Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

. В этом труде содержится пересказ беседы с английским монахом Фиделием, который действительно проплыл по каналу из Нила в Красное море во время своего паломничества в Святую землю в первой половине VIII в. В 767 г. канал был перекрыт халифом аль-Мансуром.

Уцелели и другие рассказы очевидцев, привозимые паломниками с континента, но благодаря случайному кораблекрушению и преданному труду шотландского аббата история Аркульфа принадлежит Британии. Выпущенная в свет Бедой Достопочтенным, эта книга внесла свой вклад в страсть к паломничествам, которая вскоре охватила англосаксов. Первым паломником, оставившим рассказ о своих путешествиях, был Вилибальд Уэссекский, сын некоего Ричарда, носившего титул короля, хотя королем чего именно он был, историки так и не сумели точно установить. Неизвестно, читал ли Вилибальд «О святых местах», но это представляется вполне вероятным, поскольку это был крайне благочестивый молодой человек, еще в детстве предназначенный для служения церкви. В годы после своего затянувшегося паломничества Вилибальд стал известным епископом, который продолжил среди тевтонов проповедническую деятельность своего дяди, святого Бонифация.

Сохранилось два рассказа о его жизни и путешествиях, один анонимный, а другой – пера монахини, его родственницы, которая записала его воспоминания в последующие годы.

Уже в старости он описан как «совершенный в милосердии и мягкости», однако «внешность у него была величественная и ужасная для тех, кто ему перечил». В юности он, вероятно, производил такое же впечатление на не столь возвышенные души, поскольку в возрасте восемнадцати лет сумел уговорить отца, брата и сестру вопреки их желанию предпринять с ним дальнее путешествие в Иерусалим (невольно напрашивается вопрос, как сопротивлялась этой идее его мать, но об этом хроника умалчивает). Когда он взялся убеждать отца стать паломником и «отречься от мира», король отказался по вполне естественной причине, дескать, было бы «противно всему человеческому» оставить жену вдовой, детей – сиротами, а дом в запустении. Но настойчивый Вилибальд утверждал, что любовь к Христу должна быть превыше всех естественных привязанностей, и отец, «наконец убежденный беседой с говорящим истину сыном», согласился поехать. Решение стало для него роковым, поскольку король умер в пути еще до того, как паломники достигли Рима, и был похоронен в Лукке в Тоскане. В Риме заболел брат, но Вилибальд, оставив недужного на попечении сестры, в 721 г. продолжил свой путь в Палестину.

В любой данный период градус религиозных страстей в самой Англии можно определить по реакции путника, когда он впервые видит Иерусалим. В пылкие Средние века одни плакали, другие молились, третьи падали на колени и целовали землю. Марджери Кемп, фанатичку XV в., так переполнили чувства, что «она была готова упасть на заднее место», но спутники вложили ей в рот пряности, чтобы ее оживить. И действительно, в каждом месте, памятном тем или иным эпизодом из жизни Христа, эта паломница так склонна была «плакать и рыдать», что «ее товарищи не желали пребывать в ее обществе»

. Позднее, после Реформации, любящие приключения елизаветинцы, ученые и купцы XVII столетия и хладнокровные скептики века XVIII могли даже не заметить поворота дороги, с которого открывается вид на Иерусалим. Викторианцы вернулись к средневековой пылкости и были склонны к слезам, благоговению и возвышенным мыслям.

Возможно, Вилибальд задал тон средневековым английским путешественникам, поскольку не нашлось ни одного, на кого увиденное не произвело бы большее впечатление. «Было ли место, видевшее чудеса Господни, – говорится в его хронике, – на котором Вилибальд, человек Божий, не запечатлел свои поцелуи? Был ли алтарь, не вызвавший его слез и вздохов?»

