Правила выживания в Джакарте

– Не понравилась перспектива?

– Ваше преосвященство, – на язык напрашивается «старый ублюдок», но Рид сдерживается как может, – у вас всего два диакона. Мы с Салимом такой слаженный тандем, – ага, думает, прямо команда мечты, – вы же не станете…

Эчизен перебивает его:

– В Божьем доме сейчас один диакон, и это не Салим.

– Вы что, уволили Салима? – Тогда какого хрена он здесь ошивается? Нет, подождите. – Вы… Вы его повысили! Он теперь священник? Это нечестно, епископ!

И Рид даже не скрывает вселенскую обиду в голосе.

В самой бандитской церкви Джакарты царит строгая вертикальная иерархия: твой духовный сан определяет твое место в группировке. Прямо под носом у католических святых слуги божьи производят лучший синтетический героин в Индонезии, а также занимаются трафиком, потому что церковные перевозки в законодательстве на особом счету. Рид, как человек, проварившийся в этом дерьме под укоряющим взглядом Иисуса больше десяти лет и всеми правдами и неправдами заработавший сан диакона, понимает, что значит получить повышение в Церкви Святого Ласкано.

А еще он понимает, что находиться в подчинении у Салима – даже номинально, будучи за океаном, – ему совсем не хочется.

– Как насчет того, что он слишком молод?!

– Вы ровесники.

– Тогда почему я все еще не священник?!

– Потому что, пока я настоятель, в этой церкви у тебя есть возможность стать только трупом, если ты не перестанешь меня утомлять, – размешивая сахар и звеня ложечкой о края чашки, спокойно отвечает епископ.

Некоторое время они сидят молча, пока Эчизен, отпив чаю, не говорит:

– Но на самом деле тебе повезло, Эйдан. – Он поднимает на него взгляд. – Ты вовремя решил посетить родные пенаты. У меня есть для тебя работа.

Звучит подозрительно, думает Рид. И мало того что подозрительно, так он еще и прекрасно понимает, что слово «работа» не подразумевает оплаты: естественно, он будет батрачить на этот церковный карнавал, чтобы отдать должок.

Тем не менее он решает сделать хорошую мину при плохой игре.

– Вещайте, монсеньор, – залихватски закидывает ногу на ногу Рид, убедившись, что никто не собирается простреливать ему коленные или любые другие полезные суставы. По крайней мере, пока. – Салим вкратце рассказал мне, что почем. Хотите поучаствовать в гонке за мифическими сокровищами?

Эчизен бесшумно отпивает из чашки и нейтрально спрашивает:

– Мифическими? Ты не веришь, что клише существуют?

– Ну хотя бы вы не начинайте, – Рид посмеивается. – Конечно, ребята под впечатлением и вдохновлены идеей, но вы-то понимаете, с какой вероятностью это окажется пустышкой?

– Ты когда-нибудь слышал про Маркуса Глиндона? – неожиданно спрашивает Эчизен, сцепляя пальцы в замок и кладя на них подбородок. Маленький, с редкими седыми волосами, с безобидным лицом и ласковым голосом, он кажется добрым дедушкой из дома престарелых, а Лестари – его заботливой сиделкой. Только вот, поведясь на этот обман, можно было лишиться очень многого. Даже жизни.

В конце концов, со времен Ветхого Завета церковь всегда была самым большим филиалом лжи.

– Думаю, понимаю, о ком вы, – расплывчато отвечает Рид, который слыхом не слыхивал ни про какого Маркуса Глиндона.

– В седьмом году Маркус произвел четырнадцать миллионов монет номиналом в один фунт стерлингов. В Британии, естественно. По статистике, до сих пор каждая сороковая однофунтовая монета является подделкой. Причем подделкой, практически неотличимой от оригинала, – они до сих пор изымают лишь по несколько случайно найденных монет, и то после десятка экспертиз.

– Талантливый парень, – присвистывает Рид. – Кажется, припоминаю. Его же посадили?

– Я не к тому, – кашляет Эчизен. – Маркус Глиндон был учеником Карла Гринберга. Он использовал его недоработанные прототипы и технологию и адаптировал их под производство британской валюты. А сам Карл, позволив Маркусу протестировать свои разработки, занялся американскими долларами.

– Да, да, вот про это я и слышал. Приехал в Джакарту, как-то наладил здесь производство, а потом почему-то исчез, пустив на рынок свои драгоценные оттис…

– Мы наладили здесь производство, – говорит Эчизен, перебивая его. – Вместе.

