Когда наступит никогда

Онемевшие от холода руки сжаты в кулаки и спрятаны глубоко в карманах. Там ключ от квартиры. Кристин крутит его в пальцах, предвкушая чашку горячего шоколада, которую приготовит дома, если он остался. Сейчас она уже согласна и на чай. Если он горячий.

Девочка ускоряет шаг, когда впереди появляется знак «Пальм Манор Апартментс» – краска с букв осыпается туда, где когда-то был палисадник, а теперь лишь грязная лужа с фантиками и окурками. Еще несколько шагов, и Кристин окажется внутри, в сухости и тепле, с кружкой горячего напитка. И будет читать «Изгоев».

Этот роман им задала миссис Кендрик, учительница по английскому, но он был совсем не похож на домашнюю работу. Как чтение можно назвать работой, если ты встречаешь людей и посещаешь места, которых никогда не увидел бы в реальной жизни? Кристин улыбается, думая о Черри, Понибое и красавчике Содапопе. Они стали ее друзьями – изгои, как и она, из неправильной части города. Только они были вместе, а у нее нет никого, для детей в брендовых джинсах, живущих в красивых домах, она лишь уродливая одиночка из иного мира. Наверное, было бы здорово вступить в банду – только не ту, где продают наркотики и убивают людей, а ту, где ее не будут дразнить за одежду из секонд-хенда и обед в коричневом бумажном пакете.

Кристин все еще раздумывала над плюсами и минусами вступления в банду, когда влажную из-за дождя тишину пронзили отчаянные ругательства.

– Гребаный дождь! Каждый раз, когда мне приходится кого-то вышвыривать, идет гребаный дождь!

Кристи-Линн поднимает голову, сбрасывает капюшон с лица, высматривает источник звука и замирает, заметив кучу одежды и мебели на мокрых ступенях возле их квартиры. А потом бежит – дождь льет в глаза, в животе сжимается узел, а Кристин бежит к мужчине, который тащит лампы, купленные ее матерью несколько месяцев назад.

– Что вы делаете? Это наши вещи!

– А это моя квартира, – отвечает мужчина, указывая пальцем на открытую дверь. Он высокий и крепкий, в мокрой майке и грязном сером комбинезоне. – Конечно, если у вас нет шестисот долларов. А как я догадываюсь, их нет – твоя мама столько не зарабатывает.

– Но вы не можете! Ее даже здесь нет!

– Могу, – отрезает мужчина. И, словно в подкрепление собственных слов, швыряет лампы на промокшую кучу домашней утвари. Один из абажуров скатывается на тротуар, и с тошнотворным треском разбивается лампочка. – Так написано в договоре, подписанном хозяйкой квартиры. Два месяца задержки, и вы съезжаете.

В дверях появляется мальчик с охапкой полотенец и подушек. Он ненамного старше нее – лет четырнадцать или пятнадцать – и очень похож на отца: такие же соломенные волосы, твердая челюсть, холодный взгляд. Он издалека кидает подушки в кучу и улыбается жестокой улыбкой. Он не впервые помогает отцу выселять людей.

Выселение.

Это слово наполняет Кристин стыдом. Она знала, дела шли туго, ее мать едва сводила концы с концами, они жили на хот-догах и макаронах с сыром, но Кристин никогда не понимала, что все настолько плохо. Неудивительно, что матери приходится брать дополнительные смены в «Пиггли Виггли» и что она всегда выглядит такой измотанной, будто еще немного, и рассыплется на кусочки.

Кристи-Линн продолжает пялиться на мокнущую кучу вещей, не сводя взгляда с пушистой фиолетовой ноги – плюшевый динозаврик, подарок матери на шестой день рождения, – когда ее внимание привлекает то ли движение, то ли звук. Внутри все сжимается, когда в окне над головой раздвигаются шторы и появляется пара лиц. И это не единственные наблюдатели. По всему комплексу люди выглядывают из окон или стоят в дверях и смотрят, что будет дальше. И от этого почему-то становится хуже.

Кристин преодолевает желание заплакать. Чем это поможет? Нужно позвонить матери, сказать, что происходит, – вот только ее начальник не любит, когда ей звонят на работу, а меньше всего им сейчас нужно, чтобы Шарлен Паркер уволили. Кроме того, звонить все равно неоткуда. Даже если Кристин впустят в квартиру – чего, скорее всего, не случится, – телефон отключили еще несколько недель назад.