Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее

– Так дождусь я своей сдачи или нет? – в раздражении и в нетерпении злится покупатель, то ли переминаясь, то ли притопывая (два притопа, три прихлопа). – Где мои червонцы?

– Мы же с тобой друзья до гроба! – внезапно и будто некстати заявляет продавец и вопрошает: – Разве не так?

Но Филиппа на мякине не проведёшь: он-то видит воочию, что эти заявление и вопрос – точно в кассу!

– До гроба? Не так ли? – повторяется торговец, как будто что-то своему визави подсказывает или на что-то ему намекает.

– Это само собой! Друзья – не разлей вода! До могильной плиты! – соглашается покупатель. – Так я дождусь или нет благодарности и… благодати?

– Да ради Бога!

– Что «ради Бога»? Где сдача, спрашиваю! Сколько можно изображать из себя невесть кого и придуриваться?

– Только не падай в обморок.

– Так некуда тут падать, кругом столько всего понаставлено, грязь и одни острые углы!

– Тупых тоже немало!

– Сам на них падай. Где моя доля награбленного у народа? Или мне уйти, не солоно хлебавши?

– Вон в том углу! Туда ступай! Там большой сундук! Ящик Пандоры! Видишь? Это про твою честь! Забирай, если поднимешь и сможешь унести!

– А ведь мог бы и с первого раза меня услышать! – вмиг успокаивается покупатель, подходит к сундуку и пытается в одиночку сдвинуть с места несусветную тяжесть, однако у него ничего не выходит. – Он же заперт!

– Разумеется! Ты хочешь, чтобы я ценности открытыми держал? Они же не духовные!

– Отопри сам или дай мне ключ, я хочу посмотреть и убедиться, что ценности в сундуке действительно есть и что они… не духовные… И что же там конкретно?

– Там есть всё, чего пожелает твоя душа – ни одного пустого места!

– Неужели всё? А золото?

– Есть!

– А чего там нет?

– Как ты невнимателен! Я уже сказал: духовных ценностей и пустого места!

– Поможешь хорошему человеку решить небольшую проблемку?

– Какую?

– Как ты невнимателен! Я уже сказал… ну, пусть намекнул: перенести это сокровище ко мне домой!

– Я – нет, не помогу! Я на такое не подписывался! – резко отвергает просьбу о помощи продавец, минуту молчит, а затем произносит загадочную фразу. – Однако без государственной поддержки, я уверен, ты не останешься! Без присмотра держава тебя не бросит!

– Я уже на крючке?

И только успевает прозвучать вопрос, заданный как шутливо-риторический, а потому не требующий ответа, как в лавку, сметая всё на своём пути (разве что кроме Филиппа, ибо собаке тоже не поздоровилось: зайдясь в лае, она получила пинок в пузо и улетела в угол с сундуком), врываются работники секретной службы по борьбе с коррупционными доходами и прочими нехорошими проявлениями.

– Всем оставаться на своих местах! Контрольная закупка! Я официально заявляю, тут идёт процесс дачи взятки! Можно сказать, событие свершилось, дача взятка состоялась, коррупция налицо, поэтому мы тут! – что есть мочи вопит руководитель группы захвата.

– Так вы сами мне вчера сдачу тоже золотом выдавали… эээ… у меня червонцами брали! – то ли оправдывается, то ли возмущается, то ли делает вид, что возмущается, покупатель. – Я именно отсюда вам её и притаранил! Где бы в другом месте я червонцев набрал? Во всех других местах выдают лишь сестерциями, денариями, антонинианами, ну, в крайнем случае тетрадрахмами! Вчера вы ещё требовали двукратного увеличения своей доли… в общественном пироге! Вот мне и пришлось снова сюда заявиться.

– Вчера мы были не при исполнении. Частными лицами! А сегодня исполняем и блюдём державную законность! Это деньги, украденные у императора и народа! – чётко аргументирует свою принципиальную государственную позицию руководитель группы захвата. – Руки за голову! Нет, за спину! Оба! Оба, я приказал! Упали на пол, отжались! Без рук, я сказал, отжались! По сто раз каждый отжался! Каждый по сто, я сказал, а не в сумме! Всю сдачу за этот год на бочку! Где тут бочка? Раз нет бочки – вон на тот сундук! Отныне брать сдачу мы будем не через посредников, а непосредственно из первоисточников! Чем короче цепочка от поля до прилавка, тем меньше рисков и весомее результат: к рукам посредников-живопырок ничего не прилипнет. Усушки-утруски-утечки навсегда уйдут в прошлое! Посредников следует направлять на кресты! – [тут Филипп с болью и тоской вздыхает, что у него дальше первых трёх звуков продвинуться в этом слове не получается] – Посредники – они самые большие воры в державе! Их надо выжигать калёным железом! Раз сократилась, скукожившись, кормовая база, то и пищевые цепочки должны соответствовать духу времени!

В этот момент дружбу продавца и покупателя разрезает, будто в действие вступил свежезаточенный столовый нож. Отныне участники торгового оборота – враги, и на допросах с пристрастием один будет стучать на другого, а второй примется заваливать и топить первого.

