провел руками по лицу и сказал уже гораздо больше похожим на человеческий голосом:
– Прости, мелкая, задумался. Ты давно тут?
– Только подошла. Что-то случилось? Выглядишь так, словно у всех через два часа пробы, а у тебя лоботомия.
Этой неуклюжей шутки он даже не заметил. Или просто принял ее за чистую монету.
– А сегодня все такие будут, ты не знаешь, что ли? Точно, не знаешь, ты же в таком масштабе еще не участвовала, – он тут же смущенно поправился, как будто боялся меня обидеть. Олег. Меня. Обидеть. Интересно, в каком из подмосковных лесов сейчас сдохло что-то очень крупное?
– Слушай, ты меня прости, конечно, но выглядишь так, будто тебе срочно надо выпить. И я про валерьянку, если что. Это кастинг, а не конец света. Ну не пройдем, ну, обидно будет, но это же не повод так убиваться. Ты же так не убьешься.
Кажется, заговори я внезапно на суахили – он и то удивился бы меньше. Несколько секунд он молчал – видимо, прикидывал, как бы половчее объяснить то, что всем, кроме меня, и так понятно. «Теория кастингов для идиотов», том первый, страница четвертая.
– Мелкая, это вообще-то попытка доказать, что ты чего-то стоишь. Нет, понятно, что это деньги, занятость и все такое, но прежде-то всего вот это ощущение. Что выбрали меня, а не кого-то другого. Что я лучший.
– Мне очень жаль тебя разочаровывать, но вся эта история немного не о том. – Я только вздохнула, про себя удивляясь его непробиваемой наивности. – Скорее, это как будто режиссер идет по магазину и думает: «Ага, я возьму красный перец, а не желтый, он мне по цвету больше нравится». Мы все в этом плане просто товар на театральном прилавке. Хорошо или плохо продающийся – это уже другой вопрос.
– Фу, как цинично, Саша. – Олег показательно сморщил нос. – В твоем-то возрасте должен еще сохраняться какой-никакой оптимизм. Это такой старик, как я, должен бурчать на молодежь и жизнь в целом. А мы как будто местами поменялись.
– Ты про старость Ромодановскому расскажи – вместе посмеетесь.
Он только хохотнул – представил, видимо, этот разговор. Думаю, Григорий Иванович бы даже до ответа ему не опустился. Ему достаточно поднять бровь, чтобы до собеседника дошло, что его расположили на эволюционной шкале, может, и повыше креветки, но определенно ниже дикобраза.
– Спасибо, мне пока еще пожить хочется. Желательно долго и счастливо, и еще более желательно – с неоткушенной головой.
Нет, я, конечно, хотела, чтобы Олег перестал изображать из себя каменную фигуру с острова Пасхи и поднялся. Но при этом я как-то не ожидала, что он тут же начнет снимать футболку, стоя ко мне спиной.
– Ты чего это задумал?
– А? – Он обернулся через плечо, только чтобы покрутить пальцем у виска. – Тьфу ты, ну и фантазия у тебя, мелкая. Переодеваюсь я. Вон костюм висит, не видишь, что ли?
Легко ему сказать – «видишь»! Засунул, понимаешь ли, свои вещи в самую середину вешалки с платьями, где количество оборок и кружев на квадратный сантиметр превышает все нормы здравого смысла. И теперь прыгает, довольный, на одной ноге, тщетно стараясь попасть второй в штанину. Я успела поспорить сама с собой, врежется ли он головой в стену, и если да – что окажется крепче. Зная здешние картонные перекрытия, черепушка Олега рисковала выйти победителем.
Но обошлось. Чудом избежав травм, он все-таки надел брюки, рубашку и пиджак, все такого насыщенно-черного цвета, словно собрался не на кастинг, а на похороны любимого дядюшки. Хотя что-то мне подсказывало, что если мы что и будем сегодня хоронить, то общий здравый смысл и адекватность.
– Как я тебе? – Он покрутился перед зеркалом, проверяя пиджак на складки и одновременно на наличие кошачьей шерсти.
Три моих хлопка прозвучали бы в тишине костюмерной оглушающе, если бы звук не был тут же поглощен километрами ткани. Впрочем, Олегу и этого хватило, чтобы состроить самодовольный вид и выпятить грудь так, как не всякий голубь сможет.
– Вырядился как настоящий Воланд, – ехидно подтвердила я, стоило ему снова отвернуться. – Решил поразить всех скопом своим внешним видом?
– Да и ты свою рубашку наконец-то не на помойке откопала. Прости, хотел порадоваться, что ты на человека наконец похожа, но забыл, – легко отбил подачу он.
