Отдаленное зеркало: пагубный XIV век

В те времена слуги порой старались подражать господам: носили остроносые туфли и одежду с длинными, свисающими с рук рукавами. Господа такие попытки слуг походить на себя одеждой явно не одобряли, но не по причине того, что слуга, прислуживающий им за столом, мог попасть в суп рукавом, а единственно потому, что осмелились им подражать. «Среди людей из народа стали распространяться тщеславие и напыщенность, – писал английский хронист Генри Найтон. – Они стараются превзойти друг друга изысканностью одежды, так что порой затруднительно отличить бедного от богатого, слугу от господина».

Также было замечено, что богатые простолюдины сорят деньгами, и это вызывало недовольство благородных, ибо деньги текли в основном не им, а купцам. Такое же недовольство проявляла и церковь, считавшая, что у нее отнимают деньги, и потому она осуждала роскошь и расточительство – «безнравственные и губительные явления для благонравия и истинной праведности». В целом, законы, касавшиеся расходов, являлись способом обуздания чрезмерного потребления и установления бережливости, что, как считалось, послужит накоплению денег у населения с тем, чтобы их получил король при первой необходимости. Никто даже не думал о пользе быстрого обращения денежных средств и товаров для развития экономики.

Однако законы, касавшиеся расходов, оказались непостоянными. Когда флорентийские официальные лица проверяли гардеробы жительниц города, то у одной из них обнаружили три нарядных выходных платья: одно из муара, расшитого виноградными гроздьями, другое с вышивкой из белых и алых роз на бледно-янтарном фоне и наконец платье из голубой ткани, отороченное красной материей, расшитое белыми лилиями, красными звездами, кольцами и украшенное белыми и желтыми полосками. Все это говорило о полном пренебрежении владелицы этого гардероба установлениями властей.

Когда Генри Найтон писал, что «порой затруднительно отличить бедного от богатого, а слугу от господина», он, вероятно, имел в виду не очень богатых господ, потому что многопоместных сеньоров, владельцев больших благоустроенных замков, спутать с другими людьми было поистине невозможно. Эти сеньоры щеголяли в украшенных золотом сюркотах, носили подбитые горностаем бархатные плащи и блестящие, разнообразной окраски, с цветной подкладкой блузы, декорированные фамильным гербом, девизом или инициалами дамы сердца; подпоясывались украшенными брелоками поясами, на руках, унизанных кольцами, носили замшевые перчатки, а обувью им служили долгоносые туфли из красной кожи, привезенные из Кордовы; наконец, их головные уборы являли собой завидное разнообразие – от широкополых шляп до шотландских боннетов.

Подражать сеньорам никто не мог.

В начале XIV столетия Франция была наиболее процветающей и сильной страной в Европе. Ее превосходство в военной силе, образовании и приверженности христианству считалось само собой разумеющимся. Король Франции как традиционный защитник церкви полагался «христианнейшим королем в мире». Население королевства считало себя избранными Богом людьми, с помощью которых Он осуществляет Свои деяния на земле. Историограф Первого крестового похода так и назвал свое сочинение: «Gesta Dei per Francos» – «Деяния Бога силами франков». В 1297 году, чуть более четверти века спустя после его кончины, французский король Людовик IX, принимавший участие в двух крестовых походах, был причислен к лику святых.

«Слава французских рыцарей распространилась по всему миру», – писал в XII веке хронист Гиральд Камбрийский. Во Францию ко дворам принцев изучать хорошие манеры приезжали неотесанные немецкие знатные господа, а рыцари и суверены со всей Европы прибывали ко двору французского короля, чтобы получить удовольствие от турниров, праздников и любовных интриг. Король Богемии Иоанн Слепой полагал двор французского короля превыше всех остальных, включая и собственный, и говорил, что «эта королевская резиденция – наилучшее место пребывания в мире». А прославленный испанский рыцарь дон Перо Ниньо отмечал, что «французы великодушные люди, щедрые на подарки. Они с почтением относятся к иноземцам, ценят доблесть и мужество, а сами любезны и вежливы в разговоре, падки на удовольствия и очень любвеобильны».

В результате норманнского завоевания Англии и крестовых походов французский язык сделался разговорным среди именитых людей Англии, Фландрии и Неаполитанского королевства. Французским стали пользоваться как деловым языком фламандские феодалы, юристы Иерусалимского королевства, иноземные ученые и поэты. Марко Поло написал свои «Путешествия» на французском, святой Франциск исполнял французские песни, иноземные трубадуры строили свои приключенческие повествования, подражая французским героическим «жестам» (chansons de geste). Когда венецианский хронист перевел хроники своего города на французский, а не на итальянский язык, он пояснил, что поступил так потому, что «французский распространен во всем мире, а говорить и читать на нем гораздо приятнее, чем на других языках».

