Открытая форма

Новый инспектор появился у нас в Иглино в начале октября – как раз когда деревья стали сбрасывать листву, обнажая скелеты веток, и воздух наполнился той особенной тревожностью, которая свойственна башкирской осени. Он был молод, усерден и явно горел желанием доказать что-то – себе, начальству или всему миру сразу. Таких я видел много за свою диспетчерскую жизнь: они приходят с горящими глазами, уверенные, что именно им суждено навести порядок там, где все предшественники потерпели фиаско. Обычно через полгода они либо уезжают, либо превращаются в циничных профессионалов, для которых остановка машины – не миссия, а рутина.

Я возвращался с ночной смены – той самой, когда глаза превращаются в два воспалённых шара, а мысли текут вязко, как варенье из переспелых яблок. Диспетчерская на федеральной подстанции – это не офис в башне из стекла и бетона, где можно позволить себе роскошь отвлечься на кофе-брейк. Это зона абсолютной концентрации, где одна ошибка может оставить без света половину региона. В ту ночь произошла авария на линии – трансформатор вышел из строя, и я четыре часа координировал действия бригад, глядя в монитор так пристально, будто пытался разглядеть в нём смысл бытия. К утру у меня болела не только голова, но и душа – от того особого экзистенциального напряжения, которое возникает, когда понимаешь: от тебя зависят тысячи людей, и ты не имеешь права на ошибку.

Восемь утра. Пустая дорога. Я уже представлял, как приеду домой, выпью крепкого чая с мёдом – у меня башкирский мёд, тёмный, густой, с привкусом разнотравья – и провалюсь в сон. Но судьба, как известно, любит вносить коррективы в наши планы. Инспектор материализовался из утреннего тумана, словно персонаж готического романа, и взмахом полосатого жезла остановил мой мир.

– Документы, – произнёс он с той особенной интонацией, которая одновременно выражает и вежливость, и непреклонность.

Я протянул права и техпаспорт. Он изучал их долго, слишком долго – будто это были не бюрократические бумаги, а древние свитки, требующие расшифровки. Потом поднял взгляд на меня и произнёс фразу, которая стала началом абсурдистской пьесы:

– Что-то у вас глаза красные.

В этом замечании была вся суть нашего времени – эпохи подозрительности, когда любое отклонение от нормы воспринимается как признак нарушения. Красные глаза? Значит, пил. Бледное лицо? Наркотики. Улыбаешься? Подозрительно. Не улыбаешься? Тоже подозрительно. Мы живём в мире, где презумпция невиновности незаметно трансформировалась в презумпцию виновности, и каждому приходится доказывать своё право на нормальность.

– Я работаю диспетчером на подстанции, – объяснил я с той усталой обречённостью, которая появляется у человека, вынужденного оправдываться за то, что работал всю ночь. – Была очень сложная смена, всю ночь от монитора глаз не отрывал. Авария на линии. Глаза очень болят.

– Все так говорят, – отрезал он с убеждённостью следователя, раскрывшего преступление века. – Пройдёмте, проверим в нашем автомобиле.

«Все так говорят» – эта фраза достойна войти в антологию советских и постсоветских речевых клише наряду с «так не принято» и «все побежали, и ты побежал». В ней заключена вся философия недоверия, выращенная поколениями людей, привыкших не верить никому, кроме приборов. Хотя приборам тоже не особо верят – но они хотя бы не врут сознательно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.