Зеркальная галерея. Великая депрессия, Великая рецессия, усвоенные и неусвоенные уроки истории

10 %-ный аванс, таким образом, предполагал обязательство внести еще 40 %, что для многих претендующих на покупку недвижимости было легче сказать, чем сделать.

Внесение дополнительных денег было, разумеется, необязательным, если авансовая квитанция, которая давала право преимущественной покупки на участок земли, сначала перепродавалась другому инвестору. Чем быстрее росли цены, тем больше распространялась эта практика перепродажи авансовых квитанций. Успешные «авансовые» мальчики начали заниматься спекуляциями на рынке недвижимости, перепродавая квитанции друг другу. Они отдавали 10 %, чтобы купить, по сути, опцион на незастроенный участок с намерением тут же перепродать его по более высокой цене. Летом 1925 года, на пике роста, авансовые квитанции, по имеющейся информации, продавались и покупались по восемь раз за день[30 - Redford (1970), p. 151.]. Ясно, что флоридцам в 1920-м учиться было не на чем, и они сами могли научить парочке трюков спекулянтов на рынке недвижимости в преддверии кризиса субстандартного кредитования 2007–2008 годов.

* * *

Однако такая бурная деятельность конечно же не была бы возможной без активного участия банков. «Все финансовые ресурсы действующих банковских и финансовых организаций были в полной мере задействованы для финансирования этих спекуляций», – отмечает эксперт того времени по росту на рынке недвижимости Флориды Герберт Симпсон в своей статье с говорящим названием «Недвижимость в Депрессии» (“Real Estate in the Depression”), опубликованной в журнале American Economic Review в 1933 году[31 - Simpson (1933), p. 164.]. «Страховые компании покупали лучшие (как считалось) ипотечные закладные; консервативные банки свободно выдавали кредиты под залог недвижимости, а менее консервативные банки и финансовые компании давали кредиты практически под любой залог, – писал Симпсон. – Кредитование в сфере недвижимости было основным направлением деятельности любого банка, и тысячи новых банков создавались с конкретной целью предоставления кредитных ресурсов для продвижения конкретной недвижимости». Большей частью это были банки штатов и трастовые компании. Многие из них находились на окраинах больших городов или в пригородах, еще не полностью занятых более давними и хорошо известными банковскими организациями. Поскольку их депозиты и ресурсы предназначались для продвижения проектов недвижимости, которые реализовывались их контролирующими или связанными с ними компаниями, эти банки не останавливались практически ни перед чем, за исключением криминала – а иногда не гнушались и этим».

Среди самых злостных нарушителей были строительно-сберегательные кассы. В принципе эти организации, как и взаимосберегательные банки, занимались кредитованием членов самих организаций[32 - Разница между строительно-сберегательной кассой и взаимно-сберегательным банком заключалась в том, что члены строительно-сберегательной кассы подписывались на акции, а не вносили депозиты. Члены кассы аккумулировали акции, внося еженедельные или ежемесячные платежи в рассрочку, эквивалентные сумме, которая по их расчетам им была необходима для покупки жилья, и по очереди брали займы; по крайней мере, таким был принцип работы строительно-сберегательных касс, даже если он и не всегда соблюдался (Rose and Snowden 2013).]. Как тут не вспомнить о роли в кризисе 2008–2009 годов компании Northern Rock, которая изначально также появилась как строительное сообщество – британский эквивалент строительно-сберегательных касс. Однако не будем забегать вперед.