Французы добились успехов в архитектуре, и даже готический стиль, проявившийся в строительстве кафедральных соборов, первоначально оформился в Северо-Западной Франции. Французского архитектора пригласили проектировать Лондонский мост. В Венеции стали пользоваться устойчивым спросом куклы, одетые по последней французской моде, а французские изделия из слоновой кости с изысканной гравировкой проникли даже за пределы христианского мира.

Парижский университет считался лучшим в Европе. В XIV столетии в нем осваивали науки более пятисот студентов из разных стран. В XIII веке в этом образовательном центре преподавали крупнейшие представители средневековой схоластики: Фома Аквинский из Италии, Альберт Великий из Германии и шотландец Дунс Скот, а в XIV столетии два великих мыслителя – Марсилий Падуанский и францисканский монах Уильям Оккам. Благодаря университетским заслугам Париж нарекли «новыми Афинами» и говорили, что богиня мудрости, оставив Грецию, а после нее и Рим, обосновалась в Париже.

Основанный в 1200 году, Парижский университет пользовался особыми правами и привилегиями. Освобожденный от государственного контроля, университет постоянно конфликтовал с епископами и папами. «Эти парижские умники полагают, что миром следует управлять согласно их представлениям, – возмущался папский легат Бенедикт Гаэтани (будущий папа Бонифаций VIII). – Но на самом деле управление миром вверено нам, а не университетским наставникам». Однако университет полагал себя таким же авторитетом в области теологии, как и папа, и таким же «светочем разума», каковым считался наместник апостола Петра.

В 1335 году поместье Куси благоденствовало, как и в прежние времена. Плодородные земли, богатые лесами, полями и виноградниками, омывавшиеся Эйле, звались «золотой долиной». В лесу, занимавшем 7000 акров, произрастали дубы, буки, ясени, сосны, березы, осины, ивы, ольха, дикие вишни. В лесу водились в большом количестве олени, кабаны, волки и пернатая дичь, что делало его охотничьим раем, который дополняли изобиловавшие рыбой Эйле и многочисленные ручьи.

Налоги, рентные платежи и разнообразные пошлины, взимавшиеся за пользование мостами, общественными мельницами, виноградными давильными прессами и овинами, приносили владельцам поместья от пяти до шести тысяч ливров годового дохода.

Перед воротами замка возвышалась каменная платформа, опиравшаяся на трех каменных львов: один пожирал ребенка, другой – собаку, а третий, находившийся между ними, пребывал в задумчивом созерцании. На платформе находился четвертый лев, застывший в надменном высокомерии. Три раза в году – на Пасху, в Троицын день, а также на Рождество – к воротам замка приезжал представитель аббатства Ножан-су-Куси: вносить подать за землю, в свое время переданную монахам прежним хозяином Обри де Куси. Церемония сопровождалась годами сложившимся ритуалом, точный смысл которого до нашего времени не дошел.

Сидя верхом на пегой, запряженной в плуг лошади с подрезанным хвостом и ушами, представитель аббатства держал в руках хлыст, торбу с зерном и корзину со ста двадцатью серповидными пирожками с телятиной. За ним следовала собака, также с подрезанными хвостом и ушами и с пирожком, прикрепленным к шее. Подъехав к воротам замка, посланец аббатства трижды вращал перед ними крестом, щелкая при этом бичом. Затем он спешивался, преклонял колени перед платформой, потом всходил на нее, целовал льва и вносил подать за пользование монастырскими землями в виде привезенных с собой пирожков, добавляя к ним двенадцать ломтей хлеба и три меха с вином. Сир де Куси забирал себе треть подношения, остальное раздавал своим присным и городским магистратам и наконец скреплял документ о внесении подати печатью, изображавшей аббата с козлиными ногами.

Таким было одно из проявлений средневекового общества, впитавшего в себя язычество, варварство, феодальные отношения, христианство и зародыши новой многослойной цивилизации Запада.