Чувства его были столь пылки, что за несколько лет, проведенных в Святой земле, он четыре раза побывал в Иерусалиме. В промежутках он посетил все обычные места, представляющие интерес для верующих, и одно необычное – церковь на горе Табор, посвященную разом Иисусу, Моисею и Илии. Он без удовольствия выпил кислого овечьего молока, заметил про удивительных местных овец, дескать «все одного цвета» (были ли английские овцы в VIII в. пестрыми или двухцветными?), а однажды на равнине, поросшей оливковыми деревьями, повстречал льва, который ужасно рычал, но когда к нему приблизились, «поспешил в другую сторону».

Иногда он странствовал один, иногда в обществе семи не названных по именам соотечественников. Однажды всех восьмерых арестовали и заключили в тюрьму сарацины. «Тогда горожане приходили на них посмотреть, так как были они молоды и красивы и одеты в добрые одежды». Когда их привели к королю сарацин, он спросил, откуда они пришли, и получил в ответ: «Сии люди пришли из западной страны, где никогда не садится солнце, и мы не знаем земли дальше их, но только воду». По всей очевидности, не сочтя такое происхождение преступлением, король ответил: «Тогда зачем нам их наказывать? Они не согрешили против нас. Отпустите их и дозвольте им уйти».

Для каждого путешествия за пределы определенного для паломников маршрута требовался пропуск от халифа, получить который было не просто, поскольку в одном случае Вилибальду и его товарищам не удалось найти суверена, «так как он бежал из своего королевства». Это был тот самый эмир аль-Муменин, который ранее выпустил англичан из тюрьмы. Возможно, он был слишком терпим к неверным, и это пришлось не по нраву его поданным.

Вилибальд посетил Тир и Сидон, Антиохию и Дамаск, Константинополь и Никею, прежде чем, наконец, отплыть на Сицилию и в Италию, где некоторое время провел в Монте-Кассино – всего через десять лет после отъезда из дому.

После Вилибальда надолго воцарилось молчание, поскольку эпоха не способствовала сохранности манускриптов. На протяжении IX и Х веков, когда мусульманская цивилизация достигла расцвета в искусстве сохранять как мир, так и свою власть в этом мире, Европа погрузилась в самый темный период Темных веков. Бал правили варварство, жестокость, упадок нравственности и культурная апатия. Ни света, ни вдохновения не исходило из Рима, где церковь оказалась в руках лиц, описанных великим историком папства Цезарем Баронием как «чудовищные люди, развращенные в жизни, лишенные нравственности, бесконечно распущенные». Люди меча, не сдерживаемые ни устоявшимся законом, ни сильными правителями, подвергали опасности жизнь всех и каждого. В Англии разорители-даны жгли и убивали везде, где бы ни появлялись. И только король Альфред на юго-западе острова оказывал им доблестное сопротивление. Видя разорение повсюду, люди отвращались от мирского и в отчаянных поисках безопасности десятками уходили в монастыри или отправлялись искать порога небес в Святую землю. Западную Европу эпидемией охватила религиозная истерия, в результате которой считалось, что 1000 год принесет с собой конец света. Спеша к месту искупления человека до того, как настанет мгновение Страшного суда, «орды» (по выражению некоторых хронистов) спешили в Святую землю, и многие оттуда так и не вернулись. Одни умерли от голода, другие – от болезней, третьи – от рук мародеров-арабов, четвертые погибли на море в результате бурь, кораблекрушений или нападений пиратов. Только удачливые или хорошо обеспеченные возвращались живыми.

Крайне образный и красочный рассказ о массовом паломничестве, имевшем место предположительно в 1064 г., включил в свой труд в остальном обстоятельный историк Флорентий Вустерский, чья хроника была написана в последней четверти XI в., вскоре после того, как случилось данное событие

. Он рассказывает, как 7000 человек отправились сопровождать архиепископа Майнцкого и епископов Утрехтского, Бамбергского и Ратисбонского в паломничество в Иерусалим. В пути на них напали сарацины, которые в поисках золота, якобы проглоченного христианами из страха быть захваченными, распяли тех, кого смогли изловить, на земле и вспороли от горла до брюха. Из семи тысяч спастись сумели только две. Хотя в этом злополучном паломничестве англичане как будто не участвовали, рассказ о нем все равно включили в хронику английской истории, и, вероятно, оно было типично для историй о зверствах мусульман, которые ходили в то время, что помогло разжечь лихорадку Первого крестового похода.

