Когда я вспомню
– Ирина, дорогая, позовите предыдущего кандидата, пожалуйста. Они как раз составят прекрасную пару.
Та послушно направилась к выходу из зрительного зала – интересно, что же такого произошло, что Олег предпочел этот путь простому уходу за кулисы? А еще мне хотелось начать рвать на себе волосы. Мы два идиота. Знали, на какую роль пробуется другой, видели присланные диалоги и все равно даже не подумали вместе порепетировать. Как будто подсознательно не хотели, чтобы другой выделялся. Чтобы все внимание было только на тебя. Да уж, неприятно такое признавать. Вообще, понять собственные отрицательные стороны – это как увидеть сплошные плюсы в справке из кожвендиспансера. Вроде бы понимаешь, что это абсолютно житейская история, но осадочек остается.
Похоже, Олег не успел далеко уйти, раз помощница Верховенского вернулась с ним уже через пару минут. Через пару неловких, наполненных тягостным молчанием минут. Он распахнул дверь так пафосно, что мы оба подпрыгнули. С такими повадками ему не Воланда, а Пилата играть, честное слово. Только плаща с кровавым подбоем не хватало.
– Борис Игнатьевич, я практически удивлен! – деланно-веселый баритон Олега прозвучал громогласно, даже слишком. Он и сам это понял, так что моментально прикрутил громкость: – Вы придумали новый аргумент и желаете сатисфакции?
Верховенский торопливо натянул на нос валявшиеся на столе очки в тонкой, почти незаметной черной оправе, и сразу стал выглядеть… не строже, нет. Но как будто бы чуть более адекватно в этом оплоте анархии.
– Вы, Олег, конечно, отрастили собственное мнение и стали от этого кошмаром для любого режиссера. Но продолжать нашу дискуссию прямо сейчас я точно не готов. А вы здесь исключительно для помощи. И заодно для еще одного шанса убедить меня, что вы адекватный актер и с вами можно работать.
На сцену Олег не поднялся – практически взлетел. Еще и с такой широкой улыбкой, как будто выиграл в лотерею миллион, с которого не придется платить налоги. А я в очередной раз поразилась его умению перестраиваться: мой друг-балбес буквально за секунду перевоплощался в другого человека. Точнее, в этом случае – не-человека. Даже походка – и та мгновенно поменялась, а осанка стала настолько прямой, будто его за завтраком заставили проглотить осиновый кол в рамках нетрадиционных способов борьбы с вампиризмом.
– Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?– спросил он, и его голосом говорил уже не Олег Маслов, о нет. Тут звучало усталое равнодушие владыки ада, и мне не оставалось ничего, кроме как почувствовать себя королевой сатанинского бала, которой настало время его покинуть:
– Нет, ничего, мессир…
***
Игорь ждал меня у служебного выхода как самый преданный фанат. И ведь не написал даже, чудак-человек. А если бы я там задержалась, наблюдая за пробами остальных?
– Значит, я бы успел сосчитать, сколько на вашем крыльце трещинок. На первой ступеньке их двенадцать, если ты вдруг не знала.
– Ты сумасшедший. Мой абсолютно сумасшедший Рикки, – только и смогла выдохнуть я, влетая в его едва успевшие распахнуться объятия.
Лучшее средство от любых тревог. Испытанное и проверенное. Тепло обнимающих меня рук и тихий, ровный стук сердца под ухом приводили нервы в порядок лучше, чем любые успокоительные. В голове сразу стало пусто и легко, как будто все мысли о прошедшем кастинге и волнение за его результаты мгновенно упаковали в коробку с большой красной надписью «не открывать».
– А где твой попугай-неразлучник? – выдохнул он мне куда-то в макушку, отчего по спине тут же побежали легкие мурашки.
Правда, приятные впечатления длились недолго – мне пришлось поднять голову, чтобы получить возможность заглянуть ему в лицо, молчаливо требуя ответа. Какой к черту попугай? Игорь тоже решил не тратить слова впустую: он кивнул на дверь театра, потом мазнул рукой по шее. Видимо, хотел показать длину волос, но получилось скорее его собственное обезглавливание. Не сразу, но до меня все-таки дошло.
– Олег там остался. У него как всегда сто пятьдесят знакомых и всех нужно подождать. И почему попугай, кстати?
– Ну не павлином же его называть. – Игорь на мгновение прижался губами к моей макушке, а потом подтолкнул к арке, через которую можно было выйти на дорогу. Сам он зашагал рядом, старательно подстраивая шаги длинных ног под задаваемый темп и обнимая меня за плечи. – Хотя хвост он распушать умеет, признаю. Таскается за тобой вечно.