Глава 2. Век несчастий

Когда родился последний из де Куси, его поместье все еще процветало, но в Европе уже начались процессы, положившие начало несчастьям, захлестнувшим XIV столетие. Сначала установились стойкие холода, и Балтийское море дважды – в 1303 и 1306 годах – неожиданно замерзало, покрывшись льдом. Последующие годы отметились новыми холодами, а еще ураганами, проливными дождями и повышением уровня Каспийского моря. Людям XIV столетия было неведомо, что настал Малый ледниковый период, приведший в движение полярные и альпийские ледники и утвердившийся вместе с ними на континенте до 1700 года. Также они не знали, что вместе с изменением климата постепенно утратятся контакты с Гренландией, находящиеся там поселения обезлюдеют, и что в Исландии прекратится, а в Скандинавии намного уменьшится сев зерновых. Но последствия установившихся холодов европейцы хорошо ощущали: сократился вегетационный период, а с ним снизился урожай, что не могло не сказаться на удовлетворении спроса на продукты питания.

В XIII веке население увеличилось, и спрос на продовольствие уравновесился с предложением, достигшим предела. Дальнейшее увеличение производства требовало освоения новых земель и создания новых ирригационных систем. Доставка продовольствия потребителям, прежде всего зерна, осуществлялась главным образом по воде. Города, удаленные от водных артерий, пользовались своими ресурсами, а когда те истощались, население голодало. В 1315 году в результате затяжных проливных дождей, сравнимых, верно, с библейским потопом, урожай зерновых уменьшился во всех европейских странах, и голод – темный всадник Апокалипсиса – превратился в реальность. До нас дошли сведения, что кое-где люди ели своих детей, а в Польше съедали преступников после казни через повешение. В некоторые годы случались вспышки дизентерии, да и голодные годы, пусть и не повсеместно, периодически повторялись.

Но не только изменение климата привело к ополчившимся на XIV столетие бедствиям и напастям, ситуацию ухудшили сами люди. Уже в первые двадцать лет этого многострадального века один за другим последовали четыре злополучных события: гонения на римского папу королем Франции, Авиньонское пленение пап, преследование находившихся во Франции тамплиеров и крестьянское восстание «пастушков».

Наиболее пагубными стали нападки, которым подвергся со стороны французского короля Филиппа IV, прозванного Красивым, папа Бонифаций VIII. Все началось с того, что еще в конце XIII столетия король, желавший пополнить государственную казну, обложил налогом доходы церковников, не удосужившись известить об этом папу римского. В ответ Бонифаций VIII в 1296 году издал буллу «Clericos Laicos», запрещавшую священнослужителям платить какие-либо налоги. Он замечал, что прелаты стали раздумывать, не переметнуться ли им на сторону короля, и в этом видел угрозу папскому праву считать себя наместником Христа на земле.

Несмотря на откровенную враждебность Филиппа Красивого, Бонифаций в 1302 году издал еще одну буллу, «Unam Sanctam», в которой подчеркивал папское верховенство: «Путь к спасению всякого человека заключается лишь в одном: быть подвластным папе римскому». Тогда Филипп решил отдать папу под суд и обвинил его в ереси, богохульстве, симонии и колдовстве (включая общение с домашним демоном, принимающим обличья животных). В то же время Бонифаций готовил новую буллу, отлучавшую Филиппа от церкви. Но 7 сентября 1303 года агенты короля вместе с настроенными против папы римского итальянскими чиновниками схватили восьмидесятишестилетнего Бонифация в летней резиденции в Ананьи вблизи Рима, чтобы доставить его во Францию и передать судебным властям. Через три дня Бонифация освободили жители Ананьи, но от сильного душевного потрясения папа вскоре скончался.

Под давлением Филиппа Красивого новым папой был избран под именем Климент V француз. Однако он не отправился в Рим, чтобы там взойти на папский престол, ибо боялся мести итальянцев за унижение Бонифация, хотя те называли другую причину нежелания нового папы водвориться, как и прежние папы, в Риме: Климент V не хотел оставлять свою возлюбленную, француженку графиню де Перигор, дочь графа де Фуа. В 1309 году он обосновался в Провансе в городе Авиньон вблизи устья Роны. Авиньон находился в сфере французского политического влияния, хотя формально Прованс входил в состав Неаполитанского королевства. С этого времени началось Авиньонское – или, как еще говорят, вавилонское – пленение пап, шести сменявших друг друга на папском престоле французов.

Потерпев поражение в борьбе с возвышавшейся во Франции королевской властью, папы стали служить политическим орудием французских монархов, но в то же время они пытались сохранить свой престиж и сосредоточили деятельность на финансовых операциях, стараясь извлечь доход из всех статей управления религиозным сообществом.

Мало того что папство получало церковные десятины, отчисления-аннаты и налоги с папских поместий, фьефов; теперь каждая церковная должность, всякое предоставление привилегий, каждая индульгенция, словом, все – от кардинальской шапки до памятки пилигриму – шло на продажу. Кроме того, папство начало прибирать к рукам часть добровольных пожертвований и посмертных приношений ушедших в мир иной верующих, собирать «лепту святого Петра» с христианских стран и брать специальный налог с участников крестовых походов, хотя религиозный характер последних уже превратился в условность.

Наибольшие доходы приносила торговля церковными должностями, а таковых было немало: около семисот (по числу епархий) епископских должностей и бессчетное количество менее значимых. Папы все больше и больше приберегали бенефиции для продажи, разрушая выборный принцип. Если выборы, положим, епископа, все-таки проводились, папство брало деньги за утверждение новоизбранного. Чтобы получить бенефицию, епископ или аббат давал курии взятку, а затем в течение первого года службы расставался с примерно третью своих доходов и знал, что, когда умрет, его собственность отойдет ненасытному папе.

Угроза анафемы, наиболее жесткого наказания, накладываемого церковью за ересь и тяжкие преступления – «наказанием этим человек отвращается от истинной веры и попадает под власть Сатаны», – стала использоваться для вымогательства денег. Использовала церковь и другие пути пополнить свои доходы. Так, однажды скончавшегося епископа не хоронили по христианскому обычаю до тех пор, пока наследники не оплатили его долги, что сопровождалось смутой в епархии, ибо верующие увидели, что их епископ лежит непогребенным, не отпетый и лишенный упования на спасение.

За деньги можно было узаконить незаконнорожденных детей[2 - В 1342–1343 годах были признаны законными 614 незаконнорожденных детей, при этом 484 из них составляли дети священников.], расчленить труп для захоронения в разных местах, вступить в брак с родственником (при этом устанавливалась денежная шкала, зависевшая от степени родства новобрачных), получить разрешение на торговлю с магометанами, а новообращенный еврей мог посетить своих родителей-иудеев. Пользователи подобных услуг платили итальянским банкирам, но деньги в конечном счете оседали в папском дворце. По свидетельству Альваро Пелайо, представителя Испании в папской курии, он не раз наблюдал, как в папском дворце священники «со сладострастием считают деньги, лежащие грудами перед ними».

Особенно большие деньги папство взимало при назначении на должность с явными нарушениями. Так, папство закрывало глаза на то, что назначенец не достиг необходимого двадцатипятилетнего возраста, не был посвящен в сан и не сдал экзамен на грамотность. Однажды в Богемии в начале XIV столетия семилетнему мальчику предоставили церковный приход с годовым доходом в двадцать пять гульденов. Другому лицу дали подняться по иерархической лестнице, переступив через две ступени. Младшие сыновья знатных людей нередко становились архиепископами в возрасте от восемнадцати до двадцати двух лет. Сроки пребывания в должности предоставлялись короткие, чтобы человек перед вступлением в новую, более высокую должность вновь раскошеливался.

Продажа должностей приводила к тому, что зачастую священниками становились невежественные, а то и просто глупые люди. К примеру, епископ Дарема в 1318 году при своем посвящении в сан не смог понять и прочитать на латыни слово «загадка» (aenigmate) и в конце концов буркнул на родном языке: «Пусть это слово понимается, как звучит». В другой раз во время службы он не смог выговорить слово «цивилизованный» (metropolitanus) и в сердцах произнес: «Клянусь святым Людовиком, это слово придумал неотесанный человек!» Неподготовленные священники приводили паству в уныние, ибо считалось, что служители церкви – посредники между людьми и Богом. Хронист Генри Херефордский отмечал, что у курии можно купить всякую должность, и с возмущением восклицал: «Взгляните беспристрастно на наших священников, и тогда вы содрогнетесь от ужаса!»

Практика продажи должностей и услуг приводила к выхолащиванию религиозных установлений. Теоретически искупление за грехи можно было заслужить лишь паломничеством, но грешнику не было особой нужды отправляться в Иерусалим или Рим, если он был в состоянии купить себе индульгенцию.

Сами же папы, по словам Петрарки, «потомки бедных рыбаков Галилеи, утопали в золоте и пурпуре». Иоанн XXII, папа с хваткой Мидаса, пребывавший у власти с 1316 по 1334 год, выписал из Дамаска для своего гардероба сорок отрезов лучшей парчи, заплатив за покупку 1276 золотых флоринов, и потратил еще большую сумму на меховые изделия, включая горностаевую подушку. Экипировка его приближенных обходилась в семь-восемь тысяч флоринов в год.

Бенедикт XII и Климент VI, последовательно взошедшие на папский престол следом за Иоанном, построили на высоком берегу Роны огромный, но неудачно спроектированный дворец – пирамидальное нагромождение крыш и башен, обнесенное двенадцатифутовыми зубчатыми стенами, что придавало ему некое сходство с замком.

Ворота дворца выходили на площадь, на которой в определенное время неизменно собиралась толпа, чтобы полюбоваться на появление папы, который выезжал из ворот на ухоженном белом муле в сопровождении кардиналов, «роскошно одетых, высокомерных и алчных», как определил их сущность Петрарка. В коридорах дворца сновали легаты, отправлявшиеся выполнять различные поручения или возвратившиеся после выполнения миссии, а также многочисленные местные служащие. В приемной толпились просители, а во дворе – пилигримы, надеявшиеся на благословение папы. В залах дворца прохаживались пышно одетые приближенные к папе люди – мужчины и женщины – в сопровождении рыцарей, оруженосцев и слуг. Прислуга дворца состояла из примерно четырехсот человек, и все они – капелланы, камергеры, привратники, стражники, виночерпии и прочие – имели здесь и стол, и дом, и сносное жалованье.

Изразцовые полы замка были декорированы рисунками фантастических животных, цветов и гербов. Климент VI, поклонник всего прекрасного, имевший в своем гардеробе тысячу восемьдесят горностаевых шкур, пригласил Маттео Джованетти и живописцев из школы Симона Мартини расписать стены дворца картинами на библейские темы. Исключение он сделал для своего кабинета, на стенах которого красовались сцены соколиной охоты, травля оленя, фруктовый сад и живописный пруд с группой купальщиков – то ли женщин, то ли детей (восприятие зависело от моральных устоев созерцателя сцены).

Гости папы пировали в роскошном зале, украшенном фламандскими гобеленами и шелковыми шпалерами. На столах царствовала золотая и серебряная посуда. Эти приемы своей помпезностью превосходили празднества при королевском дворе. В сороковых годах XIV столетия Петрарка писал:

«Я живу в западном Вавилоне, где прелаты проводят время за пиршественными столами, гарцуют на белоснежных породистых скакунах, убранных золотом, которых, верно, не преминут подковать золотыми подковами, если только Господь не осудит эту вопиющую роскошь».

Петрарка считал Авиньон «отвратительным городом», изъеденным всемогущей коррупцией и утопающим в грязи и смраде. Город, наводненный посланниками, купцами, ремесленниками, астрологами, паломниками, ворами и проститутками, не справлялся, в отличие от двора, с удалением нечистот. Во дворце два нижних этажа одной из многочисленных башен были отведены под уборные, снабженные канализационной системой, что использовала кухонный водосток и воды подземных ручьев, к ней подведенных. Город же задыхался от нечистот, что отмечал посланник Арагона при папском дворе. По этой же причине Петрарка перебрался в близлежавший Воклюз.

И все же Авиньон, более доступный, чем Рим, привлекал визитеров со всей Европы: писателей, ученых, живописцев, врачей и юристов, поэтов и менестрелей. Многие находили в городе своего Мецената, пусть и нажившего состояние неблаговидным путем. Многие отзывались об Авиньоне с презрением, но все равно посещали город. Святая Бригитта, знатная овдовевшая шведка, жившая в Риме и нередко обличавшая нравы своего времени, называла Авиньон «нивой, на которой произрастают алчность и чванство, дают всходы людские слабости и пороки и процветает коррупция».

Коррупция нуждается во взаимной поддержке коррумпированных сторон, и церкви приходилось делиться доходами с королем. Так, в частности, церковь отчисляла в государственную казну часть подати, взимавшейся на организацию крестовых походов, и такое распределение этих денежных средств было в конце концов узаконено короной.

Коррупция пронизала всю церковную иерархию, во главе которой вместе с папой стояли его прелаты, подражавшие папе роскошеством одеяний. От них старались не отставать и церковники рангом ниже. В 1342 году архиепископ Кентерберийский жаловался на то, что «священники одеваются как миряне, носят верхнее платье в красную и зеленую клетку с чрезмерно широкими рукавами, обнажающими меховую или шелковую подкладку, а вдобавок к этой одежде – расшитый золотом пояс с прилаженным к нему кошелем и остроносую обувь». Кроме того, некоторые состоятельные священники держали шутов, собак, соколов, а за пределы страны выезжали в сопровождении пышной свиты.

