История разведенной арфистки

Она протиснулась к свободному месту между здоровенных мужиков и не успела пошевелиться, глазами отыскивая меню, как перед ней уже стояла глиняная глубокая тарелка – скорее миска, в которой дымилась та же еда, что и вокруг, в сопровождении двух пышущих жаром пит и бутылки с минералкой, из которой торчал кончик черной пластиковой соломки. Она повернулась к пожилому посетителю, сидевшему верхом на лавке и, вытаращив глаза, пялившемуся на нее.

– Что это за место? – спросила она его, – это ресторан или армейская база?

Он рассмеялся:

– Это ресторан, но только для верующих.

– Верующих? Во что?

– Верующих в святую троицу: хумус, яйца и тефтели, – сказал он и подал знак официанту, чтобы тот добавил ей еще несколько кусков цыпленка с турецким горохом, которые, по его мнению, должны были увенчать трапезу.

Вкус здешнего хумуса просто потряс ее, и полный черпак исчез в ее желудке, словно она голодала не меньше недели. Вытерев куском питы остатки хумуса, она, под внимательным и одобрительным взглядом пожилого соседа, который теперь добродушно ухмылялся, откинулась и тяжело вздохнула. Сосед не торопился освободить свое место, изучающе разглядывая необычного посетителя.

– А чем ты занимаешься в этой жизни?

Она уже готова была ответить, как обычно: «арфистка», но, в последнее мгновение передумав, ответила просто: «занимаюсь музыкой».

– Поёшь?

– Играю в оркестре.

– А я мог бы тебя услышать? Где этот твой оркестр играет?

– Далеко отсюда… очень далеко. – Она повернула голову и помахала рукой, показывая, как далеко находится ее оркестр, и внезапно увидела прямо над своей головой, на потолке сверкающий глаз съемочной камеры, похожий на зрачок хищной птицы. Что это было? Это мерещилось ей или происходило наяву? Было ли это частью замысла? Или это реально была секретная съемка? Она собралась было уже расспросить пожилого соседа, но тот уже исчез, вероятно, огорченный расстоянием, отделявшим его от оркестра.

Еда в сочетании с полуденной жарой нагнали на нее сонливость. И поскольку крюк, обещанный мистером Абади, равно как и задвижка, должны были появиться не раньше завтрашнего утра, она заблокировала входную дверь парой стульев, дверь в ванную комнату закрыла изнутри, опустила жалюзи и облачилась в ночную сорочку, готовая погрузиться в сладкую дрему на кровати, на которой предавалась сну и девичьим грезам еще во времена своей юности.

Но мобильник начал свою непрерывную песнь… нехотя взяла она аппарат, и до нее издалека донесся голос, который, несмотря на огромное расстояние, сразу узнала. То был Манфред, преданный ее друг и время от времени любовник, интересовавшийся как ее, так и ее матери благоденствием и даже благосостоянием Иерусалима… однако что-то в тоне первых же его слов заставило ее заподозрить, что следом он перейдет и к менее приятным сообщениям.

Она не ошиблась.

Да, она очень скучала по оркестру, особенно по нотной библиотеке. А вот молодой скрипач, временно приглашенный на ее место, навел непередаваемый ужас, играя в последнем концерте – именно в библиотеке он перепутал партитуры двух симфоний Гайдна – катастрофы удалось избежать лишь в последний момент. И все как один согласились, что «с нашей Венерой» такого никогда не могло бы произойти.

– Поскольку тебя вблизи не было…

– Верно… но ведь репертуар оставался без изменения… он был известен еще до того, как я уезжала, – осторожно спросила она. – Надеюсь… надеюсь, ничего не изменилось?

– Ничего, – вздохнул флейтист, – почти ничего. У нас должно было состояться несколько выступлений. С японской (а может быть, китайской) virtuoso, – я никогда не в состоянии был запомнить ее имя, той самой, которая, как предполагалось, будет исполнять Второй концерт Моцарта для фортепьяно на следующей неделе. И что же! Ее понесло поиграть в теннис в Берлине, где она и сломала руку, а поскольку невозможно было найти пианиста ее уровня без предварительной договоренности, мы должны заменить ее Моцарта каким-нибудь другим Моцартом.

– Это обязательно должен быть Моцарт? – в испуге спросила арфистка. – Уверена, что это может быть кто-то другой. Пианистов много.

– Исключено. Мы объявили в рекламной компании именно это – взяли на себя обязательство, что в этом сезоне будет исполнено произведение Моцарта, с которым оркестр не выступал уже давно ввиду прозвучавших жалоб, что наш репертуар становится слишком однообразным. Да ты ведь сама это знаешь – ты ведь присутствовала на общем собрании.