Начиная с XI в., коронованные особы и влиятельные епископы, толстые аббаты и ошлемленные бароны присоединялись к простому люду на дорогах в Иерусалим. Олав Трюггвасон, первый христианский король Норвегии, совершил паломничество в 1003 г., герцог Роберт Нормандский, отец Вильгельма Завоевателя, последовал за ним в 1035 г., Элдред, архиепископ Йоркский, который позднее коронует Вильгельма Завоевателя, поехал в 1058 г. с «такой пышностью, какой никто до него не выказывал»

.

В то же десятилетие эрл Свен, бесчестный старший брат Гарольда, короля Англии, отправился в Иерусалим в искупление своих многочисленных грехов и умер по пути домой в Константинополе приблизительно в 1055 г. Его карьера представляется необычайно бессовестной даже по меркам XI столетия

. Начал он с соблазнения Эдвиги, аббатисы Леоминстера, которую приказал «привезти к себе и держал ее, сколько ему было угодно, после чего отпустил восвояси». Не столько сам акт соблазнения, сколько то, что его жертвой пала невеста Христова, шокировал его соотечественников, которые объявили Свена вне закона. Он укрылся в Дании, но, по всей видимости, нисколько не изменился, так как неким новым преступлением «погубил себя у данов». Когда ему дозволили вернуться на родину, чтобы молить об отмене приговора, он немедленно убил своего кузена, эрла Бреона, который получил часть земель Свена и которого Свен уговорил встреться с ним на условиях перемирия. И опять же новое наказание было вызвано не столько убийством, сколько нарушением перемирия. Хотя он был старшим сыном эрла Годвина, регента королевства, его объявили «нифингом», то есть человеком без чести, поставив в самое низкое положение для мужчины, известное в саксонском обществе. И вновь он нашел убежище на континенте, но в следующем, 1050 году был привезен домой и получил прощение. Ему даже вернули титул – весьма опрометчивый поступок, учитывая его репутацию, хотя, возможно, мотивированный какой-то фазой в путаных соперничествах саксонских вождей, разлад между которыми скоро расчистит путь Вильгельму Завоевателю.

Далее история повторялась с монотонной регулярностью. В 1051 г. Свен вновь был объявлен вне закона за какой-то проступок, о котором хронист не упоминает. На сей раз, по всей очевидности, с семьи было довольно, и то ли чтобы на долгое время выдворить его из страны, то ли чтобы дать ему возможность в последний раз заслужить прощение, его каким-то образом убедили отправиться в 1053 г. в Иерусалим.