Но не промах были и сами епископы. Купив свою должность за стоимость годового дохода, они старались возместить денежные потери за счет подчиненных им священнослужителей, вплоть до монахов и продавцов индульгенций.

Продавцы индульгенций обеспечивали людям прощение любых грехов, от чревоугодия до убийства, отменяли обеты воздержания, к примеру обет поститься, и освобождали грешников от церковного наказания. Когда им поручали собирать средства на крестовый поход, они, по словам Маттео Виллани, «у людей, не имевших денег, отбирали белье, шерстяную материю, различную домашнюю утварь, зерно и фураж». Продавцы индульгенций обещали людям спасение, злоупотребляя их доверчивостью и нуждами. Чосер в «Кентерберийских рассказах» создал образ продавца индульгенций, неприятного типа с безжизненными прядями льняных и длинных, до плеч волос, без всякой, как у евнуха, растительности на теле, с козлиным голосом и блестящими заячьими глазами, пускавшегося на всевозможные уловки и трюки, чтобы одурачивать людей.

У приходских священников деятельность продавцов индульгенций восторга не вызывала, ибо те не только освобождали грешников от церковного наказания, но и проявляли свою активность на чужой территории, собирая дань с верующих во всякое удобное для себя время – как в сельские праздники, так и в дни похорон усопших, чем наносили немалый урон доходам священников. Однако система работала, ибо продавцы индульгенций делились выручкой с папством.

По существу, продавцы индульгенций сами грешили, но еще большее недовольство вызывали другие греховодники – бессовестные монахи и члены нищенствующих католических орденов, странствующие монахи, претендовавшие на особую близость к Богу. Они славились как распутники и соблазнители женщин. В поэме XIV столетия рассказывается о том, что едва муж уходит из дому, к его жене под видом разносчика украшений приходит монах.

Лишь муж за порог,
К его жене спешит монах.
Ему неведомы и стыд, и страх.
С делом своим справляется достойно
И дарит мужу ребенка, а то и двойню.

В произведениях Боккаччо, во французских фаблио и в других ходивших в народе сочинениях того времени часто высмеивался приносившийся монахами обет безбрачия. Монахи увивались около женщин и зачастую имели любовниц. «Монах возлежал на ложе с женой рыцаря», – так начинается один из средневековых рассказов. В другом рассказе говорится о том, что «монах со своей любовницей улегся в постель». В монастыре, где Петр Пахарь служил поваром, сестра Пернелл была «сожительницей священника». Описанные Боккаччо жуликоватые странствующие монахи неизменно попадали в затруднительные и комичные положения, становясь жертвой собственного разврата. Однако в реальной жизни грехи монахов вызывали не смех, а тревогу и беспокойство, ибо вставал законный вопрос: если монахи утратили свою святость, то как они могут спасать души людей? Греховная жизнь монахов вызывала враждебность, иногда они даже подвергались физическому насилию. В хронике 1327 года безнравственное поведение странствующих монахов решительно осуждается.

В соответствии с воззрениями святого Франциска, основателя ордена францисканцев (одного из нищенствующих орденов), членам этого ордена следовало странствовать по свету, ходить босыми среди простого народа, проповедовать любовь к бедным людям и жить в святости и добре, не помышляя о деньгах и других благах мирской жизни. Однако, вопреки этим установлениям, орден францисканцев обзавелся обширными землями, строил монастыри и создал собственную «служебную лестницу». Понимая, что дела ордена расходятся с первоначальной концепцией, святой Франциск, отвечая послушнику, пожелавшему иметь псалтырь, урезонивал его: «Когда ты получишь псалтырь, тебе захочется иметь требник, а получив требник, ты, подобно прелату, сядешь на стул и с важным выражением на лице скажешь своему брату: “Брат, принеси мне мой требник”». В некоторых монашеских орденах у монахов имелись карманные деньги, да еще сбережения, которые они охотно ссужали с выгодой для себя. Монахам в некоторых монастырях ежедневно полагался галлон пива, они ели мясо, носили меховую одежду и драгоценности, имели прислужников. Втеревшись в доверие к знатным людям, францисканцы, бывало, служили у них капелланами или даже советниками, а то и трапезничали вместе с хозяевами.