К повороту стоять!

Землемер грохнул кружкой о столешницу, отчего самовар подпрыгнул на гнутых ножках, и ещё раз проревел последнюю строку:

…как с лучшим подарком приплыл!

По залу одобрительно загудели голоса – песня понравилась.

– …Сербия разорена войной и не даст помощи, – «чижик-пыжик» звякнул вилкой по краю блюда с жареной поросятиной. – Румыны – те ещё вояки…

Видимо, Серёжа стал невольным свидетелем спора, завязавшегося до его появления.

– А как же Вильгельм Первый? – землемер ткнул пальцем через плечо, что, видимо, должно было означать направление на Берлин. – Он-то нам союзник?

– Что Вильгельм? – пренебрежительно отмахнулся правовед. – Все решает Бисмарк, а он сказал: весь балканский вопрос не стоит костей одного померанского гренадера. На Германию нечего рассчитывать, удержат от вмешательства Австрию, и то ладно…

– Николай прав, союзников у нас нет, – добавил стриженый крепыш и потянулся через стол за штофом, – а идти на попятную поздно: если войска отойдут за Дунай, турки отыграются на болгарских христианах. Прошлогодняя резня – пятьдесят тысяч душ, женщины, дети, старики – покажется тогда детской забавой!

– Мы можем ответить на фанатизм мусульман только полнейшей решимостью! – горячился «чижик-пыжик». – Чем больше добровольцев отправится в Болгарию, тем вернее государь доведет войну до отчётливого результата!

– Не понимаю, как можно желать военных успехов нашим доморощенным тиранам!

Серёжа встрепенулся. Говорила курсистка, миловидная барышня лет восемнадцати. Мичман отложил меню и стал прислушиваться.

– Вы что, не читали Маркса? – продолжала девушка. – Он называл Российскую империю палачом европейских революций! Вот и теперь, стоит царю занять Константинополь, и он вернет времена самой оголтелой реакции. После такой победы никто ему слова поперек не скажет, ни в России, ни за её пределами!

Серёжа не верил своим ушам. Когда финский студент язвительно отзывается о России – это ещё можно понять. Но курсисткато русская, по всему видно, из приличной семьи…

– Не могу с вами согласиться, Нина, – покачал головой землемер. – Вас послушать, так надо радоваться неудачам русских войск! Зачем тогда наши друзья едут сражаться в Болгарию? Зачем по всей стране собирают средства на оружие для повстанцев?

– Чтобы болгары сами завоевали свободу, не призывая на помощь деспота! – гневно отрезала девица. – Или вы полагаете, что царь и впрямь радеет за болгар и боснийцев? Ему нужны Босфор и Дарданеллы, чтобы стать, как и его отец, жандармом Европы, а вы столь наивны, что готовы ему в этом помогать!

Она театрально рассмеялась, обвела собеседников торжествующим взглядом – и встретилась взглядом с Серёжей, который внимал спорщикам из-за своего столика. Лицо её сразу сделалось каменным. Собеседники, уловив перемену, обернулись и тоже увидели мичмана.

За сдвинутым столом повисла звенящая, настороженная тишина. Серёжа, внезапно сделавшись центром внимания, замер. Он всей кожей ощущал недоброжелательность, сгущавшуюся вокруг, будто наэлектризованное облако.

– Друзья, нас, оказывается, подслушивают!

Стриженый крепыш сжал руки, лежащие поверх скатерти, в немаленькие кулаки; курсистка сидела прямо, не отпуская мичмана взглядом. На дне ее глаз плескалось негодование.

– Как вы смеете, сударь… – Серёжа вспыхнул и вскочил, чуть не опрокинув стул. – Я офицер Российского флота и не позволю…

Но «чижик-пыжик» уже не слушал.

– Смотрите, жандармы уже рядятся в морскую форму! Добровольцы, Балканы, свобода… о чём говорить, когда шагу нельзя ступить, не запнувшись о филёра!

– А я что вам говорила? – ледяным голосом осведомилась девица. – Пойдемте, товарищи, пока сослуживцы этого господина не устроили нам новую Казанскую площадь![14 - Политическая демонстрация молодёжи на Казанской площади в Санкт-Петербурге 6 декабря 1876 года, закончившаяся массовыми арестами и громким политическим процессом.]

И, запахнув плечи темно-синей шалью, направилась к выходу.

Компания потянулась за ней. Крепыш из «Техноложки» обернулся на пороге, злобно глянул на незваного гостя. Правовед, не удостоив мичмана даже такого знака внимания, по-журавлиному зашагал к дверям, сделавшись до ужаса похожим на Карлушу Греве.

Последним из-за стола выбрался землемер. Сунув за пазуху початый штоф, он зацепил с блюда щепотью жареной поросятины и кинулся догонять приятелей, работая на ходу челюстями.

Серёжа стоял как оплеванный. Возмущаться, догонять негодяя, требовать сатисфакции? Глупо, глупо… Студенты, заполнившие трактир, не сводили с него глаз. Мичман плюхнулся на стул, вскочил, швырнул на столешницу двугривенный (зачем? Ведь не успел сделать заказ!) и на одеревенелых ногах пошел к выходу. В спину хохотнули, кто-то бросил язвительную шутку, ему ответили взрывом смеха. Не помня себя от стыда, мичман выскочил на улицу и зашагал, не видя куда. Стыд и гнев застилали глаза, и он думал сейчас только об одном – удержаться и не припустить бегом…

Серёжа пришел в себя только на набережной Обводного канала. Город вокруг сделался чужим, неприятным; о том, чтобы пойти куда-нибудь, развлечься, и речи быть не могло. Больше всего хотелось очутиться сейчас в своей каюте, на «Стрельце».

Стоило вспомнить о мониторе, как память услужливо напомнила о предложении, которое сделал Повалишин, когда они прощались, сойдя с Ижоры:

– Не найдете где на ночь устроиться – милости прошу ко мне. Поужинаем, отоспитесь как дома, на крахмальных простынях, а то всё по каютам да гостиничным номерам… С племянницей моей супруги познакомлю – она из Самары, приехала поступать на какие-то новомодные женские курсы. Красавица и умница, одна беда – увлекается всякими, знаете ли, эмансипэ!

После гадкой сцены в трактире Серёжа менее всего желал знакомиться с эмансипированными курсистками, а вот от ужина и дивана с подушкой и пледом не отказался бы. Остановив извозчика, он решительно распорядился:

– Давай-ка, любезный, на Большую Морскую и угол Конногвардейского! – и откинулся на сиденье. Кучер прикрикнул на рыжую кобылу, тряхнул вожжами, и пролетка бодро покатила по Измайловскому проспекту в сторону Фонтанки.

* * *

Приняли его радушно. Хозяин предоставил гостю свой кабинет с широченным, как палуба монитора, кожаным диваном. Серёжа едва удержался от того, чтобы немедленно рухнуть на это роскошное ложе – он знал, что если хоть на мгновение сомкнет глаза, то уже не проснется до самого утра. Наскоро приведя себя в порядок (кроме артиллерийских таблиц, в саквояже имелся дорожный несессер и смена белья), мичман стоически дотерпел, пока горничная – беловолосая, розоволицая, как младенец, финка, забавно растягивающая русские слова, – не позвала его к ужину.

Подали аперитив – ракию[15 - Балканский крепкий алкогольный напиток, род бренди.] в маленьких узких, высоких стаканчиках. Супруга каперанга, внучка обедневшего греческого аристократа, поступившего на русскую службу перед Крымской войной, завела в доме балканскую кухню. Иван Федорович принялся объяснять гостю разницу между сербской ракией, турецким ракы и греческим узо, когда дверь гостиной распахнулась, и…

– Позвольте, Сергей Ильич, представить вам Нину, племянницу моей супруги!

Серёжа обернулся к двери и едва не разинул рот от удивления. Перед ним стояла та самая яростная обличительница тирании, с которой он столкнулся какие-то два часа назад. Чёрную юбку и жакет, так любимые слушательницами женских курсов, сменил голубой домашний капот, волосы, ещё недавно собранные в скучный пучок, рассыпаны по плечам прелестными кудрями, но… несомненно, это она!

Нина тоже его узнала. Недоумение на ее лице сменилось досадой, потом тревогой и без всякого перехода – вежливо-официальной улыбкой.

«А глаза-то не улыбаются – серо-зеленые, ледяные…»

– Нина, душа моя, что же ты стоишь? – недоуменно спросил Повалишин. – Поздоровайся с молодым человеком!

Серёжа шагнул навстречу:

– Мичман Казанков, к вашим услугам. Имею честь служить под началом вашего дядюшки.

«Вот тебе и жандарм, голубушка!»

Брови Нины озадаченно взлетели вверх.

– Огаркова Нина Георгиевна. – Легкий кивок, никаких книксенов или руки, протянутой для поцелуя. – Надеюсь, он не слишком с вами строг?

Тонкий палец мимолетно скользнул к губам: «Ни слова! Молчите!»

Чуть заметный кивок в ответ: «Не беспокойтесь…»

– Ну-с, прошу за стол! – нарушил паузу Федор Иванович. – Нина, душа моя, что нового на этих твоих курсах?

За столом Нина все время ловила Серёжин взгляд, но безуспешно – юноша старательно отводил глаза и под конец ужина позорно сбежал, сославшись на усталость. Оказавшись в кабинете, он без сил рухнул на хозяйский диван, предусмотрительно застеленный розоволицей горничной.

«Ну и денёк! Нет уж, господа хорошие, лучше я ещё неделю буду возиться с переборкой котлов…»