Я, Ангел

Равнодушно отвела глаза. Вдруг, инстинктивно опустив взгляд на своё тело, поняла, что лежу абсолютно голая перед мужчинами! Осознание пронзило током. Молниеносно натянув одеяло по самые глаза, испуганно уставилась на врачей. В душе вспыхнула красная лампочка стыда и ужаса, я ощутила, что заливаюсь жарким румянцем. Зажмурилась в страхе.

– А вы, Сергей Иванович, говорите, никаких эмоций нет. Нормальная девочка с хорошей реакцией, – будничным голосом произнёс один из них. – Думаю, психиатрическая помощь не требуется. Переводите в обычную палату, – добавил он. Потрепав меня по голове, направился к выходу.

С этого момента началось моё выздоровление. Проснулся интерес к жизни, появился аппетит, стала общаться с окружающими людьми. После реанимации обычная палата показалась раем, даже несмотря на то, что из-за травмы позвоночника я была прикована к кровати на ближайшие три месяца. Несмотря на всю начитанность, я была обычным ребёнком, не понимающим, насколько это серьёзно. К счастью, спинной мозг не был повреждён, садиться, принимать пищу я могла самостоятельно. Единственное ограничение – запрет вставать и ходить.

Первое, что заинтересовало меня после возвращения ниоткуда, – судьба родителей. Доктора лгали долгое время, говоря, что папа и мама живы, но пока не могут навестить меня… Я поверила. Наверное, больше потому, что хотелось в это верить. Ведь видела: на все мои расспросы о родителях взрослые отводили глаза и тон их голосов становился фальшивым. А сделала из этого один вывод: травмы родителей намного серьёзнее моих. Между тем молодой организм быстро восстанавливался. Прогнозы врачей были очень оптимистичны.

Однообразные серые будни не смогли убить надежду на лучшее. Я терпеливо ждала вестей от родителей, вера в то, что мы выздоровеем и будем, как прежде, счастливой семьёй, крепла вместе с организмом. Два месяца я была прикована к постели. Всё это время изо дня в день засыпала с мыслями о родителях и просыпалась с ними. В первые дни недоумевала, почему же они не идут навестить меня, потом глупо, по-детски обижалась. Затем, осознав, что родители травмированы больше меня, погрузилась в ожидание. Вера. Надежда. Скучные больничные стены, выкрашенные в унылый зелёный цвет панели… Тусклая лампа над головой. Ожидание. Но проходил день за днём, а родители не появлялись. Навещали лишь активисты из школы, соседка, тётя Жанна, иногда забегала. Все приходившие участливо спрашивали, есть ли ещё родные, кроме папы и мамы. Никого, кроме тёти Лиды, я вспомнить не смогла, но и она появилась нескоро. Жалость в глазах навещавших людей приводила в непонимание и ярость. В такие моменты я казалась себе ущербным существом.

Декабрьским солнечным днём в палату вошли двое: главный врач больницы Иван Робертович и какая-то женщина. В глазах главврача смешались жалость и решительность.

– Добрый день, Ангелина! Как ты себя чувствуешь? – ласково спросил Иван Робертович.

– Хорошо, – бодро сообщила я. Почему-то показалось, что сейчас услышу новости о родителях, надежда вспыхнула в душе с новой силой.

– Познакомься, это Ирина Олеговна, она из органов опеки. – Доктор вопросительно посмотрел на женщину.

– Ангелиночка, девочка моя. – Незнакомка присела на край кровати. Погладила меня по голове. Прикосновение чужого человека вызвало острую неприязнь. Слегка отдёрнув голову, я посмотрела на женщину с вызовом. Та убрала руку, осознав оплошность, и мягко заговорила:

– Милая… Ангелина. Дело вот в чём. Мы не хотели говорить раньше, ты была в тяжёлом состоянии, но сейчас время пришло. – Она помялась. – Ты ведь совсем уже взрослая, Ангелина… Тогда, в аварии, когда машина вылетела с шоссе и перевернулась, твои родители… Они…

– Что? – вскрикнула я, уже зная, что услышу в ответ, и отчаянно пытаясь оттянуть этот момент.

– Они погибли, Ангелина. Прими наши соболезнования… Ты должна быть сильной, девочка. Прости нас за то, что лгали тебе…

Я лежала, пытаясь осознать эти жестокие слова. Мамы и папы больше нет. Яркий солнечный свет, бивший в окно, померк. Стало темно, сумерки опустились среди белого дня. Скучные стены палаты окутались туманной дымкой. Мир рухнул. Не было больше нас. Осталась одна я. Одна в целом мире.

Плакала ли я? Нет. Горе ушло глубоко в душу, отравляя её изнутри. Казалось, в этот солнечный день я умерла сама. В один миг закончилось детство. Сразу после больницы, повзрослевшую, молчаливую, меня отправили в санаторий. Предполагалось, видимо, что свежий воздух, правильное питание и процедуры исцелят. Так и произошло, юный организм быстро окреп и восстановился. Ходить приходилось в специальном корсете, поддерживающем позвоночник. Но после трёх месяцев заточения на больничной койке возможность передвигаться самостоятельно казалась настоящим счастьем.

Физически я стремительно приходила в норму, морально… Замкнулась в себе. Тогда не было детских психологов, которые могли бы помочь. А если и были, кому нужна была круглая сирота? По ночам я мучилась от неприятных ощущений. Казалось, разламывались на части все внутренности, и при этом не было явной боли. Возможно, это болела израненная кровоточащая душа. Бессонница с тех пор стала постоянным спутником. Если всё же удавалось заснуть, являлся страшный сон. Густой туман, дорога. Визг тормозов и мамин крик… Просыпаясь по ночам от собственных воплей ужаса, долго потом не могла заснуть. Медсестры, дежурившие по ночам, возненавидели меня. Такого беспокойного ребёнка у них ещё не было. Наверное, им казалось, что я кричу по ночам специально, пытаясь как-то привлечь внимание. Лёгкие успокоительные, которые мне давали перед сном, помогали ненадолго, а более тяжёлые прописывать остерегались.

И дети, и взрослые, окружавшие меня на тот момент, смотрели с некоторым испугом и осторожностью. Чудачка… Кричит по ночам, а днём неразговорчива. Я же страдала ко всему прочему от недосыпа. Ночные кошмары привели к дневной вялости и сонливости.

После санатория был детский дом. Это заведение со страшным названием помню смутно. Вокруг были дети, воспитатели, но все они не замечали меня. Ни с кем не сходилась близко, да и сами ровесники держались на расстоянии. Все эти мальчишки и девчонки, каждый со своей искорёженной судьбой, вместе составляли некую стаю, противостоять которой было бы невозможно. На счастье, видя мою нелюдимость, дети предпочитали обходить стороной чудачку. Что полностью устраивало добровольную отшельницу. После санатория душа моя, словно гусеница, стала куколкой, затянулась от назойливых взглядов и затаилась.

Однажды я проснулась среди ночи. Что-то тянущее как магнит побудило встать с узкой кровати и подойти к окну. Отодвинув в сторону тяжёлую портьеру, увидела прямо над собой огромную круглую луну. Она освещала унылые окрестности вокруг детдома так ярко, что видно было каждый лист на дереве. Из глубины подсознания родилась фраза на незнакомом языке, и я точно знала, что обозначают эти слова: «Луна – твой помощник». Щемящее чувство нежности наполнило всё существо, как будто надо мной находилась не бездушная планета, а мамино лицо. Словно в тёплую ванну, погрузилась в лунный свет, ласковый, нежащий. Сколько времени простояла у окна? Пришла в себя уже под утро, нырнула под тонкое одеяло и уснула сладким сном. С той ночи кошмары об аварии надолго исчезли. Сны, если они появлялись, были ненавязчивые и наутро испарялись, как капля воды в пустыне. Лишь некоторые пробивались сквозь толщу сознания и оставались в памяти надолго.

Предрассветная сумрачная улица. Ни души вокруг. Лишь я иду, чутко прислушиваясь к звуку своих одиноких шагов. Свежесть обволакивает тело, становится зябко. Тревога, сначала неясная, постепенно нарастает. Оглядываюсь и вижу непонятное страшное существо, похожее на гигантское пугало, в развевающемся плаще. Странное создание приближается ко мне быстрыми широкими шагами. Понимаю, что надо бежать, разворачиваюсь, ускоряясь. Но силы неравны, бегу слишком медленно, и существо уже дышит в спину тяжёлым зловонием. Тоска охватывает меня, приходит понимание, что надо взлететь, иначе погибну. Подпрыгиваю на ходу, один раз, второй, выше! И… взлетаю над землёй, набирая скорость. Нечто остаётся далеко внизу, а я взмываю всё выше, дух захватывает от невероятной радости, от свободы!

Лечу, взмывая выше высоковольтных линий, хмурое предрассветное небо встречает неожиданно тепло. На душе становится легко оттого, что лечу! Нет границ, правил и запретов… Всё осталось далеко внизу. Набираю скорость, встречные потоки воздуха плотно обтекают тело. Свист воздуха в ушах становится яростнее, я чувствую, как начинает сводить скулы от холода, и…

Открыла глаза. Тонкое казённое одеяло сползло на пол, обнажив замёрзшие ноги. В комнате царила обычная утренняя казарменная суматоха. Девочки негромко переругивались между собой, одеваясь. Лёжа в тесной узкой постели, с бесконечной тоской поняла: я умерла и нахожусь в аду. Это утро в чужом месте, среди посторонних людей, и есть мой ад, и он будет бесконечен…

Неизвестно, чем кончилось бы дальнейшее пребывание в детдоме, если бы не отыскалась моя тётя, родная мамина сестра. Почему она вдруг после долгого отсутствия решила забрать меня к себе? Об этом история умалчивает. Но факт остаётся – родственница увезла меня в Москву. Когда тётя Лида забирала меня на чёрной иномарке, ребята молча провожали машину взглядами. Много лет прошло, но в память навсегда врезалась картина: весенний пасмурный день и большая толпа детей с глазами стариков. Столько в них боли и одиночества…

Глава 2

В Москве началась другая жизнь. Тётя Лида занималась делами своей фирмы, ей было некогда уделять внимание мне. Так в моей жизни появилась няня по имени Мила, благо доходы тётки позволяли. С большим удовольствием я бы оставалась одна. Одиночество давно стало лучшим другом. С няней мы быстро нашли консенсус. Она не пристаёт ко мне с нравоучениями, я, в свою очередь, предоставляю ей полную свободу.

Ко мне вернулось желание читать, совсем было исчезнувшее после автокатастрофы. Книги в это время стали своеобразным наркотиком. Читала всё подряд, с утра до поздней ночи. Открывая очередную обложку, я погружалась в другой мир, и жизнь эта захватывала намного больше, нежели реальная. Няня не могла докричаться до меня, зовя на обед или ужин. Возвращаясь на секунду-другую в наш мир, я видела её недоумённый взгляд. Но и тогда разум оставался в другой реальности, телесная оболочка между тем покорно шла обедать, ужинать… Так проходил день за днём… Летние каникулы длятся три месяца – целую вечность!

Утро начиналось так: в семь часов в комнате тёти Лиды раздавалось противное пиканье будильника. Работала она на себя, но вставала и уходила рано. Как назло, я сразу просыпалась, хотя, будь это в учебное время, ухом бы не повела. Спустя некоторое время раздавался грохот. Тётя Лида собиралась на работу, роняя по дороге различные предметы. Потом хлопала входная дверь. Аллилуйя! Начиналась свобода. Как правило, очередной томик валялся на полу, сбитый неосторожным движением с кровати во время сна. Я поднимала его, раскрывала недочитанную страницу и погружалась в иную реальность.

Часов в девять приходила Мила, открывая дверь ключом, который дала ей тётка. Потом завтрак, утренний туалет и снова свобода… После обеда я вновь была предоставлена сама себе. Заключительным этапом становился ужин, часов в семь вечера. Потом няня удалялась восвояси. Я же продолжала чтение, которое не надоедало. Напротив, затягивало всё глубже. Часов в десять хлопала входная дверь. Возвращалась тётя Лида. Это был знак. Спрятав книгу под подушку, я торопливо щёлкала выключателем настольной лампы и притворялась спящей. Тихо заглянув в комнату, тётя удалялась в гостиную. Оттуда был слышен невнятный разговор по домашнему телефону. Сотовой связи тогда ещё не изобрели. Я включала свет и продолжала чтение до тех пор, пока не засыпала с томиком в руках… Девяносто процентов свободного времени я проводила в постели, но это не было заточением, как в больнице. Наоборот, той свободой (или её иллюзией), которую так хотелось иметь во время нудных уроков или скучных перемен.

В выходные родственница обычно бывала дома. В один из таких дней за завтраком тётя Лида заметила мои красные воспалённые глаза. Вызвали знакомого доктора, который поставил диагноз: организм мой в порядке, а глаза красные из-за перегрузок.

– Надо больше гулять на улице, на время перестать читать книги, смотреть телевизор. Поменьше утомлять зрение, – вынес вердикт врач, снимая с рук медицинские перчатки.

С этого дня закончилась моя свобода и началось мучение. Именно так воспринимался мной запрет на чтение книг. Выходя на улицу с Милой, я бесцельно слонялась по детским площадкам, паркам. Безуспешно пыталась развлечь меня няня. Всё было скучно, уныло в реальном мире.

В один из таких серых дней Мила встретила в парке свою подругу, разговорилась с ней, ненадолго выпустив меня из-под бдительной опеки. Привычно тоскуя, я сидела на скамейке, глядя на уток, плавающих в пруду. Внимание привлёк красивый яркий воздушный змей, запутавшийся высоко в кроне старого дерева. Две девочки, одна лет пяти, другая моя ровесница, стояли внизу. Они отчаянно спорили и безуспешно дёргали за верёвку, пытаясь снять игрушку. Даже не осознав, что делаю, я вскочила и неожиданно ловко и быстро вскарабкалась по веткам. Отцепила змея, спустилась вниз и эффектно вручила трофей изумлённым девочкам. Помедлив, старшая улыбнулась и протянула руку:

– Спасибо. Меня Оксана зовут.

– Ангелина. – Улыбнувшись в ответ, я пожала её худенькую ладошку.

– Хочешь поиграть с нами? – шепеляво спросила маленькая девочка, вызвав своим вопросом бурю восторга в моей душе.

Запыхавшаяся няня нашла меня в другом конце парка, хохочущую в окружении новых знакомых. Оксана была моей ровесницей, а маленькая девочка соседской дочкой, за которой Оксана присматривала. Так у меня появилась подруга. Поразительное совпадение: родом она тоже оказалась из города Н. После смерти бабушки они с мамой переехали в Москву, в бабушкину квартиру. Отец Оксаны умер давно, ещё до её рождения, и горестное событие сблизило нас ещё больше. На вопрос о родителях я коротко ответила, что круглая сирота, и больше не слышала от неё разговоров на эту тему.

В жизни не было у меня такой подруги, понимающей с полуслова, вторящей моим мыслям и фантазиям. Благодарное сердце моё, изголодавшееся от одиночества, чутко отвечало ей собачьей верностью и нежностью. Единение душ… Нам никогда не было скучно вместе. Ксанка, как вскоре я стала называть её, тоже любила читать книги. Вдвоём мы обошли множество библиотек. Няня осталась работать дальше в качестве домработницы.

Остаток лета мы с Ксанкой наслаждались обществом друг друга. Бывали и бурные споры, особенно по поводу прочитанных книг. Даже поссорившись, мы мирились через несколько минут, потому что начинали скучать. Это было самое счастливое и короткое лето за все прожитые годы. Появился Друг, самый близкий человек на свете, которому можно доверять как себе… Каникулы пролетели, как сладкий сон. Я упросила тётю Лиду перевести меня в ту же школу, тот же класс, где училась Ксанка. Мы стали неразлучны. В школе сидели за одной партой. После уроков шли обычно к ней домой, болтали, сочиняли разные истории. Домой я добиралась к вечеру, когда возвращалась с работы Ксанкина мама. Быстро поужинав, делала уроки, смотрела без особого интереса телевизор и ложилась спать.

– Ангелина, – сказала как-то вечером тётя Лида, – хочу поговорить с тобой… Ты уже достаточно взрослая, поймёшь… Ты знаешь, мне тридцать семь лет, а замужем я ещё не была. Сначала учёба, потом карьера, затем своей фирмой занялась… Всё бегу, бегу… А ведь я женщина. Скоро будет сорок лет. Хочется пожить. Ангелина, ты мне как родная дочь, – словно решившись, выдохнула она. – Я выхожу замуж. Не беспокойся, ничего не изменится, просто с нами станет жить мой муж. Будет у нас настоящая семья: папа, мама, дочь…

Острой иглой укололи прозвучавшие слова. Нет. Больше никогда не будет у меня семьи. Нет папы. Нет мамы. А ты, тётка, хоть и родная по крови, но бесконечно чужая и далёкая…

Было немного странно. Никогда не видела тётю Лиду с мужчиной. И вдруг она собралась замуж. Сказать было нечего, да и не хотелось. Какая разница? Появится ещё один посторонний человек рядом.