– Чего? Кто? Он?!
Ладно, стоило признать: вот это было удивительно. Даже слишком. Представить «таскающегося» Олега у меня бы просто не хватило фантазии. Пришлось осторожно раскрыть Игорю глаза на истинное положение вещей:
– Ты сейчас очень сильно удивишься, дорогой, но я-то ему как раз даром не сдалась. Это у меня плохая привычка выработалась после того, как я по первости в театре чуть ли от собственной тени не шарахалась. А он хоть худо-бедно, но что-то мне объяснял. Его ребята в какой-то момент даже «мамой-уткой» звать начали, потому что знали: стоит Олегу появиться – и через пару минут максимум где-то рядом обязательно возникну я. – Игорь только хмыкнул от очередной орнитологической ассоциации. – Он огрызался сначала, конечно, но потом вроде даже смирился. Так вот, бояться-то я с тех пор перестала. Но традиция по возможности ходить вместе как-то так и осталась. А что? Неужели ревнуешь?
– Больно надо…
Он произнес это подчеркнуто ровно, а вперед смотрел подчеркнуто прямо. В общем, сразу становилось понятно, что актерское мой дорогой муж не заканчивал. И даже не начинал. А обмануть у него не получилось бы и пятилетнего ребенка. Все-таки эти мелкие мерзавцы иногда бывают ужасно проницательны.
– Ты забываешь об одной вещи, – чтобы прошептать эту фразу ему на ухо, мне пришлось здорово наклонить Игоря к себе. – Олег, конечно, может обладать массой достоинств, но для меня сказанное однажды в ЗАГСе «да» перевешивает их все. Так что тебе нечего бояться. Кроме того, что однажды я постарею, сморщусь и тысделать ски проснешься в постели со старушкой.
Пока я говорила – на лице Игоря постепенно расплывалась улыбка. Сначала кривоватая, потом все более искренняя. Все-таки со мной он проявлял эмоции куда как раскованнее. Последнюю фразу он даже не дослушал: подхватил меня за талию и закружил в воздухе. Ему-то хорошо, он сильный! А мне знай хватайся за его плечи и тоненько повизгивай, притворяясь, что от страха, но в глубине души понимая, что исключительно от удовольствия.
– Ты будешь прикольной бабулькой, я уверен. – Он поставил меня на землю, слегка запыхавшись. – Такой, знаешь… панкующей. Которая на старости лет волосы в розовый красит и учится мотоцикл водить. Чтобы дети орали от ужаса, а внуки от восторга.
– Тогда нам надо будет два мотоцикла. Или один, но с коляской…
Дома меня ждал сюрприз. Он имел обличье курьера и появился на пороге всего через десять минут после нас. Градус моего удивления возрастал пропорционально количеству расставляемых на столе коробочек с роллами и прочей азиатчиной. Последней Игорь торжественно водрузил в центр стола бутылку шампанского.
– У нас праздник, а я не в курсе?
– Что-то вроде. Садись. – Он привычно отодвинул для меня стул и сказал только одну фразу: – Мы выиграли этот грант!
Как я не бросилась ему на шею в ту же минуту – сама не поняла. Чудеса сдержанности, не иначе. Правительственным грантом на разработку какого-то ужасно важного приложения – или сайта, я так до конца и не поняла – Игорь грезил уже почти три месяца. Но их фирма мало того, что ввязалась в тендер буквально в последний момент, так еще и слегка терялась на фоне остальных айти-гигантов. Поэтому слышать, что их все-таки выбрали, было так же удивительно, как предполагать, что Чикатило дадут Нобелевскую премию мира.
– Поздравляю! – восхищенно выдохнула я, принимая у него бокал и чокаясь. – Вау. Это… вау. У меня даже слов пока что нет. Чего ты сразу не сказал-то, до дома терпел?
– Поэтому и терпел – не хотел на бегу рассказывать.
Никогда до этого момента не понимала фразу «глаза лучатся восторгом». Человек радуется всем лицом сразу, почему упоминают только одну его часть? Но сейчас достаточно было посмотреть в сияющие глаза Игоря, на разбегающиеся полосочки морщинок от легкого прищура, чтобы понять, что-таки да, лучатся. И именно восторгом.
– Это еще не самое лучшее, – произнес он, не успев прожевать, из-за чего моментально стал похож на бурундука. – Угадай, кого поставили руководителем группы?
Тут даже карты таро не понадобились бы – насквозь самодовольный вид Игоря говорил сам за себя.
– Самого умного и способного, конечно, – ответила я, протянув руку и сжав его лежащую на столе ладонь. – Кого еще могли назначить, как не тебя?
– Да много кого, на самом деле. Я даже удивился, когда результаты объявили. – Игорь выглядел так смущенно, как мальчишка, которого учительница похвалила перед всем классом. – Сейчас, конечно, работы прибавится, да и в командировки, возможно, поездить придется, но…
– Но ты справишься, – тут же закончила его мысль я. – Просто потому что ты у меня молодец.
Лежа позднее в кровати, читая книгу при приглушенном свете лампы и прислушиваясь к дыханию спящего Игоря, я не могла не думать об одном. Хорошо, что хотя бы ему сегодня повезло. Интуиция подсказывала, что от прошедшего кастинга не стоило ждать ничего хорошего. Да и ладно, это был не первый и не последний проект в жизни. Строчки уже расплывались перед глазами, и я с сожалением отложила детектив. Успела еще подумать, как будет обидно, если Олег пройдет к Верховенскому, а я нет, и заснула, еще не долетев до подушки. Чтобы через мгновение открыть глаза совершенно в другом месте.
Глава 6
Большая вода прибывала постепенно. Если поначалу удивлялись только дети, которые никогда за свою короткую жизнь не видели таких дождей, то с наплывом стихии на капризную природу начали ворчать и старики. Из домов теперь нельзя было выйти, не вымочив вконец кожаные сандалии, а то и ноги выше щиколоток. Тяжелые темные тучи то и дело приходили с востока и зависали над городком на целый день, заставляя хмуриться жрецов. И ладно бы это случилось после периода засухи, когда дождь вынудил бы всех выходить из глиняных домов и падать на колени, благодаря богов за милость. Но нет, зима в этом году выдалась мягкой, и реки разлились по весне полноводно. Все предвещало хороший сезон, и даже звезды, расшифрованные твердой рукой верховного жреца, сулили победы и изобилие.
Большая вода прибывала постепенно. Мелкие одиночные капли не могли поколебать спокойствие жителей городка. Только побуждали вскидывать голову, когда сквозь волосы проникал холод. И даже это замечали не все. Но все изменилось, когда вместо отдельных ударов по земле вода начала проливаться непрекращающимися струями. Когда, выглянув из дома, люди не могли понять, сколько осталось до вечера. Ведь все казалось одинаково серым, и только зелень джунглей вдалеке напоминала о том, что существовала жизнь помимо дождя.
Большая вода прибывала постепенно. Мелкие речушки разливались вне сезона и подбирались к жилищам, заставляя людей уходить к соседям или ближе к горам. Засеянные кукурузой поля были полностью затоплены, и те, кто должен был за ними следить, качали головами. Такого не было при их жизни, такого же не видели и их предки. Как будто небо злилось на что-то, что они сделали. Как будто небо злилось на что-то, что они НЕ сделали. Жрецы восходили на пирамиду все чаще и чаще, молясь Чаку[1] и Ицамне[2], и чем дальше – тем больше звучали слова о том, что молитв недостаточно. Все знали, что это значило. А раз майя в последнее время ни с кем не воевали и не имели пленников, которых можно было принести в жертву – понимали, чем это грозит каждому жителю городка.
Большая вода прибывала постепенно. Она наблюдала за тем, как сначала заливало дорогу, потом – как поток омывал траву на пороге дома. Со дня на день вода должна была постучаться в дверь, проникнуть, просочиться в подпол, как у соседей. Их семью пока спасало то, что жрецы всегда жили на возвышениях. Вдалеке от смертных и ближе к богам. Поэтому Ее отец мог прийти вечером домой, а не взбираться, задыхаясь, по горам, чтобы скрыться в наскоро приспособленной к жизни пещере.
– Это невозможно… – Ее отец закрывал лицо руками, сидя на покрытом тканым ковром полу, пока все домашние – Она, Ее мать и мальчишка-ученик, взятый когда-то из милости, но давно уже ставший своим— с тревогой наблюдали за ним из разных углов дома. – Мы делаем все, что можем. Уже сделали, что могли. Боги нас не слышат.
– Не слышат – или не хотят слышать?
– Молчи!
Ее мать всегда была мудра. И чересчур проницательна. Отец верил в силу богов, исступленно, самозабвенно – а она просто была рядом, окружала его заботой и любовью. Позволяла ему тянуться к небесному, но не забывала опускать за ногу к земному.
– Пойдем… – Мать тянула отца вверх, и он покорно шел за ней, будто сил на самостоятельные решения у него уже не оставалось. – Ты поспишь, а завтра все наладится.
Но наутро ничего не менялось. Небо все так же осталось свинцовым, и большие капли по-прежнему больно ударяли по плечам, заставляли ежиться, пытались загнать любого человека обратно под ненадежную защиту соломенной кровли. Ее отец был мрачен и немногословен, и приход бывшего шамана, давно передавшего бубен и жезл, сделал все только хуже. Их – Ее и мать – отец почти сразу выставил из дома, пряча глаза. «Мужской разговор», – хмыкнула мать, потянув Ее к дому соседей, но Она только отмахнулась. У Нее было место, где Она могла дождаться Его. Чтобы Он все Ей рассказал.
Старая сейба[3], которая была высохшей еще при жизни матери Ее матери, стояла на границе городка, отделяя владения людей от обители природы. Ее корявые скрюченные ветви словно пытались достигнуть неба и проигрывали в этой битве. Напоминали, что в землю вернуться проще. Дети, пока еще могли называть себя детьми, лазили по развилкам ветвей, то и дело рискуя сорваться. А потом вырастали и уходили. И только они двое оставляли это место своим постоянным убежищем.
– Я не смогу…
Он всхлипывал у Нее на руках, и в этот момент Она видела не уверенного в себе практически-мужчину, ученика шамана, что через несколько лет должен был принять из рук Ее отца жезл и по праву изменить рисунок на своем лице. Нет. На ветке корчился ребенок, кого когда-то в голодный год бросили умирать у их дверей в надежде, что Он получит либо помощь – либо последний милосердный удар. Долгие дни тянулись для Него в боли и сражении с лихорадкой. Она стала первой, кого Он увидел, раскрыв замутненные болезнью глаза. Ее – и глиняную плошку в Ее руках, в которой омывались пальцы, приносящие потом блаженное облегчение. Он запомнил это. И с тех пор твердо знал, что Она поможет, поверит, спасет.
– Что ты не сможешь? – Она подула Ему в макушку, разлепляя мокрые волосы. Как когда-то давно в детстве, когда Он прибегал к Ней прятаться от раскатов грома.
– У-у-у… – Он повторял этот звук, заикаясь, и тут же на выдохе решился: – Убить. Шаман сказал, что жребий будет брошен среди всех жителей. И что богам нужно, чтобы их волю исполнил самый чистый из нас троих.
– Отец сказал?
– Шаман сказал. – Он упрямо поправил Ее, замотав головой. – Твой отец бы не стал. Он знает, что ты и мать можете…
Он осекся и закусил собственную руку. Сильно, почти до крови. Она едва успела выдернуть у Него из-под зубов натянувшуюся кожу.
– Тише, ну что ты… не бойся. Если что-то и случится – так будет правильно. Значит, так нужно. А ты справишься. Ты же у меня сильный, правда?
– Сильный, как же… не надо в меня верить. Не в этом случае.
Но Она все равно верила. В Него – и в волю богов, которые, казалось, оставили городок своею милостью. Она верила, что завтра, когда ручеек еще теплой крови прольется по желобкам алтаря, они наверняка вспомнят о таких маленьких и таких беззащитных людях. Остановят воду. Вернут покой.
Жребии всех жителей на ощупь были одинаковыми. Небольшие, вырезанные из плотной древесины деревяшки, покрытые не похожими один на другой узорами. Каждый раскрашивал свою возможную судьбу собственноручно. Не стоило просить об этом кого-то другого, если ты не хотел делиться частью твоей удачи. Ведь даже малейший шанс на спасение был больше, чем полная безнадежность.
От страшной жеребьевки освобождались воины и жрецы, так что в их семье к ней готовились только двое. Темно-синюю деревяшку матери Она видела и раньше, а вот собственной у Нее не было. Пришлось сидеть над спешно принесенной заготовкой и думать, долго думать, чем приманить свою удачу. Под Ее легкой рукой на древесном узоре появлялись пятна, которые ей казались цветами и птицами. Почему-то от этого становилось легче. Спокойнее, если такому чувству, как спокойствие, в тот вечер в принципе было место в их доме.
Чем ближе наступал полдень следующего дня – тем больше площадь у храма заполнялась людьми. Хмурые, сосредоточенные, они стояли под струями дождя, не склоняя голов. Здесь собирались все: от тех, кто едва утратил право называться ребенком, до немощных старцев, одного из которых привели под руки сыновья. И взгляды всех устремлялись на храм, туда, где под навесом из бычьей кожи стояла корзина со жребиями. Не каждый осмеливался закинуть его сразу, но за тем, чтобы никто не ушел от своей участи, пристально следили воины, стоящие неплотным кольцом по краю площади. Их копья, пока что устремленные в небо, намекали людям, что судьба может и пройти мимо. А вот они точно попадут.
Стоило на порог храма выйти верховному жрецу, Ее отцу, как на площадь опустилась тишина. Она прерывалась лишь тихим шелестом капель, врезающихся в уже сформировавшийся водный полог. Повинуясь его воздетым к небу рукам, двое воинов закрыли и несколько раз перевернули корзину. Толпа следила за тихим шелестом жребиев, затаив дыхание. Чей окажется на вершине? Какую жизнь судьба решит оборвать?
– Мы стоим здесь, под небом, – начал Ее отец, когда корзину поставили у его ног, – чтобы назвать их имена, чтобы призвать их. Мы называем имена Хуракана, Чини-Какулха, Раша-Какулха, Сердца небес, Сердца земли, Создательницы и Творца, Великой матери и Великого отца, говорим же громко, призываем их, почитаем их.
– Почитаем их! – нестройно, нараспев отозвалась толпа, и Ее голос звучал среди иных.
– Мы бросаем наш жребий и возвещаем судьбу! – говорил шаман, опускаясь на колени. – Один человек уйдет к вам, чтобы остальные могли призывать и помнить вас!
– Помнить вас!
Он потянулся к корзине, снимая крышку, и в этот момент даже дождь затих. Как будто небо желало видеть, что произойдет. Видеть – и стать его частью. Синхронный вздох, короткий, резкий – лишь чтобы наступила тишина. Только вытянутые вперед шеи выдавали нетерпение и страх людей. Шаман на ощупь достал жребий, разжал хватку – и мгновенно побелел.
На его руке переливались красками узоры, которые должны были изображать цветы и птиц.
* * *
Ее вели к храму, подталкивая в спину копьями. Двое воинов сзади, двое спереди. Еще один преграждал дорогу шаману, не давая ему кинуться на Ее защиту. В глазах отца был страх и мольба, отчаянная мольба о прощении – и Она отвернулась, не в силах видеть это.
– Вперед!
Острие копья уперлось между лопаток, когда Она замешкалась на пороге, не находя в себе силы сделать этот последний шаг. Шаг, разделяющий темноту нахмуренного неба – и мрачность едва освещенного храма. Ей предстояла дорога наверх, по каменной лестнице, туда, где перед алтарем Ее встретит жрец в деревянной маске. Тот, для кого Она когда-то стала символом спасения, милости богов к исхудавшему мальчику. Она боялась Его реакции больше, чем своей. Потому что Ей предстояло умереть. А Ему – с этим жить.
Он ждал Ее, стоя спиной ко входу, сжав руки в замок за спиной. Дрожащие руки. Правда, это могла видеть только Она, привыкнув к этому зрелищу с самого Его детства. Теми же дрожащими руками Он когда-то в первый раз брал на руки жука и закусывал губу от страха. А теперь вместо жука – кривой лежащий на алтаре кинжал.
Он повернулся к Ней так же, как всегда входил в холодную воду: решительно и одним шагом. И замер.
– Ты?
– Я, – кивнула Она и непонятно зачем добавила. – Прости.
– Нет. – Он затряс головой, как мокрый пес, как тот, кто отчаянно стремится не верить. – Нет-нет-нет. Почему ты? Почему не… кто угодно?
– Послушай. – Она сделала шаг вперед, но добилась лишь того, что он торопливо отшатнулся, сдергивая маску. – Ты же знаешь, что все так, как должно быть. Все так, как хотели бы боги. Бери краску, не бойся. И помни: узор должен быть напротив сердца.
Дочь жреца не могла не знать ритуальных рисунков. Синяя краска должна впитаться в кожу груди, чтобы потом, когда ее же пронзит кинжал, смешаться с алой кровью. И Он помнил об этом тоже, пусть этот раз был первым для Него. Она с замиранием сердца смотрела, как Его пальцы опускались в плошку с разведенной краской. И как мгновение спустя она летела в стену, падая, но оставляя после себя ярко-синее пятно.
– Нет!