Подняв таким нехитрым образом себе настроение, мы прошли в фойе, где уже самоорганизовывалось сборище людей. Некоторые из них были мне знакомы, но большинство сливалось в кавалькаду лиц, из которых я выцепляла только отдельные элементы. Забавно: они все стояли в группках минимум по трое, а то и больше, но казалось, что каждый максимально отгораживается от остальных. Создает видимость социального взаимодействия, где-то в глубине души мечтая послать всех к черту.
– Так я тебе про это и говорил. – Олег закивал, когда я поделилась с ним своими наблюдениями. – Такие кастинги, конечно, неплохи в том плане, что здесь можно всех знакомых разом увидеть. Только толку от этого никакого. Все настолько погружены в себя, что зачастую даже не замечают, с кем здороваются.
Мы отстояли небольшую очередь за бумажными номерками, которые тут же нацепили на себя: я на рукав, Олег – на лацкан пиджака.
– Двадцать пятая… повезло, мелкая. Говорят, нечетные числа удачу приносят.
– То-то нам зарплату всегда до четных округляют.
Впрочем, это я говорила уже самой себе: Олег моментально растворился среди людей. И хотелось бы сказать, что он мимикрировал под обстановку, но нет: его голос раздавался то тут, то там, вызывая нездоровое оживление. Боже, зачем я попыталась его взбодрить… кажется, я породила монстра.
К счастью, в отличие от него, у меня здесь знакомых было – раз-два и обчелся. И то в основном из нашей труппы. К счастью – потому что силы как-то резко улетучились. Захотелось встать у окна, как один из мужчин, и постукивать себя по ребрам кулаками, задумчиво глядя вдаль. Нет, он, наверное, пытался пробудить голос или увеличить объем легких вопреки всем законам природы… но выглядело это скорее как попытка познать истинный мазохизм.
Стоило пройти чуть дальше, в глубину фойе – и я увидела, что наши, как цыплята, сгрудились вокруг непонятно откуда взявшейся Эмилии Львовны. Только не говорите, что она пришла нас подбодрить – после ее наставлений скорее захотелось бы завернуться в занавес и ползти в направлении Ваганьковского. Хотя нет, это не про нашу честь пока. Нам где попроще лежать грозит. Я пристроилась позади всех, тут же отрастив ухо подлиннее – и точно: она зубоскалила со своим любимцем Димой, а все остальные начинали нервно стучать зубами, не забывая изображать друг перед другом крайнюю степень бравады.
– Опять здесь до вечера торчать, – жаловался Дима, становясь в этот момент похожим на маленького капризного мальчика, к которому так и тянуло применить неконвенционные способы воспитания типа «ремень». – Не могли, что ли, нас вперед пустить? Дали бы нам право первого удара, на правах хозяев.
– Не знаю насчет ударов, – ответила ему Эмилия Львовна, – но если вы посмеете уступить роли пришлым, знайте: я с вами реализую право первой ночи. И вам это не понравится.
Что удивительно – никто даже не засмеялся. Поверили. Она и нас-то терпела раз в год и по великому обещанию, а уж если по коридорам театра будут туда-сюда сновать незнакомцы, пусть и крайне знаменитые… первые, кто взвоет – это мы. Потому что Эмилия Львовна нас сожрет.
Через несколько минут я поймала себя на том, что постукиваю ногтем по часам на запястье. Уговариваю стрелки двигаться быстрее. Они, конечно, не подчинялись, особенно если учесть, что стрелок на электронных часах отродясь не водилось. Не добавлял оптимизма и тот факт, что то один, то другой актер исчезал в направлении зрительного зала, а следом за ним тут же подтягивались сочувствующие, надеявшиеся то ли подслушать, что происходит, то ли встретить коллегу на выходе и крайне неискренне посочувствовать или еще более неискренне порадоваться.
В итоге мои нервы просто не выдержали, и я вышла прогуляться. Как оказалось – очень вовремя. Москву в этот момент крайне удачно навестил ветер, и, пока я боролась с превращением в домовенка Кузю – если не по внутренним ощущениям, то по внешности и степени растрепанности волос точно – волнение улетучилось вместе с ним куда-то поближе к Мурманску…
… ровно до того момента, как я сама не встала на границу порога, отделяющую коридор от закулисья.
– Саш, давай там поаккуратнее, хорошо? – торопливо проговорила растягивающаяся у стены коллега. Знать бы еще, зачем она это делала. – И это… не расстраивайся, если что. Верховенский сегодня вообще жестит.
– Кто? – я не могла поверить собственным ушам. – Да ладно тебе, я его пару часов назад видела. Он абсолютная плюшевая прелесть, только Чебурашку без грима играть. Или кота Леопольда с его призывами к дружбе.
– Слушай, мое дело предупредить. Маринку он уже выгнал. Там полтруппы слышало, как он орал, что ей стоило бы все-таки ведьму, а не проститутку изображать.
Я задумалась. Нет, Марина, конечно, порой одевалась так, что работницы борделя могли принять ее наряд за профессиональный вызов, но, насколько я помнила – сегодня на ней были вполне приличные брюки. Да, кожаные и в обтяжку, но остальной-то гардероб был еще хуже! А эти, если тылом не поворачиваться, вроде как и ничего.
– Да, слабоват Борис Игнатьевич оказался. Это он еще Маринкину юбку не видел, из-под которой трусы не виднеются только по причине их вечного отсутствия.
– А он не за одежду вызверился, – поспешила объяснить коллега. – Наше чудо природы решило показать ему мастер-класс полетов на метле. Чтобы наверняка Геллой взяли. Не знаю уж точно, что там творилось, но ребята клянутся, что больше всего это было похоже на горизонтальный стриптиз.
– Как приятно, что в нашем коллективе работают сплошь профессионалы и ценители… – пробормотала себе под нос я.
Холодок сомнения настойчиво пощекотал под ребрами и удобно устроился где-то в районе селезенки. Резко захотелось домой, забиться под кровать и притвориться там ветошью, чтобы нашли денька через три. И вот казалось бы, уж сколько раз твердили миру: не надо разговаривать ни с кем перед важными событиями! Начинаешь снова чувствовать себя студенткой, которая бросается к каждому выходящему из аудитории с вопросом «Ну что, сдал?» Какая уж тут настройка на образ, колени бы дрожать перестали.
Шаг вперед, в закулисье – и мой личный маленький ритуал: повернуться на каблуках вокруг своей оси. Правда, ритуалом это стало абсолютно случайно. Перед самым первым спектаклем, еще в институте, я за минуту до выхода на сцену передумала. Как говорится, главное – вовремя понять, что эта профессия не твое. Развернулась и пошла обратно. Сделать мне этого не дали, конечно. Однокурсник, похожий габаритами на медведя, легко поймал меня в объятия, похожие скорее на болевой прием, и поставил обратно в направлении сцены. Еще и шлепнул по пятой точке и пообещал закончить начатое, если я прямо сейчас не начну вести себя как актриса. Пришлось, как говорится, входить в образ без разрешения.
– Имя, возраст, на какую роль пробуетесь, – равнодушно произнесла сидящая за столом рядом с Верховенским женщина, не поднимая головы от бумаг.
– Александра Воронцова, двадцать четыре, Маргарита, – послушно оттарабанила я.
Если я думала вызвать ажиотаж хотя бы одним из своих ответов, то жестоко просчиталась: внимание мне досталось весьма рассеянное. Верховенский вообще сидел, закрыв лицо руками. Пытался успокоиться, судя по тому, как глубоко он дышал. Да уж, слабоват дядечка оказался: еще даже трети кастинга не прошло, а у него уже даже плечи возмущение транслируют. Брал бы пример с Эмилии Львовны. У той две трети труппы с перманентно сдвинутым шифером работать пытаются, а она даже не пьет. Открыто, по крайней мере.
– Девушка, вы что застыли? Передумали и уходите? – В голосе женщины – неприятном, каком-то скрипучем, как старые рассохшиеся полы в деревянном доме – звучала надежда.
Пришлось ее разочаровать. Благо, я умею и люблю это делать. Десять шагов – ровно столько до центра сцены. И с каждым – новый короткий вдох, без выдоха. Чтобы когда ты повернешься к публике – плевать, что сейчас это гордое звание носили лишь два человека – наконец-то выдохнуть через приоткрытые губы, позволяя с этим воздухом унестись волнению.
– Еще раз здравствуйте, Саша. – Верховенский как будто бы пришел в себя и теперь выглядел чуть более успокоенно. Разве что рукой нервно дернул, стоило помощнице обратить его внимание на какую-то строчку в разложенных перед ними листах. – Удивите меня. Вы тоже выбрали финальный монолог Маргариты для Мастера?
Если честно, первым порывом было сказать «да». Остановил только мгновенно ставший равнодушным тон его голоса. Ясно, он хочет больше драйва. В мозгу мгновенно начали проноситься остальные строчки. Ну да, да, я выучила все присланные варианты. Сложно было этого не сделать, когда ты два дня сидишь перед зеркалом и примеряешь на себя каждый из четырех отрывков. А лучше бы намазалась волшебным кремом и полетела на бал на щетке, честное слово.
– Вообще-то я предпочла диалог Маргариты с Воландом. – О, вот и помощница взгляд подняла. – Подыграете, Борис Игнатьевич?
Вместо ответа он подкрутил усы и тихо хмыкнул. Действительно, какой ему Воланд – с его образом скорей бы Эркюль Пуаро подошел. И, видимо, он тоже это понимал, раз нагнулся к помощнице и попросил – недостаточно тихо, как раз так, чтобы услышала я: