Роман

– Стоят! Ещё шаг и костей не соберёшь!

– Я от твоего крика могу рассыпаться.

– Ро?ман? – девушка вышла в свет фонаря и закинула на плечо настоящий карабин.

– Ого, он заряжен? – я уважительно покосился на тускло блеснувший ствол.

– Конечно. И я могу стрелять туда, куда сочту нужным, – она счастливо улыбнулась и погладила приклад. – Я ждала тебя позже.

– Пришлось поторопиться. Я к тебе с предложением.

– Тогда зайдём. Ты, наверное, голодный, а мне хозяин оставил харчей столько, что не съесть до завтра.

Она кивнула на дверь. В небольшом тамбуре было темно и пахло пылью, химией от моли и немного потом. Я рефлекторно затормозил, но Кисси упёрлась в спину ладонью и подтолкнула вперёд. Пришлось шагать к узенькой полосе света, которая пробивалась из-под прикрытой двери. Стоило слегка на неё нажать и меня ослепило.

– Ух, Ро?ман! – девушка врезалась в меня.

– Извини, но я ничего не вижу!

Она протиснулась мимо и чем-то зашуршала. Глаза потихоньку привыкали к свету, я увидел уютную обстановку караулки. Старенький диванчик с громоздкими деревянными подлокотниками широкими, как небольшие столики, занимал почти всё пространство. Напротив него такой же старый и огромный кукурайт. Меня всегда смешило это слово. Как могли люди в здравом уме обозвать выпуклый экран в деревянной коробке, передающий изображение и звук кукурайтом? Кому такое приснилось? Потом, уже в интернате я узнал, что первый аппарат передачи изображения и звука изобрёл Владу Кукурайт. К штуковине приклеилась фамилия изобретателя и теперь, когда их производят на заводах разные фирмы, название остаётся тоже. Их пытались переименовать в анимафоны, но не прижилось. Оставшееся место занимал крохотный столик на массивной ноге, уставленный мисками и контейнерами с едой. В углу на полу ютился автоматический чайник с горячей водой.

– Садись! – Кисси похлопала по дивану рядом с собой. – давай поедим, и ты мне всё расскажешь.

– Угу, – я скинул куртку и ботинки, с ногами забравшись на сиденье, – а то я готов был представляться призраком голодного мальчика и пугать людей, лишь бы меня покормили.

– Во даёшь! – она весело рассмеялась.

– Просто голодный, – сказал я, зачерпывая хлебом паштет. – А прибежал я к тебе раньше потому, что услышал Ниро?. Он собирается к тебе заглянуть часа в три ночи с намерением сблизиться.

– Спасибо, – девушка мрачно покосилась на дверь и подтянула поближе дубинку, – я его встречу как положено. Пусть только сунется. Ты ешь!

И я ел. Домашняя еда всегда отличается от любой дорогой. Я давно это знал. Можно стянуть пирожок из лавки и даже не глядя узнать, что он из лавки – там все пропорции вымерены и еда получается примерно одинаковой. Но стащи пирожок из окна чьего-то дома и сразу понятен характер хозяйки. А уж еда в интернате несравнима с едой из дома. Я ел и чувствовал, что не просто набиваю желудок, а получаю удовольствие. Мы с Кисси пили чай и болтали, но меня клонило в сон – сытый желудок и позднее время сказывались. Она, наверное, заметила это и засуетилась, убирая чашки.

– Давай, Роман, поднимайся! Если ты здесь уснёшь – нас обоим достанется.

Я нехотя встал. Перед глазами пронеслась картина: меня не видят на утренней зарядке и ищут с полицией. По спине пробежал холодок, сон как рукой сняло. Я помог девушке убрать со стола и заторопился к выходу.

– Спасибо, – Кисси замерла на пороге склада, – я так рада, что ты пришёл!

– Да не за что. Развлёк тебя разговорами и объел основательно, – я рассмеялся.