Сейчас Он не был похож на того мальчика, которым когда-то являлся. И на того мужчину, которым обещал стать. Перед Ней стояло воплощение отчаяния, тот, кто судорожно вдыхал приоткрытым ртом. Кто искал выход из ситуации и понимал, что выхода нет.
– Подожди, одумайся, не спеши, – Она подняла руки, протянула их к Нему, надеясь успокоить. – Подумай о людях внизу. Они ждут того, что ты сделаешь. Я не боюсь. Я рада, что это будешь ты.
– Это буду я… – тихо повторил Он, и лицо Его просветлело. – Нет. Это будем мы. Ты будешь жить. И я – рядом с тобой.
Маска, что Он все еще сжимал в руке, полетела вслед краске. Короткий треск ознаменовал ее раскол. Как крах последних надежд на то, что все пройдет как нужно.
– За мной! – На Ее запястье сжалась Его хватка, и Он побежал вниз по каменным ступеням, в подвалы храма. Туда, куда ни одна женщина не имела права заходить. – Мы уйдем через подземный ход. Мы уйдем в горы, в другой город. Я не позволю… я никому не позволю тебе навредить!
– Стой! – Ей достаточно было дернуть Его, чтобы оказаться с Ним лицом к лицу. Чтобы прочитать там отчаяние и безнадежность. Чтобы тихо выдохнуть: – Ты станешь предателем. Отступником. Не надо.
Его рука закрыла Ее рот, а взгляд будто умолял: «Хватит глупостей!». Протянутые навстречу пальцы – и Она поняла, что Ей дали выбор. Идти или остаться. Хотя Он уже принял решение и теперь был готов встать между Ней и богами. И Она кивнула, вкладывая свою ладонь в Его.
– Веди.
Короткая дорога, подземный тоннель с осыпающейся на их головы землей. Запах свободы, становившийся все ощутимее. И, наконец, деревянный люк, откинутый Им, ведущий в заброшенный дом на границе городка, откуда уже так близко до леса…
– Стойте!
Дребезжащий голос был почти заглушен далеким раскатом грома, но они все-таки услышали его и замерли. Не получилось! Нагнали! Но стоило им обернуться, как захотелось рассмеяться. Старуха, сморщенная, согнутая годами и пережитыми трудностями, стояла, опершись на деревянную узловатую клюку. Несмотря на слабость тела, ее лицо все еще хранило привычку повелевать и спокойную уверенность в том, что ее приказания будут исполнены в тот же момент. Их разделял десяток шагов, но это расстояние показалось старухе чрезмерным. Они смотрели, как она, тяжело покачиваясь, шла к ним, а ее клюка при каждом шаге с влажным чавканьем врезалась в покрытую водой землю.
– Вы не уйдете, – в голосе старухи не было ни тени сомнений в собственных словах. – А если уйдете – пожалеете.
Он тут же выступил вперед, закрыв Ее собой. Она бы посмеялась от этого зрелища – Он только-только вытянулся достаточно, чтобы быть с Ней одного роста – но сейчас Она просто схватила Его за плечо, безмолвно умоляя не делать глупостей. А лучше просто продолжить их побег. Она была бы готова вернуться одна, но с Ним, обрекая Его на смерть от руки жреца за трусость и предательство… ни за что.
– Жалеют пусть те, кто останется и умрет. – Он упрямо сжал челюсти. – А мы уйдем, но будем живы. Нам будет нечего бояться.
– Будете живы. – Старуха кивнула, остановившись прямо перед ними. – Но эта жизнь будет такой, что многие поменяли бы ее на смерть и посчитали это выгодной сделкой. Знайте: убежите – и проклятие пойдет за вами по пятам.
– Я не боюсь твоих слов, старуха! – Он сделал еще шаг вперед, нависая над ней. – Меня спасут мои боги!
Она не успела даже заметить, что произошло. Просто Он внезапно подавился воздухом. Навершие клюки старухи уперлось Ему в горло, поднимая подбородок, а она сама прищурилась.
– Какие боги, щенок? Те, которых ты предал? Они отныне будут молчать для тебя. Знай, – глаза старухи метнулись к Ней, и Она непроизвольно сделала шаг назад, – вы сейчас связали себя узами, которые прочнее цепей. Такими, что и за гранью не разорвать. Услышь меня. И попытайся понять. Снова и снова встречаться будете. Снова и снова умирать будете. Пока один из вас не вспомнит и не найдет в себе сил разорвать эту связь. Поняла?