Так в нашей невесёлой жизни оказался дядя Гена. Подкачанный, поджарый красавец брюнет, новоиспечённый муж тёти Лиды. Я по-прежнему пропадала целыми днями то у Ксанки дома, то на улице. Ничего не изменилось поначалу.

Было что-то неприятное в этом красавце. Когда тётки не было дома (а это происходило практически каждый день), дядя Гена подходил ко мне вплотную, интересовался делами. Будто невзначай поглаживал по плечу или по спине. Прикосновения эти были неприятны, словно что-то скользкое, липкое касалось меня. Не понимая ещё, что происходит, я лишь напряжённо улыбалась и отстранялась. Но ощущение мерзости оставалось надолго.

Удивительные события стали происходить со мной. Вместе с половой зрелостью в мою жизнь вошли видения. Я смотрела на людей и видела картинки, видения того, что произойдёт с человеком через некоторое время. Самое пугающее в этом было то, что чаще всего видения были о смерти. Началось с того, что, сидя на уроке истории и глядя на учительницу, я как будто провалилась в иное измерение. Я – сторонний наблюдатель, оператор, в руках видеокамера. Бесстрастно и молча фиксирую всё происходящее.

Мартовский солнечный день. Голые деревья, ясное, удивительно чистое, синее небо, какое бывает только в этом весеннем месяце… Появилась учительница истории, непохожая на себя. Я с трудом узнала её. Весёлая, раскованная, с распущенными длинными волосами, она шла рука об руку с высоким мужчиной, что-то оживлённо рассказывая спутнику. Но звука не было. Всё произошло беззвучно и быстро. Мужчина остановился, огляделся вокруг. В глазах его сверкнул хищный блеск, азарт, голод… Дрожь пробрала от этого взгляда.

В следующую секунду в руках его ярко блеснул нож, пуская весёлых солнечных зайчиков. Молниеносным движением мужчина перерезал горло учительнице, при этом ловко отскочив, чтобы не испачкаться в крови. Я увидела, словно в замедленной съёмке, как женщина упала на осевший наст. Кровь обильно хлынула из перерезанной артерии, мгновенно пропитав снег до земли. Мужчина склонился над жертвой, с наслаждением заглядывая ей в глаза, в которых медленно гасли непонимание и боль…

Сидя за партой, я растерянно хлопала глазами. Живая и здоровая, очень строгая учительница стояла у доски, упоительно повествуя о давно минувших годах. Что это было, сон? Если я и уснула, то это осталось не замеченным окружающими. Раздавшийся в самый разгар размышлений звонок на перемену начисто выбил из головы все лишние мысли. Уроки, весёлые перемены с Ксанкой… Видение забылось без следа. А вспомнилось через несколько дней, когда я увидела в холле школы портрет учительницы истории с траурной лентой наискосок. На переменах сарафанное радио донесло, что женщину зарезал маньяк в лесу. Дрожь охватила меня. Что это было за видение? С ума схожу? Глубоко внутрь убрала мысли об этом, постаравшись стереть воспоминания, не сказав ни единому человеку, даже Ксанке.

Но прошло время, и появились видения о других людях. Это происходило спонтанно, я как будто оказывалась сторонним наблюдателем, бесстрастным фиксатором события на камеру. Картинки, как стала называть их про себя, были о разных людях. Мне казалось, что, проваливаясь в видение, я пребывала в нём от минуты до часа. В реальности же проходила пара секунд. Получается, время в том, другом измерении растягивалось… Каждый раз, выныривая из картинки, я ощущала дрожь, словно облитая ледяной водой. То был не трепет от страха. Непонятное упоение стало овладевать мной, казалось, что я всесильна…

Впрочем, это детское упоение иллюзией власти над миром быстро прошло. Очень скоро видения начали доставлять мучительные угрызения совести. Почти все картинки были именно о смерти. Ничем помочь этим людям я не могла… Ксанке я так ничего не рассказала, стала отдаляться от неё, становясь молчаливой, как прежде.

Со временем видения стали приходить всё реже, а потом и вовсе исчезли, заставив меня облегчённо вздохнуть. К сожалению, к этому времени мы с Ксанкой уже не общались, как прежде. Я даже не успела заметить, как быстро она повзрослела, превратившись в красивую девушку, и окружали её теперь другие подруги. Яркие, раскрашенные, как индейцы, готовящиеся к войне, вульгарно хохочущие, они внушали мне отвращение. Настали девяностые, время бескультурья, в нём не было места белым воронам…