Сам по себе эрл Свен не стоил бы особого упоминания, не будь он первым отмеченным в хрониках паломником того типа, который чересчур часто будет встречаться в период Крестовых походов. Свен – преступник, вступивший в ряды паломников, чтобы избежать тюремного заключения или казни, как много позднее преступники будут вступать в Иностранный легион. Получив при отправлении в путь благословение церкви и крест, который следовало нашить на плащ, паломник путешествовал под защитой церкви, в результате чего оказывался недосягаем для светских властей – в точности так же, как беглец, попросивший убежища в церкви, был недоступен для всех преследователей. Более того, у церкви имелась прямо-таки таблица индульгенций, получить которые можно было за счет паломничества к святым местам. Согласно одному подсчету, в одном только Иерусалиме имелось 96 святых мест и еще 33 в Храме Гроба Господня, не говоря уже о многих сотнях в Вифлееме, Назарете, Галилее и других местностях. Два других излюбленных места паломничества – Рим и Сантьяго-де-Компостелла – ничего подобного предложить не могли. Прибавляя частичные индульгенции, даруемые в каждом из ряда святых мест (пять дней за посещение одного, сорок за посещение другого), паломник мог скостить ожидаемое пребывание в чистилище до самой малости, возможно, вообще избавиться от него. Или, если это был человек высокого положения, или явился с важным рекомендательным письмом, или сделал богатые пожертвования монашеским орденам, которые заправляли святыми местами, он мог обеспечить себе даже общее помилование, отменяющее всяческое наказание. Паломникам выдавались свидетельства, где приводился перечень мест, которые они посетили, и ритуалов, которые они там совершили. Уплатив некую сумму, они могли даже быть посвящены в рыцари Гроба Господня. Путешествие в Святую землю явно служило удобной лазейкой для человека, которому дома стало слишком жарко. Он не только мог на долгий срок найти убежище от закона и своих врагов, но и одновременно отбыть срок наказания, который иначе пришлось бы отбывать либо в этой, либо в загробной жизни. Такая система оказалась столь привлекательной для преступников, что множество головорезов и неудачников примешивались к благочестивым, искателям приключений или просто любопытным среди орд паломников.

Вскоре после паломничества сакса Свена власть в Англии перешла в 1066 г. в руки нормандских завоевателей, а пять лет спустя, в 1071 г. власть в Палестине перешла от Багдадского халифата к более новой ветви ислама, туркам-сельджукам. Сельджукское завоевание спровоцировало Первый крестовый поход; нормандское завоевание привело к участию Англии в том, что было по большей части континентальным проектом. На протяжении последовавших затем двух столетий Крестовых походов поток путников между Англией и Палестиной, разумеется, не иссякал, но путевых заметок англичан той поры сохранилось очень мало. Среди уцелевших – дневник Сивульфа, состоятельного купца, склонного к приступам благочестия между периодами потакания мирским соблазнам. Одним из первых он отравился в 1102 г. в паломничество в Иерусалим. Всего три года прошло с тех пор, как Иерусалим был взят воинами Первого крестового похода, и Латино-Иерусалимское королевство, которое они тут создали, переживало расцвет своего могущества. Впервые за пятьсот лет святые места находились в руках христиан. Открывались новые возможности торговли и коммерции. Честолюбивые аристократы мечтали о новых фьефах, которые можно отвоевать у неверных при помощи меча и горстки рыцарей. Сивульф отмечает, как толпы путников, стремящихся в Палестину, будь то благородные или бедные, лица духовные или миряне, истинные паломники или искатели приключений, «отправляются с отрядами отчаянных мародеров… грабя и опустошая все на своем пути».

По прибытии Сивульф едва избежал смерти в ужасном шторме, который выбросил на берег его корабль всего через несколько часов после того, как он сошел в Яффе. Он оставил пугающий рассказ о налетающих друг на друга, трещащих и разламывающихся кораблях в гавани, о воплях утопающих, о реве ветра, об ужасном зрелище того, как падающая мачта снесла человеку голову, и том, как наутро в воде плавали обломки двадцати трех судов, а берег был усеян тысячами трупов.

Далее следует описание полного опасностей пути к Иерусалиму через холмы, где поджидают в засаде в сарацины, чтобы наброситься на неосторожных путников, и где вдоль дорог валяется множество не похороненных трупов, «ведь на скалистой почве так мало земли, чтобы вырыть могилу». Это наводит на мысль о том, что Палестина уже начала страдать от эрозии почвы, привратившись при арабах из страны молока и меда в каменистое пастбище для коз.