Нормы регулирования деятельности строительно-сберегательных касс постоянно менялись и зачастую слабо соблюдались[33 - Регулируемый сектор ипотечного кредитования в 1920-х был сравнительно небольшим: он включал в себя взаимно-сберегательные банки, коммерческие банки штатов и национальные банки, которым были предоставлены полномочия выдавать кредиты на недвижимость в 1913 году.]. Отсутствие более строгих норм частично отражало уверенность в надежности фондирования таких организаций. Членам организаций скорее принадлежали доли, нежели депозиты, и они не могли ликвидировать их по своему желанию. Это уберегло строительно-сберегательные кассы от проблемы массового снятия вкладов. Кредиты были обеспечены, как считалось, надежной недвижимостью. Строительно-сберегательные кассы использовали минимальный объем заемных средств; они не эмитировали долговые обязательства для увеличения акционерного капитала. К сожалению, эти обнадеживающие соображения не принимали во внимание тот факт, что те, кого эти организации кредитовали, сами были по уши в долгах. Они не принимали во внимание тот факт, что не все инвестиции в недвижимость были абсолютно надежными[34 - Таким образом, хотя строительно-сберегательным кассам и не грозило массовое изъятие средств, они все равно могли стать неплатежеспособными из-за распространенных дефолтов по платежам по акциям, как это случилось в 1930-х.].

Модель строительно-сберегательных касс хорошо работала в XIX веке. А теперь эта модель была взята на вооружение застройщиками для удовлетворения собственных амбиций и достижения собственных целей. Строительно-сберегательные кассы было легче учредить, чем кредитную организацию, и застройщики учреждали их для финансирования проектов строительства жилой недвижимости[35 - По словам Сноудена и Джеймса (Snowden and James (2001, p. 5)), «многие строительно-сберегательные кассы были второстепенным бизнесом и располагались на вторых этажах офисов – чаще всего они были „придатком“ компаний, занимающихся недвижимостью или страхованием».]. Совет директоров в такой организации мог и присутствовать, однако контроль был слабым. Совершенно не соблюдался принцип выдачи ипотечных кредитов только надежным заемщикам, чтобы выплачивать прибыль своим членам. Строительно-сберегательные кассы стали лидерами в выдаче кредитов с низким первоначальным взносом. Они выдавали второй ипотечный кредит на 30 % стоимости недвижимости, как только заемщик получал стандартный первый кредит (обычно на 50 %) через банк или страховую компанию, в результате чего эффективный первоначальный взнос снижался до 20 %[36 - По мере раздувания пузыря и роста обеспокоенности банков в отношении риска дефолтов строительно-сберегательные кассы заняли эту нишу и стали предлагать и первые, и вторые ипотечные займы. Эти парные ипотечные займы назывались split loans (ссуды с раздельным графиком погашения) – эта терминология и практика вернутся на жилищный рынок спустя 80 лет.].

Также все большую популярность в качестве источника финансирования строительства приобретала секьюритизация (конвертация долговых обязательств в ценные бумаги). В 1920-х годах застройщики выпустили обеспеченные недвижимостью облигации на сумму приблизительно 10 млрд долл. Третья часть этих облигаций была обеспечена процентными платежами по ипотечным жилищным кредитам, а оставшаяся часть – будущим доходом от сдачи в аренду коммерческой недвижимости. Большая часть этих облигаций была представлена облигациями, обеспеченными одним объектом недвижимости, выпущенными для финансирования индивидуальных многоэтажных офисных зданий, многоквартирных домов и театров, хотя были и более сложные инструменты, известные как гарантированные сертификаты участия в ипотечном пуле – сейчас они бы назывались «сквозными» ипотечными ценными бумагами. Более сложные облигации, выпущенные компаниями, проверяющими полноценность прав собственности на недвижимость и предоставляющими ипотечные гарантии, и обеспеченные коммерческой недвижимостью облигации были не такими свободно обращающимися. Чтобы склонить инвесторов к их покупке, эмитент гарантировал держателю купон (ставка процента по облигации) в размере 5 %.

Это конечно же означало, что компании, проверяющие полноценность прав собственности на недвижимость, или страховая компания попадали «на крючок», если прибыль по инвестициям, в отношении которых были выпущены облигации, оказывалась меньше, чем ожидалось[37 - Согласно законодательству штата Нью-Йорк (поскольку большинство таких компаний имело головные офисы именно в этом штате) компании, проверяющие полноценность прав собственности на недвижимость и предоставляющие ипотечные гарантии, должны были иметь резервный фонд на этот случай, однако минимальный уровень резерва должен был соответствовать определенному проценту уставного и добавочного капитала, а не проценту находящихся в обращении облигаций (White 2013).].

На практике страховые компании не только гарантировали облигации, но и включали их в свои собственные портфели. Учитывая, что по казначейским облигациям процентные ставки были очень низкими (поскольку политика Стронга опиралась на международные интересы), обеспеченные недвижимостью облигации были привлекательной альтернативой. В период с 1920 по 1930 год доля активов компаний по страхованию жизни, обеспеченных ипотечными закладными, выросла с 35 до 45 %. Такие ценные бумаги также предлагались населению инвестиционными банками, которые их выпускали и распространяли. Инвесторы полагались на «доброе имя» (каким бы оно ни было) эмитента. Мало оснований считать, что они как-то различали эти облигации, требуя высокую доходность за рискованность ипотечного пула[38 - Такой вывод по результатам исследования рынка сделали Гоцманн и Ньюман (Goetzmann and Newman (2010)).]. Таким способом огромные суммы денег от индивидуальных инвесторов направлялись в сферу строительства коммерческой и жилой недвижимости. Однако, как оказалось, такие облигации, особенно выпущенные в самый разгар бума на рынке недвижимости, не имели особого успеха в 1930-х.

Этот рынок облигаций, обеспеченных одним объектом недвижимости, напоминает, что наряду со стремительным ростом строительства жилой недвижимости во Флориде наблюдался также и бум на рынке строительства коммерческой недвижимости в Чикаго, Нью-Йорке и Детройте[39 - Этот бум в Детройте также отражал важность появления автомобилей в этом десятилетии. Однако Флорида тоже не отставала – популярные журналы типа Atlantic Monthly печатали объявления инвестиционных компаний, таких как The Filer-Cleveland Co., предлагающих индивидуальным инвесторам облигации с купоном в 8 % – исключительно высокий процент по тем временам, – обеспеченные первой ипотечной закладной по доходной коммерческой недвижимости в Майами.]. 1920-е годы стали десятилетием небоскребов. Для строительства высотных зданий было расчищено больше земли, чем в любое другое десятилетие XX века. Бум строительства небоскребов отражал достижения в строительстве, в том числе и появление более износоустойчивых стальных рамных конструкций, более эффективных двигателей лифтов и применение принципов Тейлора (анализ трудовых движений) в отношении труда строителей. Но также этот бум отражал и новую финансовую модель, когда здания строились не просто как офисы для компаний, а в качестве финансовых инвестиций, в надежде, что площади можно будет сдать арендаторам, которые будут платить за них деньги. Знаменитый небоскреб корпорации Chrysler в Нью-Йорке, строительство которого началось в 1928 году, был штаб-квартирой Chrysler Corporation, но также сдавался в аренду многим компаниям – от Pan American Airways до Adams Hats.

Рост на рынке коммерческой недвижимости достиг полного расцвета позднее, чем на рынке жилой недвижимости. Но пузырь на этом рынке тоже был необоснованно раздутым. И когда он лопнул, это тоже привело к крупным дисбалансам.

* * *

И все же ничто не могло сравниться с тем, что происходило на рынке недвижимости Флориды. Самые безумные спекуляции были в Майами. В Орландо рост был более сдержанным, а Джексонвилла он достиг уже поздно – возможно, это способствовало неудаче Понци. Население округа Дейд в период с 1920 по 1925 год выросло в три раза. Оценочная стоимость недвижимости в Майами выросла еще быстрее – с 63 млн долл. в 1922 году до 421 млн долл. в 1926 году. На тот момент каждый третий житель к тому времени уже города с населением 80 000 человек занимался недвижимостью в той или иной форме. На самом пике роста «риэлторы медленно пробирались сквозь толпы на Флеглер-стрит… выкрикивая свои предложения под аккомпанемент музыки оркестров, которые нанимались крупными застройщиками… Временами из-за большого количества риэлторов по тротуарам нельзя было пройти»[40 - Цитата из работы George (1986), p. 34. Флеглер-стрит назвали в честь Генри Флеглера из знаменитой Standard Oil, который был инициатором строительства железных дорог во Флориде и (неслучайно) продления их до Майами.]. Агенты предлагали проспекты уже на вокзалах, едва сойдя с поезда. Газеты кишели объявлениями о недвижимости. К концу 1925 года ежедневные выпуски Miami Herald, которые до этого состояли не более чем из 20 страниц, «потолстели» до 88 страниц.

