И свет объял твои черты,
И ямбы строф, не канителясь,
Сложились в стройные ряды.
Так я узнал, что в жизни личной —
И это было мне как новь —
Моя поэзия вторична,
Первична все-таки любовь.
ОБРАБОТКА
Я таких, как ты, еще не видел,
Потому, наверно, невзначай
Вскользь тебя признанием обидел,
Что люблю зеленый крепкий чай.
Ты ждала, что я тебе признаюсь
В неземной, возвышенной любви,
Но прости, амурничать стесняюсь,
Глядя на конечности твои.
Не всему начертано развиться
И не всем предписано любить.
Ветер тоже вынужден резвиться
В дни, когда так хочется грустить.
Только ты не вздумай погружаться
В никому не нужную печаль,
Постарайся бодренькой держаться,
Будто в прошлом ничего не жаль.
На тебя смотрю я, не моргая,
Находясь с душой своей в борьбе.
Разве ты не хочешь, дорогая,
Рассказать, чем дышится тебе?
Твоему задумчивому взгляду
Так идет копна на гладком лбу.
Ты не против, я к тебе подсяду:
Рядом лучше чувствовать судьбу.
Дашь мне руку – стану хиромантом,
А не дашь – возьми сама мою.
Если хочешь, благостные мантры
Для тебя единственной спою.
Ветер веет, словно аллилуйю
Посвящает облаку вдали,
Намекая нам, что поцелую
Не помеха страсти патрули.
Ты согласна с этим постулатом,
Трепет губ твоих я сердцем уловил
И тебя, не будучи прелатом,
На союз со мной благословил.
ПРЕСТУПНИЦЕ
Когда мой влажный труп найдут на дне,
Ты поскорби немного обо мне,
Но в горе волосы свои не рви
Ни в память обо мне, ни о любви.
Как ты скорбишь, пусть видят все вокруг —
И тела содрогания и рук,
И слез неуправляемый поток,
И мечущийся у ноздрей платок,
И сгорбленную спину, и вуаль,
Похожую на черную печаль,
И голову, склоненную слегка
В ту сторону, где плещется река, —
И пусть твои стенания у всех
Не вызовут сомнения, что грех
За смерть мою лежит на тех плечах,
Которые при матовых свечах
Влекли мой дух в пьянящий омут грез,
В чей ил я навсегда ногами врос,
Куда меня под сенью темноты
Отправила без сожаленья ты.
ИЗНАСИЛОВАНИЕ
Хватали девушку за грудь,
Молила жертва провиденье,
Чтобы вмешался кто-нибудь,
Предотвратив грехопаденье.
Тянули с девушки белье,
Срывали трусики и лифчик,
И обнажалось то былье,
Что видеть вправе лишь счастливчик.
Бедняжку бросили на грунт,
Раздвинув ноги ей, воткнули
В святое место срамный шпунт —
Он был смертельней даже пули.
Поочередно маньяки
Вершили мерзостное дело,
Впиваясь яростно в соски,
Измяв поруганное тело.
Глумились жестко, веселясь,
Сопровождая гнусность матом;
Им не казалась эта связь
Злоизвергающим развратом.
Вокруг росла толпа зевак,
Но ни один из этой массы
Не проявил себя никак,
Хотя бы возгласом гримасы.