История разведенной арфистки

– Минуту, минуту, – сказала Нога. – Эти ребятки, внуки Померанцев… что должна я делать, если они снова проберутся в квартиру?

– Они не рискнут теперь, – заверил ее брат. – А если попытаются – никакой им пощады. Не повторяй маминых ошибок. И каждый раз проверь и удостоверься, что окно в ванной заперто надежно. В прошлом они ухитрились спуститься вниз по водосточной трубе.

– С третьего этажа по водосточной трубе? Так сколько им лет?

– Старшему, – вступила в разговор мать, – одиннадцать или двенадцать; младшему – шесть или около того. Старший – это сын Шайи. Помнишь его, Нога? Средний сын Померанцев – симпатичный парнишка. В свое время любил носиться по лестнице – а нет, так мчался по улице. После того как ты вышла замуж и уехала от нас, они подыскали ему невесту из самой консервативной семьи ультраортодоксов в Меа-Шеарим, и вот теперь, несмотря на его совсем еще юный возраст, он является отцом десяти, а может быть и одиннадцати, детей – полагаю, что даже родная его мать несколько смущена такой ретивостью. А самый мелкий из этой компании – это всеобщий кузен, как часто оказывается в подобных семьях – полный идиот.

– Это, мама, звучит как-то некрасиво. Это слово…

– Ну ладно, пусть не идиот, но уж очень странный… не от мира сего… но выглядит просто красавчиком. Симпатяшкой. А поскольку странность его выражается в том, что он суперактивен, они послали его вместе с сыном Шайи в дом к бабушке, чтобы он там немного выпустил пар. Сколько времени немолодая уже миссис Померанц может сдерживать его? Она – не слишком здоровая женщина. В квартире у нее нет телевизора, само собой, приемник раз и навсегда настроен только на религиозный канал. Так надо ли удивляться тому, что дети носятся вверх и вниз по лестницам, снова и снова, производя столько шума и издавая столько воплей? И этот… самый маленький, с остановкой в развитии. Самый «заводной» – время от времени испускает такой вопль, что кровь стынет в жилах, – так что у меня не было сил, чтобы утихомирить их. Поэтому-то я и пригласила их к себе на детскую телевизионную передачу… хотя им это было запрещено.

– Но ты, надеюсь, получила на это разрешение от их бабушки?

– Мне не хотелось испытывать ее приверженность строгим религиозным правилам; это могло привести к неприятности, даже к скандалам с Шайей, который превратился в совершеннейшего фанатика. Я уверена, что она знала или по крайней мере догадывалась, что должна найти какой-то приемлемый путь, чтобы добиться покоя и тишины. Ведь семья Померанц всегда пользовалась репутацией людей порядочных и спокойных. И, если ты помнишь, когда по субботам ты играла на арфе, ни разу не было, чтобы они сердились… разве не так?

– Так, так. Тогда давайте подведем черту. Что я, по-вашему, должна сейчас делать? Только ли поддерживать порядок и чистоту в квартире, или вдобавок постоянно воевать с этими сумасшедшими отпрысками ультраортодоксов?

– Нет, абсолютно не это. Всего лишь какое-то время не пускать их вовнутрь, – сказал Хони. – Мама пожалела их, это была ошибка, но тебе просто не нужно ее повторять. Просто отбери у них ключ.

– Ключ? Какой ключ?

– Они, по-видимому, пользуются моим запасным ключом, – сказала мать, защищаясь.

– Надеюсь, ты сообщила об этом в полицию?

– В полицию? – мать просто отпрянула. – Как можешь ты такое говорить, дочка. Это же внуки Померанцев, несчастные отпрыски Шайи. И мы, по-твоему, всерьез должны звать копов, чтобы те их упрятали за решетку? Что это с тобой?

– Кто говорит о решетке? Просто забери у них свой ключ.

– Ключ мы заберем, пусть это тебя не беспокоит. Хони позвонит старой миссис Померанц и та заберет у них ключ. Ты только закрывай на задвижку окно в ванной перед тем, как лечь. И все. Согласись – это не так уж трудно.

11

Хони доставил сестру к автобусной станции, но, поняв, что ему придется вместе с ней неопределенно долго дожидаться следующего автобуса, предложил довезти ее до Иерусалима на своей машине.

– Это еще зачем? – снова запротестовала она. – Возвращайся к жене и детям. Ты зациклился на этом своем эксперименте. Ты просто влюбился в него.

– Тогда не разрушай его.

– С чего бы мне его разрушать?

Он вытащил из своего бумажника несколько банкнот:

– Вот, возьми – пригодится. По крайней мере – на ближайшие дни.