Сивульф провел восемь месяцев в Иерусалиме и упоминаемых в Библии окрестных городках, начиная с Хеврона на юге, где осел и был похоронен Авраам, и до Иерихона, Назарета, Тиверии и Капернаума на севере. Как это было типично для многих средневековых путевых заметок, повествование Сивульфа незаметно переходит от того, что он видел лично, к слухам и фольклорным легендам, которые он слышал от местных проводников на каждой стоянке. Вычленить в его повествовании крупицы фактов непросто, но он ценен не столько тем, что рассказывает о Палестине, сколько тем, что приоткрывает дверь в сознание среднего туриста XII столетия. Знание истории и географии было тогда не самой сильной стороной. Мечеть Омара, которая была превращена в христианскую церковь и в тот период находилась на попечении католических монахов, Сивульф называет Храмом Соломона и наделяет целиком и полностью вымышленной историей, согласно которой церковь была восстановлена Адрианом или Ираклием, «а иные говорят, что Юстинианом» (Сивульф не слишком разборчив), и лишь походя упоминает о том, как и когда с этим местом оказался связан Магомет.

Сходным образом его описание вражеского флота, который он видел по пути домой, показывает, как происходящая у него на глазах история интерпретировалась с точки зрения истории древней, почерпнутой из Библии. «Внезапно показались двадцать шесть сарацинских кораблей, – пишет он. – [Это были] силы адмирала Тирского и Сидонского, которые везли армию в Вавилонию, чтобы помочь халдеям в войне против короля Иерусалимского». Можно подумать, Сивульф каким-то образом перенесся в VI в. до н. э., когда халдейские цари Древнего Вавилона воевали с Иерусалимом и пленили израилитов. Но, разумеется, король Иерусалимский, о котором писал Сивульф, это – король Латино-Иерусалимского королевства Балдуин I, а «Вавилония» – не древний город на берегу Евфрата, а Каир, называемый в то время Вавилоном. Сивульф прекрасно знал, где он находится, но населил его «халдеями», путая с городом из Библии, поскольку для него враги Иерусалима – те же самые, что пришли из другого Вавилона напасть на Иерусалим полторы тысячи лет назад. Сходным образом христиан под властью короля Балдуина Иерусалимского он идентифицирует с древними хозяевами города, народом Израиля.

Во время Третьего крестового похода Ричард Львиное Сердце призывал свои войска «восстановить королевство Израиль». Эта самоидентификация с древними, но никак не современными крестоносцам евреями воспринималась как само собой разумеющееся христианскими правителями, которые, видя себя наследниками Христа, считали, что они полноправные наследники Святой земли и что их долг, говоря словами Мандевилля, «завоевать наше законное наследство».

Вера в то, что Иерусалим является географическим центром земли, как послушно повторяет Сивульф, была еще одной, основанной на Библии, концепцией его эпохи

.

«Так говорит Господь Бог: это Иерусалим! Я поставил его среди народов, и вокруг него – земли». Ко времени Сивульфа этот пассаж из Книги Иезекииля (5:5) и ему подобные наводнили переложения трудов античных географов, не страдавших от подобных недоразумений. Средневековые карты представляли совершенно новую визуализацию известного мира, в точной середине которого помещался Иерусалим. Со всех сторон землю окружал океан, а за его границами внешний край украшали странные животные, морские чудовища и восточные узоры, символизируя варварские страны, о которых географам известно было лишь, что они существуют.

В том же году, когда Сивульф побывал в Палестине, туда прибыл еще один паломник, которому предстояло стать святым. Годрик был одновременно пиратом, судовладельцем и купцом и два путешествия в Иерусалим предпринял не ради спасения, а скорее ради приключений и добычи; впрочем, его путешествия под воздействием легенд, разросшихся вокруг его имени, вошли в историю как паломничества. Годрик скорее всего поплыл на собственном корабле, так как, хотя он не оставил личных свидетельств, один его современник-хронист сообщает, что «Gudericus, pirate de regno Anglicaе»[13 - «Гудерик, пират из королевства Английского» (лат.).] провез короля Балдуина в Иерусалим морем вдоль побережья от Арсуфа до Яффы, когда после поражения на равнине Рамлех сухопутный путь в Яффу оказался перекрыт.