На секунду мне показалось, что вместо зрачков у подруги чёрные провалы, в которых даже не отражается свет фонаря. Я тряхнул головой. Видение исчезло, оставив после себя стойкую картину в сознании: Кисси стоит и как-то жутко улыбается, сверля меня чёрными пятнами зрачков. Я неловко переступил с ноги на ногу. Подруга сделала шаг вперёд, схватила меня за куртку на уровне груди и притянула к себе. Я не успел среагировать, покорно наклонился к ней и почувствовал её тёплые губы и обжигающий язык во рту. Стало странно и неприятно. Казалось, что из неё вместе с горячим дыханием в меня вливается нечто чужеродное.

Губы разомкнулись. Я чувствовал её запах и металлический привкус на языке. Как будто хлебнул крови. Она непонимающе моргала, словно только проснулась, а потом неловко помахала мне и зашла в склад. Я пятился к воротам, не сводя глаз с двери. Казалось, что вместо Кисси на меня выпрыгнет жадное чудовище. Нащупав металл, я протиснулся в щель и заспешил по улице. Попадая в тень редких фонарей, я становился практически невидимкой.

Как раз, не успев дойти до очередного светлого круга, я увидел Ниро?. Парень спокойно шёл по улице, под распахнутой курткой блестело горлышко бутылки, а в руке он вертел настоящие наручники. Откуда он стянул их я не знал, но в красках представил, что может произойти, если он сможет защёлкнуть их на руках Кисси. Ниро? прошёл мимо, а за ним тянулся густой алкогольный шлейф. Он был жутко пьян.

Над моей головой каркнул ворон. Громко, как колокольный звон. По улице прокатилось гулкое эхо его хриплого крика. Кровь зашумела в ушах. Я слышал в этом карканье призыв, почти приказ остановить Ниро?. Спасти Кисси. Я вышел под свет фонаря. Мой противник оглянулся, глядя на птицу, наклонился, подбирая камень, и замер. Для него я возник из ниоткуда.

– Эй! Ты кто? – его голос слегка звенел от страха впервые на моей памяти.

– Ты к ней не пойдёшь! – я постарался сказать это громко и уверенно, но получилось почти так же высоко и испуганно, как у него.

– Ро?ман? – Ниро? рассмеялся и подбросил камень на руке. – Иди отсюда, пугало носатое! Ты не помешаешь мне повеселиться! Или можешь топать за мной и поглядеть в щёлочку, как я буду пялить красотку Кисси.

У меня задрожали руки. Стало очень жарко. Куртка соскользнула с плеч и упала в пыль. Над головой закаркали вороны. Много. Десятки. Они носились в небе, как будто увидели труп сдохшей лошади и радостно горланили о том, что сейчас будет пир. Я видел, как шевелятся губы Ниро?, кривясь в усмешке и выплёвывая новые издевательства, как он прижимает ладонь к животу, изображая хохот, и тычет в меня пальцем. А потом крик ворон заполнил мою голову. В глазах стало темно мельтешения чёрных перьев с маслянистым переливом. Кажется, я закричал.

Что было дальше – я не могу вспомнить. Так часто бывает, когда что-то происходит впервые. Делаешь всё инстинктивно или не делаешь ничего, но память теряется. Остаётся только следствие. Тьма перед глазами рассеялась, когда лица коснулась вода. Я вздрогнул и осмотрелся. В полутёмной душевой я стоял один. Скудное желтоватое освещение делало окружающее каким-то нереальным, похожим на старую выгоревшую открытку. Пытаясь понять, что происходит, я осмотрел себя. Всё тело было в крови. Схватившись за мыло, я принялся оттирать кожу, прислушиваясь к ощущениям. Но ничего не болело. Кровь была не моя. И она ещё не успела схватиться – настолько свежей была.

Тщательно вымывшись, я огляделся в поисках одежды, но её не было. Даже полотенце отсутствовало. Поёжившись, я вышел в коридор и там нашёл свои ботинки и куртку. Набросив на плечи одежду, я быстро добрался до комнаты, забрался в кровать и уснул. А на следующий день в интернат пришла полиция.

Зубы

Полицейские – не редкие гости в стенах нашего заведения. Они инспектируют своих "подопечных", периодически возвращают тех, кто сбегает и проводят разъяснительные беседы. Это наши пастыри закона. Я слышал, что раньше люди ходили в специальные места и разговаривали с духовными наставниками. Но времена веры давно прошли. У нас люди уповали только на закон и технологии.