– Не хочешь ли ты мне сказать…

– Не спорь. Не сможешь ведь ты утверждать, что целых три месяца способна обойтись без денег. Я чувствую уже, что скоро свихнусь от ослиного твоего упрямства, которое ты, я уверен, принимаешь за гордость. Мама очень тревожится…

– У меня есть собственные деньги, а если что случится – ты говорил ведь, что сможешь найти мне работу.

– Отлично. Совсем другой разговор. Тогда будем считать, что это – просто аванс. До первой твоей получки, так что бери и не отказывайся. Подумай обо мне. Я не смогу уснуть… да я и думать ни о чем не смогу, зная, что ты возвращаешься в Иерусалим без копейки денег.

Она колебалась. В надвигающихся сумерках, на совершенно пустой автобусной остановке брат ее показался ей совершенно другим человеком – много старше своих лет. Она вдруг отметила, как поседела его голова, и хотя никто не сказал бы, что он становится поразительно похожим на покойного своего отца, в глазах его уже нет-нет и поблескивали огоньки, свойственные людям с большим жизненным опытом.

Она вздохнула и сжала его кисть.

– Как это странно… вернуться домой, чтобы стать одной из многих… в массовке. Куда меня приведет эта дорога? С кем мне придется говорить? И о чем?

– Не волнуйся. Я все беру на себя. Те, кому нужно, отыщут тебя. И скажут тебе, что и как. Я слышал о съемках фильма из жизни иностранных рабочих… или беженцев… и студии, если это правда, потребуется множество народа для массовки. Я беру этот вопрос на себя.

В автобусе, несущемся по автостраде к Иерусалиму, ее тревога понемногу утихала. Что ж… похоже, что оркестру, исполняющему двойной концерт Моцарта, придется обойтись без нее. «Пусть даже начальство дало честное слово, что они обо мне не забудут», – сказала она себе самой, аккуратно положив руки на спинку переднего сиденья, как если бы перед нею была арфа, которую она должна прижать к груди в ту минуту, когда дирижер подаст ей знак.

Такси довезло ее до улицы Раши, но на лице водителя было написано сомнение.

– Вы уверены, что это адрес, который вам нужен?

– Вне всякого сомнения, – со смешком заверила она и выскочила из машины.

Час был поздний, автомобилей почти не было видно – в отличие от множества ультраортодоксов. Словно муравьи, они входили и выходили, хлопая дверями многоквартирных домов.

У наружных дверей ее собственного дома очень старый человек в черном, почти невидимый в глубоких сумерках, стоял и махал ей шляпой.

– Ты, случайно, не Нога? – он произнес ее имя мягко, словно они должны были как-то знать друг друга, хотя она никогда с ним не встречалась. Что-то подсказывало ей, что это тот самый адвокат, который нацелился на их квартиру.

– До сих пор меня звали так, – ответила она дружелюбно.

– Но ведь ты живешь за границей, в Голландии? Верно?

– Вне всякого сомнения, – она повторила эту фразу, почему-то понравившуюся ей.

– Потому что если ты вернулась в Израиль, – продолжал этот человек, – ты должна знать, что твоя мать не может передать эту квартиру тебе, а ты, в свою очередь, не можешь даже арендовать ее у нее.

– Это еще почему?

– А потому, что эта квартира является объектом пожизненного найма, на договоре о котором значится одно-единственное имя – твоего отца. После его смерти у твоей матери есть гарантия, что за нею сохраняются все права защищаемого законом квартиросъемщика, за исключением одного – права сдавать квартиру кому бы то ни было.

– А квартира принадлежит вам?

– Я – доверенное лицо владельцев. Официальный хранитель, так сказать.

– Очень приятно.

– Соседи утверждают, что ваша мать убыла, так сказать… перебравшись куда-то…

– Ненадолго. И только что.

– Тогда я попрошу тебя вот о чем: скажи своей маме, что поверенный Столлер передает ей привет. Я был в хороших отношениях с твоим покойным отцом. Он приносил мне пустяковую сумму дважды в год. До тех пор, пока он жил, все было в порядке. Но сейчас – передай ей это от меня, жить возле собственного ее сына и внуков решение очень правильное и очень важное. Ну зачем ей жить отдельно, среди людей, чья нищета превращает их в странных фанатиков? А кроме того, мы хотели бы избавиться от этой квартиры… более того, у нас есть уже покупатели. Так что передай маме самые теплые мои пожелания. Если бы я нашел для себя самого в Тель-Авиве такое место, какое нашла себе она, я поступил бы точно так же еще много лет назад.