– И, как всегда, ничего не поняла из того, что ты говорил по-голландски…

– Ну так вот, Нога. Мы должны найти произведение Моцарта, которое в обозримое время не исполнялось, и нам кажется…

– Нет, нет, – оборвала она его, охваченная внезапным приступом страха, – не говори… не говори мне ничего.

– Н-да, – промямлил он дрожащим голосом. – Только выхода у нас нет… потому что в последние десять лет мы не исполняли концерт для арфы и флейты с оркестром, и…

– Но это ведь мой концерт… мой и твой… наш.

– Конечно. Наш. И я всегда и всем говорил и говорю: «Давайте дождемся Ноги, нашей Венеры, я обещал ей это и ведь только она знает назубок партитуру и в любую минуту готова…» И если бы речь шла только об одном выступлении, можно было бы попросить тебя вернуться на несколько дней… но, к сожалению, речь идет о целом туре из десяти концертов для наших подписчиков в Нидерландах, Германии, Бельгии… – В этой ситуации как может она – это говорю не я, я только передаю тебе слова дирекции… как сможет она бросить свою мать, которая, в свою очередь, в течение трех месяцев должна решить, где ей больше хочется умереть – в Иерусалиме или Тель-Авиве.

– Умереть? Что значит – «умереть»? Как тебе такое могло прийти в голову?

– Прости, прости… не «умереть», конечно, не «умереть», а «жить»… Решить, где ей жить, в Иерусалиме или Тель-Авиве… именно так ведь ты и объяснила возникшую проблему всем нам, когда выбивала разрешение на столь долгое отсутствие.

– Но где вы найдете другую арфистку, способную сыграть этот концерт?

– Мы… нашли одну. Разумеется, не твоего уровня, но, так или иначе… Ее зовут Кристина Ван Бринен… из Антверпена. В прошлом она исполняла этот концерт и, к счастью, сейчас была свободна.

– Никогда о ней не слышала. Сколько ей лет?

– Сколько и тебе. Может быть, чуть меньше. Она преподает в тамошней консерватории.

Продолжительное молчание.

– Нога? – прошептал флейтист. – Дорогая… ты меня слышишь? Ты слушаешь меня?

– Ты предал меня, Манфред. Ты просто подонок.

– Что?

– Ты предатель. Ты дал мне слово, и я тебе поверила. А теперь ты украл то, что было так для меня важно… украл и отдал какой-то чужой бабе.

– Но я тут ни при чем. Нога! Подумай сама – при чем тут я? Все это потому, что японская пианистка надумала поиграть в теннис. Ты когда-нибудь слышала, чтобы пианистки играли в теннис? Полная идиотка!

– Дело не в пианистке, Манфред, дело в тебе. В тебе. А теперь я по уши в дерьме, потому что положилась на тебя. Ты – первая флейта оркестра, ты играешь в нем много лет и занимаешь высокую позицию. Ты мог, ничего не опасаясь, заявить администрации, что не будешь играть этот концерт Моцарта ни с кем, кроме арфистки нашего собственного оркестра. А ты предал меня, Манфред, точно так же, как это сделали голландцы. Именно так…

– Сделали… что?

– Предали евреев.

– Евреев? – он был в шоке. – Откуда они вдруг взялись, евреи? Нет, Нога, не сердись на меня. Это причиняет мне боль… и тебе тоже. Оркестранты предупреждали меня: «Сейчас не говори ей ничего. Когда она вернется, все это будет уже в прошлом». Но я не поверил им, потому что я человек честный и не должен скрывать правды – ведь потом мы всегда, как и прежде, будем работать с тобой бок о бок… исполнять, быть может, что-то более современное, более интересное… Я уверен, что появятся еще – и, может, скоро новые концерты для флейты и арфы… ведь это, согласись, столь необычная и заманчивая комбинация.

Долгое молчание.

– Нога? – он произнес ее имя, допуская, что она просто повесила трубку.

Но это было не так.

– Скажи… если я соглашусь немедленно… прямо сейчас отправиться в Арнем и сыграть во всех десяти концертах?

В это мгновение она почувствовала смущение флейтиста, который, заикаясь, пустился в объяснения.

– Приехать… вот так, сразу… каким образом? К тому же без репетиции? А что тогда нам делать с Кристиной, которая специально освободилась для нас? Нет, нет… любимая… это невозможно. Слишком поздно…