В 1106 г. он предпринял второе путешествие в Святую землю, на сей раз пешком и вернулся в Англию, чтобы стать почитаемым отшельником, героем многих чудесных событий. Впоследствии легенда о его паломничествах разрасталась год от года, приукрашиваясь множеством трогательных подробностей. Говорили, что он дал обет никогда не менять обуви или одежды или не есть ничего, помимо ячменного хлеба и воды, пока не достигнет Палестины. А там он совершил омовение в Иордане и вышел из него очищенным, но выбросил обувь, поклявшись отныне ходить босым, дабы уподобиться Иисусу, хотя, возможно, свою роль в таком решении сыграло состояние этой самой обуви

.

До Реформации паломническое движение было постоянной составляющей жизни Средних веков, а паломник – привычной фигурой для всех людей того времени. Паломник увековечен в двух фигурах в голубых одеждах в витраже часовни в Ладлоу

. В литературе метафора паломничества в Иерусалим обычно служила для обозначения долгих или тяжких скитаний. Довольно часто встречаются перечисления атрибутов, по которым узнавали бредущего паломника. Главным среди них была створчатая раковина, – возможно, это произошло из обычая зачерпывать ее половинкой воду из ручья. Раковина служила символом не паломничества вообще, а главным образом паломничества в Сантьяго-де-Компостелла, поскольку являлась атрибутом святого Иакова; символом паломничества в Рим выступала оливковая ветвь – символ мученичества Петра и Павла, и пальмовая ветвь – символ паломничества в Иерусалим. Посох придавал твердости его шагам и в случае необходимости мог выступать оружием. В наплечной кожаной суме несли толику провизии и одежды, равно как и кости святых или пыль с Крестного пути, или щепы Истинного Креста, купленные на сувениры. В закрепленной на поясе фляге плескалась вода из Иордана. Иногда паломник нес с собой пучок засохших пальмовых листьев или коллекцию медальонов, пришитых к тулье шляпы – по одному на каждую часовню, которую посетил. Таковы были «знаки Синая» у Паломника в поэме Уильяма Ленгленда «Видение о Петре Пахаре» (ок. 1362), который похвалялся, что посетил не только Синай, но и Иерусалим, Вифлеем, Вавилон, Александрию и Дамаск

. И действительно, странствия паломника превращали его в знаменитость Средневековья, своего рода иностранного корреспондента с рассказами о дальних землях и странных народах. Хотя он приобрел репутацию закоренелого лжеца, люди всегда собирались жадно слушать его рассказы о Святом городе, о греховности и роскоши язычников-сарацин, о прославленных чудесах Византии, о диких зверях, об обманутых разбойниках и пиратах и о великих личностях, встреченных по пути.

Таков был, например, персонаж пьесы Джона Хейвуда «Четыре П», у которого ложь вошла в «привычку» и который зачаровывает своих собратьев, трех «П», – Продавца индульгенций, Политика и Пропойцу – рассказом о том, как босиком обошел святые места, о том «сколько соли вышло из меня с потом, пока я туда попал»

.

Подобно странствующему сказителю и жонглеру, паломник зарабатывал на пропитание байками и сказками, поскольку был профессиональным бродягой от часовни к часовне, зависящим от бесплатной кормежки и ночлега, какие по обычаю предоставлялись подобным странникам.

Существовала и другая разновидность паломников: люди оседлые, которые отправлялись в конкретное путешествие по конкретной причине на собственные средства. Иногда это делалось, чтобы исполнить обет, искупить грех или выполнить миссию, как это было с сэром Джеймсом Дугласом, который повез в золотом ковчежце сердце Роберта Брюса, чтобы похоронить его в Иерусалиме, – с тех пор род Дугласов имел на гербе сердце

. Иногда в паломничество отправлялись, чтобы избежать неприятной ситуации, как это было с одним аббатом из Рэмси, который в 1020 г. был изгнан из своего монастыря, когда монахи взбунтовались против введенного им чересчур строго соблюдения правил аскезы, и который в гневе уехал в Иерусалим

. Но чаще всего многие поколения англичан влекли в Палестину не благочестие или грех, а попросту страсть к странствиям – англичан в ту эпоху считали великими путешественниками, а за любовь к перемещению – пребывающими под воздействием луны. В «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера энергичное воплощение средневековой женщины, Батская ткачиха, мимоходом бросает – мол, трижды бывала в Иерусалиме, хотя напрашивается вопрос, где она нашла время между своими пятью «путешествиями» к алтарю.