Рид переспрашивает абсолютно идиотским тоном:

– В смысле?

– Я, – повторяет епископ. Кажется, ему нравится недоумение на лице бывшего подопечного, – и Карл. В прошлом феврале он прилетел в Джакарту, а четыре месяца назад мы запустили первые печатные станки.

– Вы и Ка… Погодите, вы что, знакомы?

– Очень старые друзья, – кивает Эчизен, поигрывая чашкой и не отрывая от нее взгляда.

– Вы? С Гринбергом? В Джакарте? Прямо под носом Ольбериха Басира? – Рид вытаращивает глаза. – Со всем уважением, ваше преосвященство, вы что, рехнулись?

Подумать только! Печатать деньги! Прямо в городе Картеля Восхода! Храбрость и безрассудство, идиотизм и отсутствие инстинкта самосохранения!

Одно дело – когда этим занимается залетная звезда, а другое – когда ты, крепко обосновавшись в городе и пустив корни, решаешь рискнуть: а не срубит ли эти корни местный лесоруб и не пустит ли тебя на бревнышки для своего дачного домика?

Рид потирает переносицу и неверяще щурится.

– Чтобы такой осторожный человек, как вы, и только ради возможности печатать деньги, которые все равно рано или поздно обнаружат – если не Картель, то правительство… Я не понимаю. – Он взмахивает рукой. – Сколько вы занимаетесь наркобизнесом – двадцать, сорок лет? Он стабилен и приносит отличные бабки. Так на хрена?

– Они безупречные, Эйдан, – снисходительно улыбается Эчизен. – Подделку нельзя обнаружить.

– Да прекратите! Это же чушь!

И тогда епископ делает жест в сторону Лестари. Тот кивает, отворачивается к сейфу и достает оттуда сверток: обычный пакет с пачкой денег, какими с Церковью расплачивались покупатели.

– На, посмотри, – кивает Эчизен.

Рид, не скрывая недоверия, тянется к пакету, потом плюхается обратно на стул и достает пару купюр. Он, конечно, не фальшивомонетчик, но в наличных, особенно в долларах, разбирается – специфика профессии. Салим бы сейчас сказал, что на самом деле его профессия – выводить окружающих из себя, и как же славно, что тут нет Салима.

– Это работа Гринберга? – уточняет он. Епископ кивает, делает знак Лестари, и тот протягивает ему еще одну стодолларовую купюру. – Так, а это настоящие? Ну посмотрим…

И тут же приходится признать: на ощупь они действительно одинаковые. Никакой целлюлозы – только хлопок и лен. Пропорция подобрана настолько близко к оригиналу, что вполне могла бы отличаться только на одну сотую процента. Но на то Гринберг и гений.

Структура бумаги передана так точно, что ни чернила, ни их цвет, ни их состав не выдают никаких отличий между купюрами, сколько бы Рид ни крутил их под насмешливым взглядом Эчизена. Краска ощущается выпукло, цвет будто взят пипеткой, а проведя ногтем по старому доброму старику Бену, Рид ощущает очевидную рельефность. Он практически скребет обе купюры, пытаясь найти хоть что-нибудь, но нет. Одинаковая толщина. Детализация. Окаймление. Серийные номера.

Рид хмурится.

– Как он подделал волокна? – спрашивает он, не отрывая взгляда от денег. – Они не нарисованы. Они в самой бумаге. Трафарет? Офсетка?

– Оттиски, которые сейчас гуляют по городу, – это не просто трафарет для чернил. Это сложная комплексная техника, предусматривающая перестановку серийных номеров для того, чтобы можно было их менять. Конечно, немаловажную роль играют и сами печатные станки – мы закупали их в Иране, они имитируют те, что стоят в Монетном дворе в Вашингтоне. На самом деле ноль выгоды, как казалось мне: эти станки вышли из оборота в четвертом году и должны были быть уничтожены в полной секретности, но их успели вывезти из страны. Тем не менее еще полгода Карл занимался… – Эчизен подбирает слово, – модификацией этих станков. Их сложно, но можно достать, если ты знаешь, где искать, и не боишься последствий. А вот его клише… Это ювелирная работа. Он уговорил меня провести одну… акцию, – тщательно подбирает слова епископ. – Мы запустили одну из финальных партий фальшивок на Гавайях и сымитировали донос – партию изъяли.

– Нет, – говорит Рид, внезапно понимая, к чему все идет. – Нет, да вы…