Появился дефицит рабочей силы, несмотря на приток строителей, многие из которых жили в палатках. Джордж Меррик, продемонстрировав свой талант к продвижению проектов, построил палаточный лагерь на 375 палаток на окраинах своего участка и назвал его Cool Canvas Cottages at Coral Gables (великолепные парусиновые коттеджи в Корал Гейблс). Дефицит рабочей силы сопровождался дефицитом строительных материалов, который усугублялся решением железнодорожной компании Florida East Coast Railway наложить мораторий на новые поставки. Кроме того что сортировочная железнодорожная станция Майами была забита 2200 грузовыми вагонами, движению поездов мешали отчаянные попытки перегруженной железной дороги проложить вторую колею. Поскольку железнодорожные поставки «встали», к доставке строительного материала были привлечены пароходы и парусные суда. Вскоре доки Майами и Майами-Бич были настолько загромождены, что разгружать грузы стало невозможным. В сентябре пароходные компании последовали примеру железной дороги и наложили эмбарго на поставки мебели, строительной техники и строительных материалов.

Все это говорило о том, что пузырь скоро лопнет. Что стало причиной того, что он лопнул, точно сказать нельзя, как и всегда в случаях с пузырями. Возможно, одной из причин стала коррекция на фондовом рынке: индекс S&P Composite упал на 11 % в период с февраля по май 1926 года. Нетипично холодная зима, за которой последовало жаркое лето, не убедило покупателей жилья во Флориде в умеренности климата. В декабре 1925 года тропический циклон разрушил первозданные северо-восточные пляжи штата, чем нанес рынку в буквальном смысле слова очередной удар. Затем последовал ураган 4-й категории, который американское Метеорологическое управление назвало «возможно, самым разрушительным ураганом за всю историю США», – он ударил по Майами 18 сентября 1926 года. Во время наводнения погибли три жителя Майами-Бич, еще сотня – в самом Майами[41 - То, что многие жители были недавно прибывшими, возможно, объясняет, почему они не сумели должным образом подготовиться к природным катаклизмам, что и привело к таким печальным последствиям.]. С загородного дома Карла Фишера сорвало крышу. Конгрегационалистская церковь в Коралл Гейблс стала центром оказания помощи, хотя Джордж Меррик предназначал ее несколько для других целей.

Тем временем обеспокоенность ситуацией во Флориде перекинулась и на другие штаты. Двадцать тысяч жителей Саванны (Джорджия) двинулись во Флориду, привлекаемые ростом на рынке недвижимости, чем обеспокоили членов городского совета. Инвесторы, жаждущие вложиться в недвижимость Флориды, сняли со сберегательных вкладов в Массачусетсе около 20 млн долл. Банкиры северо-восточных штатов и на Среднем Западе стали опасаться потерять депозиты и доходные активы.

Обеспокоенные оттоком населения и депозитов, а также благополучием жителей, власти критиковали такие «перегревы». Банкиры в Огайо разместили в газетах объявления, предупреждающие об опасности вести бизнес с флоридскими застройщиками. Начальник управления торговли штата Сайрус Лохер и шериф Норман Бек самоотверженно поехали во Флориду, чтобы из первых рук узнать, что происходит на рынке. В целях защиты интересов мелких инвесторов они порекомендовали запретить компаниям, продающим ценные бумаги, обеспеченные недвижимостью Флориды, вести бизнес в их штате. Законодательное собрание штата послушно приняло закон, запрещающий подобную практику[42 - Обеспечение исполнения этих мер – уже другой вопрос. Об эффективности законов, регулирующих выпуск и продажу ценных бумаг, рассказывается в главе 16.]. Антифлоридская пропаганда утверждала даже, что в штате невозможно найти хорошее мясо и что опасные рептилии угрожали безопасности крупных населенных пунктов[43 - Sessa (1961), p. 41–43.]. Ассоциация частных предприятий Better Business Bureau в США, расследующая ситуацию на рынках Флориды, обнаружила признаки распространенного мошенничества и была готова опубликовать свои выводы. Арест и судебное преследование Понци тоже сделали плохую рекламу штату.