Но то, что седеющий мужчина в форменном пиджаке и строгая женщина в закрытом платье стояли на пороге интерната и о чём-то негромко говорили с директором, меня тревожило. На следующий день после моей вылазки. После того как я смывал с себя кровь и пытался не думать о том, что она принадлежит Ниро?. Мы занимались утренней зарядкой рядом со своим корпусом. С площадки было хорошо видно вход в интернат, курящего на пороге директора и полицейских.

На перекличке Ниро? недосчитались. Его дружки выглядели растерянными и напуганными, когда тренер задавал им вопросы. Пока мы занимались, я видел, как в окнах нашего этажа мелькает охрана, обыскивая крыло. Но часто исчезал, но всё время возвращался сам, отбывал наказание и затаривался до следующего побега.

Нас собрали и построили, чтобы отвести в душевые. В узком тамбуре я нервничал, стягивая серую тренировочную форму. Взгляд метался по лавочкам и шкафам, боясь наткнуться на следы крови. Когда большая часть парней уже стягивала трусы, прозвучала команда встать смирно. Мы замерли, вытянулись. В тамбур вошёл седой офицер.

– Доброе утро, ребята, – мы ответили тихим нестройным хором, – кто хорошо знал Ниро? Бокана?

В несколько человек подняло руки. Полицейский попросил их назваться и записал имена.

– У кого были конфликты с Ниро?? – он посмотрел на нас суровым взглядом.

– Ниро? часто задирал Ро?мана, – хрипло ляпнул один из банды и показал на меня.

– Я Ро?ман, – ждать, пока меня выдернут из строя, не хотелось.

– Какие у тебя статьи, мальчик? – как-то снисходительно спросил полицейский.

– Бродяжничество и воровство.

Он сделал пометку в блокноте и снова внимательно на меня посмотрел. Я стоял в трусах, слегка дрожа от холода в тамбуре душевой, и понимал, откуда на лице сурового мужчины читается едва заметная жалость.

– Где ты был вчера ночью?

– В своей комнате, спал.

– Хорошо, – он сделал ещё пометку, – кто ещё конфликтовал с Ниро??

Но с этим придурком не дрался разве что только я и совсем малышня. Через полчаса всех отпустили. Выдохнув, я прошлёпал по кафелю к лейке душа и сделал воду погорячее. Взгляд упал на вентиль. Я вздрогнул. На покрытой пятнами ржавчины ручке темнел жирный кровавый след. Но прошло всего мгновение и он исчез, как будто впитался в металл. Дурнота подкатила к горлу. Что-то щекотало во рту, словно я проглотил волос и никак не мог его выплюнуть. Меня скрутил кашель такой силы, что пришлось упасть на колени. Приступы стискивали грудь, оставляя совсем небольшой промежуток на вдох.

Я завалилсяна пол. Что-то кольнуло изнутри губы. Засунув пальцы в рот, я вытащил мокрое чёрное перо, слипшиеся от слюны. И меня вырвало. Царапая кафельные стенки душевой я исторгал из себя чёрные сгустки. Потом снова была темнота и холод. Нельзя сказать, что я потерял сознание. Когда сознание теряешь – нет ничего, ни мыслей, ни чувств. Ты как бы выключаешься, а потом снова включаешься. Но сейчас я не выключился, а находился словно бы во сне и был не один. Темнота смотрела на меня своими странными глазами. Я не видел, но чувствовал взгляд. И повсюду шорох, как будто вдалеке бьют крыльями по воздуху миллионы птиц.

Равномерный шелест нарастал, пока не начал оглушать Я закричал, но не услышал собственного крика. Уши запомнил грохот крыльев. Он стал таким громким, что исчез. Осталась только звенящая тишина, как будто мне дали по затылку. "Ты выпил из золотого кувшина," – прозвучало в этой пустоте, – "и принял меня". Что-то больно укололо в сгиб руки. Я дёрнулся, по глазам резанул свет. Чьи-то ладони упёрлись в плечи, перехватили локоть. Проморгавшись я увидел над собой суровое сосредоточенное лицо медбрата, который крепко прижимал меня к кушетке.