Иногда паломник мог заслужить отпущение грехов другим, которые оставались дома, если они вносили денежные средства на его путешествие. В лондонских гильдиях XVI в. существовала практика освобождать члена гильдии от взносов, если он отправлялся в паломничество, а сумма взносов тогда распределялась среди оставшихся, чтобы и они тоже могли получить свою долю спасения, которое он заслужит. Кроме того, со всех членов гильдии собирали по пенни для паломника в Иерусалим (и только полпенни, если он направлялся в Рим или Сантьяго-де-Компостелла), и они провожали его до городских ворот, когда он, наконец, отправлялся в путь

.

XIV столетием датируется самая популярная книга путевых заметок о Палестине, «Книга сэра Джона Мандевилля», рыцаря, который, как он сам сообщает читателю, «родился в Англии, в городе Сент-Олбансе». Неослабевающие изыскания современных ученых показали, что автор не был ни рыцарем, ни англичанином, и что звали его не Мандвилль, а его произведение – набор заимствований из произведений более ранних географов, путешественников и первооткрывателей, начиная от Геродота и заканчивая Марко Поло. Однако ни одна другая книга не была так широко читаема в то время в Англии или на континенте. Изначально написанная на латыни и переведенная самим автором (если ему можно верить) на французский и английский языки, книга привлекала такой интерес, что появились переводы на итальянский, испанский, голландский, чешский, немецкий, датский и ирландский языки, и в конечном итоге до нас дошло более трех сотен ее экземпляров. Как только было изобретено книгопечатание, «Мандевилль» стал одной из первых печатных книг: немецкое издание увидело свет в 1475 г., а английское – в 1503 г. Свой вклад в долговременную популярность этой книги внесло знакомство с Палестиной.

Недостаток в честности Мандевилль восполняет пылом по отношению к своей теме, неисчерпаемым запасом информации, будь то фактической или вымышленной, и восторгом, с каким он делится ею со своими читателями. Палестина, без обиняков пишет он, была избрана Господом «лучшей и достойнейшей землей и самой добродетельной изо всех стран на свете, ибо она есть сердце и средина всего мира». Въезжает он в нее через Египет, где ненадолго задерживается, чтобы осмотреть пирамиды, которые называет «зернохранилищами Иосифа», которые тот велел построить, чтобы хранить зерно на неурожайные годы. Он без предрассудков добавляет, дескать, «некоторые говорят, будто они усыпальницы великих правителей былых времен, но это неправда». Через двенадцать дней пути он оказывается у горы Синай и тут пересказывает историю скитаний Моисея и сынов Израиля в пустыне, включая переход через Красное море, «которое не краснее других морей, но в некоторых местах галька красная, а потому оно зовется Красным морем». Повествование щедро сдобрено описанием всевозможных чудес и красот природы, как, например, ежегодное паломничество «воронов, ворон и прочих пернатых той земли» к монастырю Святой Екатерины у подножия горы Синай, когда «каждая птица приносит в клюве ветвь лавровую или оливковую и там оставляет».

От горы Синай тринадцатидневный переход приводит путника через пустыню в Газу, город Самсона и Вирсавии, основанный, по словам Мандевилля, Вирсавией, «женой сэра Урии, рыцаря». Мертвое море, разумеется, беспримерно изобилует чудесами, как то: если бросить в него железо, оно не утонет, зато перо пойдет ко дну. В Хевроне, древнейшем городе Палестины, месте, где жили и были похоронены вместе с женами Авраам, Исаак и Иаков, месте, столь же священном для мусульманских сынов Исмаила, как и для евреев, Мандевилль сообщает о пророчестве, связанном с усохшим дубом: «Некий повелитель, князь западной части мира, завоюет Землю обетованную, коия есть Святая земля, при помощи христиан и велит отслужить мессу под сим умирающим деревом, а тогда дерево зазеленеет и даст плоды и листья. И через такое чудо многие евреи и сарацины обратятся в веру Христову». Эта странная уверенность, что евреев возможно обратить в христианство, будет часто возникать в последующих главах данной книги, особенно в описаниях серьезных, но ошибочных усилий евангелического движения. Но хотя пророчеству суждено было остаться тщетным, первая его половина несомненно свершилась, если считать «князем западной части мира» фельдмаршала Алленби.

С XV столетия наблюдаются заметные перемены в тоне путевых заметок о Палестине: теперь в них меньше сказочного, зато больше практической туристической информации. К тому времени паломничества стали организованными, и вернувшегося паломника, старающегося изумить своих слушателей чудесными рассказами, легче стало поймать на лжи, поскольку слишком многие уже побывали в этих краях до него. Из Венеции были организованы регулярные морские перевозки: по пять галер в год совершали плавания в Яффу и обратно, обычно они отходили весной или в начале лета. Каждая из этих галер, находившихся в частном владении, хотя и под контролем Венецианской республики, могла перевезти до сотни паломников. Также паломников ради дополнительной прибыли перевозили торговые суда, отправлявшиеся в порты Ближнего Востока. Согласно одному анонимному источнику, корабли всегда были «набиты людьми», так что «сам воздух в них становится быстро отвратительным и из худшего преображается в скверный»

. Неудобства и теснота в морском путешествии, которое занимало от четырех до шести недель, вероятно, были значительными, поскольку английский путешественник Уильям Уэй советует будущим паломникам, что место на верхней палубе, невзирая на ветер и водяную пыль, все же предпочтительнее «удушливой жары и вони» в трюме.

Венецианские галеры обычно останавливались на Кипре и Родосе, где паломники могли осмотреть достопримечательности, и еще раз в Бейруте, откуда начинался путь в Дамаск. Далее паломники шли вдоль побережья в Яффу, откуда можно было попасть в Иерусалим и где сходили на берег паломники, зафрахтовавшие прямое плавание, и после трехнедельного тура с проводником возвращались в Венецию на том же корабле. О перевозке, для тех паломников, кто мог себе ее позволить, на мулах или на верблюдах, с наемными проводниками-арабами договаривался капитан галеры, который также играл роль своего рода турагента. Проводниками служили не только арабы, но и монахи-францисканцы, ставшие после 1230 г. единственными попечителями святых мест и излагавшие по мере прибытия своих «групп» на место истории и традиции, связанные с каждым городом, памятником или местом библейских событий.

Более амбициозные путешественники начинали свой тур в Египте, отплыв из Венеции в Александрию, откуда, следуя по пути Исхода, пересекали Синайскую пустыню и вступали в Палестину с юга. Томас Суинберн, английский мэр Бордо и важная фигура при дворе короля Ричарда II, возглавил группу паломников, прошедших в 1392–1393 гг. этим маршрутом, пересекших всю Палестину и отбывших через Дамаск и Бейрут на севере. Заметки, которые вел в пути его оруженосец Томас Бригг, пестрят сведениями о стоимости путешествия, транспорте, проводниках, пошлинах, налогах, пище и крове. По всей видимости, он был слишком занят ведением счетов, чтобы писать о том, что видел. В том же году честолюбивый молодой кузен короля Ричарда II Генрих Болингброк, которому тогда было двадцать пять лет, прибыл в паломничество в Иерусалим с одним-единственным ослом, на котором вез провизию