Как это обычно бывает на рынках недвижимости, сначала упали объемы сделок, а через некоторое время и цены. Доходы местных правительств резко снизились, амбициозные муниципальные проекты в сфере строительства были заброшены. Финансовые последствия не заставили себя ждать. Объемы безналичных расчетов между банками в Майами сократились на две трети[44 - Согласно показателям с марта по декабрь 1926 года.]. Сто пятьдесят банков во Флориде и соседней Джорджии обанкротились – большинство из них были членами сети Манли-Энтони, названной так из-за того, что все эти банки принадлежали или находились под контролем двух банкиров – Джеймса Р. Энтони и Уэсли Д. Манли, бизнес которых был сильно завязан на спекуляциях в сфере недвижимости, и не в последнюю очередь в форме инвестиций в проект Корла Гейблс Дэвида Меррика[45 - Банковские сети (возникающие, когда одни и те же владельцы приобретают несколько банков с целью обойти законы, запрещающие открывать филиалы) сыграли важную роль в банковском кризисе 1930-х, о чем говорится в главе 8. По словам Викерса (Vickers (1994)), сеть Манли – Энтони выдавала огромные кредиты не только под проект Корал Гейблс Меррика, но и даже под более амбициозный проект строительства Бока-Ратон такого же шустрого дельца, как Понци, Аддисона Минсера. Есть признаки, что сеть обанкротилась еще до того, как лопнул пузырь на рынке недвижимости, из-за инсайдерских кредитов автомобильным дилерам и другим предприятиям Манли и Энтони. Сеть осталась в бизнесе из-за попустительства регуляторов, однако это не могло продолжаться бесконечно из-за спада на рынке недвижимости. После того как пузырь на рынке недвижимости лопнул, строительную корпорацию Минсера поглотила чикагская Central Equities Corporation, принадлежавшая вице-президенту Чарльзу Дауэсу и его братьям. The Central Equities Corporation вывела все активы из строительной корпорации и его главного кредитора Palm Beach National Bank, а затем обанкротила их. Тот самый Чарльз Дауэс сыграл важную роль в финансовой реабилитации Европы начиная с 1924 года и в банковском кризисе в Чикаго в 1932 году (См. главы 3 и 10 соответственно).]. Убытки вкладчиков составили около 30 млн долл. Сам Манли был арестован за участие в мошеннических сделках в попытке спасти оставшиеся активы от конкурсного производства. Во время его защиты адвокаты ссылались на психическое расстройство клиента.

Финансовые последствия не распространились дальше Флориды и Джорджии. Тем не менее эти события поумерили пыл банкиров и покупателей жилья. Число строящихся жилых домов по стране упало с 850 000 в 1926 году до 810 000 в 1927 году, 750 000 в 1928 году и 500 000 в 1929 году, несмотря на то что в экономике не наблюдалось сопоставимого спада.

* * *

Задним числом многие утверждали, что ФРС должна была сделать больше для предотвращения бума на рынке недвижимости. Это ограничило бы перегрев в финансовой системе и предотвратило разрушительные банкротства банков на юге. Это умерило бы давление на экономическую активность, которое начало чувствоваться в самый неблагоприятный момент, ближе к концу 1920-х.