Внезапно в лавку врывается уполномоченный представитель всего римского народа. В помещении становится совсем не продохнуть и тесно – так много кислорода забирает и места занимает не умудрённый опытом, а возможно, как раз чересчур опытный новичок.

Уполномоченный укоряет, правда, непонятно, кого именно – его укоры звучат, словно угрозы или как революционные обличения власть предержащих. Впрочем, это обычные выстрелы в никуда, в воздух, из баллисты – по воробьям:

– А вы помните, как десять лет назад нам говорили, что если к власти придут богатые, то они воровать не будут, ибо им незачем? А потом говорили, что чиновникам надо платить хорошо, чтобы они не крали и не брали взяток. А сегодня уже говорят, что борьба с коррупцией разрушит государство! Доколе? А? Доколе, я вас спрашиваю!

Уполномоченный представитель с торжествующим видом свысока оглядывает всех присутствующих и вдруг осознаёт, что попал не в ту лавку, в которой ему следовало сегодня оказаться, а если и в ту, то или слишком рано, или чрезмерно поздно. Но быстро покинуть халупку вновь прибывшему не дают: один из державных служащих загораживает выход, словно рискуя своим накачанным телом (и будучи точно уверенным, что не жизнью). Попался, который кусался!

– Доколе?.. Доколе?.. Доколе?.. – засуетившись и сникнув, бормочет уполномоченный. – Выпустите меня! Мне надо идти! У меня срочные дела! Жена, дети – семью кормить надо!

– Молчать! Мне никто ничего подобного ни позавчера, ни вчера, ни сегодня не говорил! Ты кто такой? Откуда взялся? – хочется закричать Филиппу, принявшему все сентенции о воровстве, взятках, коррупции, чиновниках и разрушении государства на свой личный расчётный счёт, но у него как будто пересыхает горло и чудится, что отсыхает язык (однако ничего страшного с языком не случается).

Араб может лишь формулировать мысли, но не исторгать из себя звуки:

«М-да! Совсем далёкое будущее! Это, наверное, эпоха через две тысячи лет после того, как я стал… стану… стал Господом Богом… Иисусом… нет, Богом под собственным именем! Богом Филиппом Арабом Первым!.. Правильно я подумал: какая-то тут в округе совсем незнакомая и суперуникальная цивилизация. Господи Иисусе, за что же я такой чести-то удостоен? Боже, ты когда-то помог мне помазаться на… ну, пусть на царство, так верни своего помазанники и любимца в моё время и на мой трон, даже если он и не автоматон!.. И чьё же это правление? Я понимаю, что господствует в этой эре мой прямой потомок по мужской линии. Но через сколько же столетий и поколений?»

Работники силовой державной службы тем временем удаляются… вместе с сундуком из угла (не догадываясь, что это ящик Пандоры), с хозяином лавки, покупателем и даже с уполномоченным представителем всего римского народа. У нечестивой, пойманной с поличным троицы руки заломлены за спину до выверта суставов. Торговец при этом со стонами повторяет, как заведённый:

– Я же говорил, а мне не поверили, что до гроба… до гроба… до гроба… Я же говорил, а мне не поверили, что до гроба… до гроба… до гроба… Я же говорил, а мне не поверили, что до гроба… до гроба… до гроба… Прорицаю: всех нас когда-нибудь ждёт могильная плита: и тех несчастных, кого сейчас тащут, и тех счастливцев, кто волочёт!

И тут, оставшись в лавке один (скулящая собака, прихрамывая на все лапы, выскочила вслед за хозяином), Филипп слышит, как на улице раздаются возгласы:

– Ave Augustus! Да здравствует император! Ave Augustus!

«Боги посылают мне отгадку! Надо взглянуть на моего потомка!» – оживляется в думах Филипп и своими двумя, не касаясь, однако, земли, покидает торговую халупку. Словно плывёт в воздухе, аки посуху. А словно и не словно.

На улицах в ликовании и экстазе беснуются людские толпы. Сегодня им позволяют побесноваться, повыпускать пар, повыплёскивать энергию и даже пораздавливать друг друга всмятку (всю массу прижмут к ногтю и погасят позже, когда наступит ночь и она потеряет пассионарность).

Совсем ничего не видно, кроме спин, голых и гривастых затылков или же перекошенных бритых и бородатых лиц, снова и снова без умолку вопиющих, будто бы поющих:

– Ave Augustus! Да здравствует император! Ave Augustus! Многия лета! Славься, наш римский царь!

Этот рёв стоит в ушах… бесконечной Вселенной.

Филипп как будто огорчается: «Мне про многия лета не кричали… и не пели… У них иная жизнь, у них иной напев. Стопудово совсем далёкое грядущее! А я пойду один к неведомым пределам, душой бунтующей навеки присмирев…»

Он вспоминает, что способен взмывать ввысь и тут же пользуется своим умением, превратившимся в навык.

Витая, окликает императора-потомка: