Дыхание рассвета

Вдруг мне почудился далекий звук. Словно заунывная песня началась и тут же оборвалась. Я обратился вслух. Тишина растекалась на множество еле слышных ночных процессов, лес жил своей жизнью, наполненный неповторимой атмосферой. Звук повторился на самой грани слышимости. Напоминал он длинный задушенный вскрик, или же протяжный вой. От страшной догадки у меня похолодело внутри. Что если с лесниками случилась беда, и они лежат где-то и ждут помощи?

Я определил примерный вектор, откуда шёл звук. Лыжи тихо скрипели на снегу. Звук не усиливался, но и не затихал. Он словно тянулся с небольшими паузами, будто тот, кто издает его, набирал воздуха в легкие. Зимовье постепенно растаяло позади. До рези в глазах я всматривался в ложбинки и овраги, надеясь высмотреть пропавших. Сколько я так шел, неизвестно, но неожиданно далеко впереди замелькали отблески костра. Поначалу это казалось обманом зрения, но чем ближе я подходил, тем свет костра был более явным. Огонь поднимался на большую высоту, озаряя широкую поляну. Около исполинского костра стояли люди, их увеличенные тени плясали на окружающих деревьях.

Я всё больше замедлял ход, не веря своим глазам. Огонь? Люди? Откуда они здесь? Придётся выходить к ним, хотя какое-то предчувствие глубоко внутри велело этого ни в коем случае не делать. Полыхающий костер был огромных размеров, вместо обычных дров, там горели толстые стволы вековых деревьев, горели с такой интенсивностью, что казались облитыми бензином. Стоило мне шагнуть на поляну, как звук резко набрал громкость, превратившись в печальную, тягучую песню. Фигуры у костра пришли в движение, от чего их тени заметались испуганными птицами. Казалось, эти фигуры водят хоровод, но весьма странным образом. Они меняли направление и темп, сужали и расширяли круг, а песня продолжала литься на одной ноте, заставляя сердце тревожно сжиматься. Всё это, резко контрастируя с окружающей тьмой, оказывало гипнотическое воздействие. Я шел к ним, не в силах противиться, подобно тому, как мотылёк летит к пламени свечи, навстречу своей гибели.

В один момент песня и танец оборвались, хотя звук, словно ещё дрожал в морозном воздухе. Фигуры застыли каменными изваяниями, только огонь продолжал своё непрерывное движение. У меня в голове возник вопрос, а почему не слышно костер? И действительно пламя такого размера должно было издавать громкий гул, но после обрыва песни, стояла мёртвая тишина. Глаз уловил неясное движение у подножия костра. Прищурившись, я заметил лесников. Они сидели в одном нательном белье и босые, сидели в расслабленных позах, словно просто отдыхали у костра. А прямо за их спинами притаились непонятные фигуры. Картина была невероятная и пугающая. Я только сделал попытку пошевелиться, как в этот момент фигуры одним махом повернулись ко мне. Дикий вскрик невольно вырвался из моей груди. Они представляли собой кошмарное зрелище, до сих пор преследующее меня во снах. Вооруженные топорами и копьями, перемазанные кровью, с жуткими масками вместо лиц. Я задохнулся от ужаса и сделал шаг назад. В этот миг, огонь с ревом взметнулся вверх, а следом пламя разошлось вовсе стороны сплошной стеной. В мгновение ока оно поглотило лесников, страшные фигуры и проворно устремилось ко мне.

С криком, не разбирая дороги, я помчался прочь. Зарево верхового пожара преследовало меня по пятам, спиной я ощущал нестерпимый жар. Казалось, стоит немного замешкаться, и я превращусь в горстку пепла. Я падал, поднимался, снова падал. Легкие работали с надсадным хрипом, а в голове тревожным набатом билась только одна мысль: «Бежать, бежать!».

Сколько это продолжалось, неизвестно. Внезапно лес кончился, и я буквально вывалился наружу. Кубарем скатился с крутого холма прямо в канаву. Пришло осознание, ночь кончилась, уже утро. Последнее, что я увидел – как ко мне бегут люди, а последний звук – лай собаки.

«Пожар! Спасайтесь!» – хотел закричать я, но изо рта вырвалось невнятное сипение. А потом сознание погасло.

///

Спустя двое суток, я пришёл в себя на южном кордоне. Как я там очутился неизвестно. В рассказанную мной историю никто не поверил, даже тот факт, что в ту ночь я полностью поседел, никого не убедил. Невероятно, но факт, мы втроем вышли утром с северного кордона, а уже на следующее утро, я оказался на южном. Почти четыреста пятьдесят километров за сутки, по непроходимой тайге.

В моей крови обнаружили алкоголь, но в очень малом количестве. Смотритель, узнав об этом, только покачал головой: «Ты ведь знаешь нельзя здесь пить, грех это, причем смертельный». Он подтвердил мои слова о дате выхода.

Лесников так и не нашли, как и не нашли ни малейших следов пожара. Наши вещи в целости и невредимости лежали на втором зимовье. Меня долго допрашивали разнообразные следователи, дознаватели, проверяли на детекторе лжи, но всё было тщетно. Ничего нового я им рассказать не мог.

Даже в прошествии стольких лет, я не могу найти объяснения тем событиям и ответы на свои вопросы. Как я покрыл такое большое расстояние? Почему остался в живых? Куда пропали два лесника? Тайны, которые никогда не будут раскрыты.

С той поры я больше никогда не пил алкоголь, и не посещал лес. Эти две вещи для меня страшнее всего на свете. Иногда долгими зимними ночами я не могу заснуть, и поневоле вспоминаю то время. Голос рассудка упорно твердит, что это просто невозможно, но память той ночи даёт понять, что кайтары или как их ещё называют айяуваски до сих пор стоят на страже родной земли.

Дыхание рассвета

С наступлением весны меня одолевают воспоминания десятилетней давности. Стоит выйти на улицу, вдохнуть аромат воскресающей природы, прикрыть глаза и ветер памяти переносит меня назад.

В ту пору я окончил школу и был полон решимости, покорять вершины образования. В мои честолюбивые планы входили многие ведущие университеты. Страну лихорадили политические раздоры, участие в которых активно принимало студенческое движение. Я никогда не был бунтарем, для меня университет был местом получения знаний, не более того. Многие университеты закрылись, поддавшись забастовкам студентов, в результате чего я не смог поступить куда хотел. Целый год нужно было ждать, пока все не успокоится. Но, родители настояли на поступлении в другое место. Решимость моя заколебалась, и я пошел у них на поводу. Правильно я поступил или нет, не знаю до сих пор.

С детства меня заваливали противоречивыми советами и вопросами о дальнейшей судьбе. Родители рекомендовали пойти по их стопам, и стать государственными чиновниками.

– Это хорошая работа сынок. Пусть мы живем не богато, но у нас свой домик с садом, «королла» в гараже и всегда горячий ужин на столе, – говорил мне отец.

И это была чистая правда. Идеальный мир моих родителей состоял из этого. Данного скромного набора хватало им, чтобы чувствовать себя счастливыми. Но, повзрослев, я попал к матери на работу, посмотрел на всех этих людей, бегающих с непонятными бумагами так, словно от этого зависит судьба мира, и понял, я не хочу провести свою жизнь подобным образом. Примерно с того момента и начался мой поиск себя. Продолжался он довольно долго, наверное, целый год, показавшийся мне вечностью. Целыми днями после школы, я бродил по городу, заходил в магазины, кинотеатры, кафе, на различные предприятия. Что я надеялся там увидеть, я точно не мог сказать, но я определенно знал, что нужно продолжать искать. Месяца сменяли один другой, но я не сдавался.

Мой двоюродный брат был жутко непоседливым ребенком. С ним постоянно что-то приключалось. Один раз он упал, катаясь на роликовых коньках, и сломал руку в трех местах. Его положили в больницу на несколько месяцев. Родственники часто навещали его. Я не желал оставаться в стороне, и когда пришла моя очередь, отправился в больницу. Сам я и моя семья отличались отменным здоровьем, потому в больницах я бывал редко. Странный запах смеси лекарств, стерильность, белизна халатов врачей произвели на меня впечатление. На втором этаже я увидел такую картину: доктор с помощью медсестры усаживал в кресло-каталку пожилую бабушку и при этом успевал шутить. Старушка с трудом умостилась, а потом подняла на них сияющие глаза и рассмеялась сухим частым смехом. Словно подшипники на бетонный пол посыпались. Вместе с этим смехом в моей голове прозвучал звоночек. Вот, это именно то, что ты искал! Помогать другим людям! Сейчас вспоминаешь, вроде бы будничное, ничем не примечательное событие, но, оно наложило отпечаток на всю мою последующую жизнь.

Так родилась моя идея быть врачом.

///

Колледж, в который я поступил, находился в соседнем городе. Два часа на электричке, и ты дома. Такое решение подразумевало, мои частые поездки домой, которые так и не воплотились в реальность.

Учреждение было коммерческим, финансируемым на средства политической партии. Поговаривали, что вся эта затея с колледжем, чистой воды фикция, чтобы отмыть деньги через министерство образования. Но, большинству студентов это было безразлично. Лекции проводились, общежития соответствовали минимальным жилищным требованиям, а остальное ни так важно.

В то время, в стране было разделение учебных заведений высшей школы на мужские и женские. Наш колледж был редким исключением. Всего он состоял из четырех зданий: главный корпус, в котором проводились занятия, а на втором этаже располагалась столовая; и три общежития: мужское, женское и для преподавателей. Все, кто мог себе позволить, снимали квартиры или комнаты в городе, остальные селились в общежитие. Туда же отправился и я. Как и в любом мужском общежитии, к чистоте здесь относились поверхностно. Если уборка происходила, хотя бы раз в несколько месяцев, это уже было вершиной наведения порядка. Первое время я пытался убираться еженедельно, но все мои усилия рушились о нечистоплотность соседей, и я бросил это дело. Какой резон подметать песок в пустыне?

В ту пору бедность была моей верной спутницей. Родители присылали мне деньги на съем комнаты в общаге и пропитание, но часто этого не хватало. Случались периоды, приходилось, питаться по одному разу в день, а то и в два дня. Но в целом студенчество было временем беззаботности.

На старших курсах, за отличия в учебе, я получил разрешение на подработку в больнице. Это был прекрасный шанс попрактиковаться и проверить свои знания. Но, все эти благие намерения были разбиты вдребезги о прозу жизни. В больницах к студентам-медикам относились как к рабочей силе, и до процесса лечения не допускали. Целыми днями мы мыли полы, относили анализы, ставили компрессы и клизмы. В общем, занимались тем, что обычно делают санитары. Через три месяца подобной жизни я готов был завыть волком, потому пошел к главному врачу и прямо попросил перевести меня в какое-либо иное отделение для настоящей работы. Из-за этого он пришел в настоящую ярость.

– Возомнил себя бывалым эскулапом? – прошипел он. – Ничего-ничего, и такое лечится. Будет тебе другое отделение и настоящая работа.

Он начеркал что-то на листке и кинул мне.

– Отнеси это в отдел кадров. А с завтрашнего дня можешь приступать к работе на новом месте.

Озадаченный я отправился по указанному адресу. Прочитать, что было написано на типовом бланке, не представлялось возможным, так как больше всего это походило на наскальные письмена давно вымершего народа.

В отделе кадров женщина равнодушно посмотрела на бумажку, потом на меня.

– Странно, обычно оттуда все переводятся, а вы, наоборот, туда. Вот здесь распишитесь. А через неделю зайдете подписать договор.

– А куда меня отправили?

Женщина удивленно подняла на меня глаза.

– Вас направили в корпус для неизлечимо больных людей, и как я понимаю по собственному желанию.

У меня даже ноги обмякли, вот так вот, из огня да в полымя. Не зря говорят: «Бойся своих желаний».

///

Следующим утром я уже был на новой работе. Из-за пропускной системы и решеток здание больше напоминало тюрьму. Сюда направляли тех больных, шанс на выздоровление которых был ничтожно мал. Среди персонала, это место имело название «крайней станции перед моргом». Инфекционное отделение было отгорожено от основного здания. Сотрудники, трудившиеся там, перед входом проходили санобработку и надевали форму, напоминающие скафандры космонавтов.

Меня направили в место, где содержались пациенты больные раком. У меня сразу отлегло от сердца, ведь раком нельзя заразиться. Функции мои сводились в уходе за больными, проверке их состояния, и дежурствах по ночам.

– Ты ведь человек не семейный, – втолковывала мне главный врач. – Поэтому тебя будем чаще ставить на ночное дежурство. Наберешься опыта, закончишь обучение и возьмем тебя на работу.

Разумеется, я согласился, ведь устроиться на работу после обучения ни в самом престижном колледже было очень тяжело. В лучшем случае, тебя могли отправить в далекое захолустье где-нибудь на окраине материка.

Работа была на удивление несложной. В основном больные раком лечатся дома и только в запущенных случаях людей помещают в больницу. Сами пациенты больше походили на ожившие скелеты. Лучевая терапия творила с ними невообразимые вещи: лысые головы, обтянутые кожей тела, потухшие взгляды. Почти все время они сидели по своим палатам, выходили, только чтобы пройти необходимые процедуры и возвращались обратно. Палаты запирались на ночь, хотя в этом не было никакой нужды, ведь большинство больных были слишком слабы для попытки побега.

Так пролетела неделя. До обеда я посещал занятия, после шел на работу. Весна вступала в свои права, всюду царило оживление, на деревьях появлялись почки. А в раковом отделении смена сезонов года не несла никаких изменений. На прогулку большинство пациентов не ходили, а тех, кто проявлял желание, я возил на кресле-каталке по прилегающей территории. Львиная доля больных почти всё время молчали, те, кто постарше, иногда рассказывали случаи из своей жизни. На ночных дежурствах я пил кофе и читал книги, в редких случаях тихонько слушал радио.