Однако меры в адрес одного сектора – жилищного строительства – привели бы к возникновению тех же дилемм, что и таргетирование обменного курса фунта стерлингов – доллара. Внимание ФРС тогда было бы отвлечено от фундаментальной задачи обеспечения «эластичных денег», что имело бы неблагоприятные последствия для экономической стабильности. Использование монетарной политики для подавления финансовых дисбалансов могло привести к разгрому экономики.

Через несколько лет, когда был бум на Уолл-стрит, эта же дилемма появилась вновь. Тогда стоял вопрос, должна ли ФРС повысить процентные ставки в ответ на рост на фондовом рынке, чтобы предотвратить развитие более серьезных финансовых дисбалансов и рисков. В качестве альтернативного варианта регулятор мог продолжать подстраивать монетарную политику под нужды реальной экономики и бороться с финансовыми дисбалансами другими способами. Он мог придерживаться политики, которая сегодня называется макропруденциальной, а тогда называлась «прямым давлением», то есть попытаться ограничить выдачу банками кредитов непосредственно финансовым рынкам[46 - Подробно о политике прямого давления рассказывается в главе 3.].

В конечном итоге ФРС выбрала первый вариант, то есть повышение ставок. Последствия были далеко идущими.

Глава 2. Золотой глобус

Перегрев на финансовом рынке быстро перебросился с Флеглер-стрит на Уолл-стрит. Те же низкие процентные ставки и ожидания быстрого роста, которые «подогревали» спекуляции в сфере недвижимости, стимулировали и инвестиции в акции и облигации. Энтузиазм по отношению к акциям, кроме того, поддерживался излишне оптимистичными ожиданиями прибыли от нового поколения IT-компаний, если можно употребить такой анахронизм. Так же как в 1990-х интернет был площадкой для продвижения инвестиций в интернет-компании, в 1920-х радио использовалось для стимулирования инвестиций в радио. Акции Radio Corporation of America (американская радиовещательная корпорация) с самого момента выхода их на биржу в 1924 году входили в список наиболее активно продаваемых и покупаемых акций на Уолл-стрит.

Такой популярности акций RCA и других спекулятивных акций способствовал и пример таких «инсайдеров» с Уолл-стрит, как Уолтер Крайслер и братья Фишер, которые учредили Fisher Auto Body. Будучи по большей части ветеранами автомобильной отрасли, эти люди объединились под руководством эксцентричного основателя General Motors Билли Дюранта, который увлекся игрой на бирже. Под руководством Дюранта они сформировали синдикаты для покупки акций RCA. На первых страницах изданий они трубили о растущих акциях RCA, привлекая мелких инвесторов и тем самым еще больше раздувая цены. В этот момент синдикат распродавал акции, фиксируя прибыль, и весь рост, достигнутый к тому времени, таким образом, аннулировался[47 - Brooks (1969), p.65–66.].

Но даже эти манипуляции не мешали расти «любимчику» рынка. В период с 1925 по 1929 год цена акций RCA увеличилась более чем в десять раз с поправкой на дробление акций. Акции RCA были первыми настоящими акциями роста, коэффициент «цена/доход» в конечном итоге превысил 70. Однако компания не выплачивала дивиденды до 1937 года.

Акции RCA отражали общий тренд. С начала 1926 до середины 1929 года индекс Доу-Джонса рос без существенных перебоев. Можно ли это считать пузырем и в какой момент он начал надуваться – спорные вопросы. Наводит на размышления тот факт, что индекс Доу-Джонса и корпоративные дивиденды в 1927 году росли синхронно, как будто рост акций отражал рост доходов компаний. Однако в 1928 году взаимосвязь между ценой акций и дивидендами прервалась. С этого самого момента начался бум – а по мнению некоторых, начал надуваться пузырь – на Уолл-стрит[48 - Не расходится с этим наблюдением и Галбрайт (Galbraith (1954)), который вслед за Алленом (Allen (1931)) датирует начало формирования пузыря мартом 1928 года.].

Сколько было экспертов, столько было и мнений относительно роста котировок. Эксперты указывали на ожидания ускоренного роста дивидендов за счет установки электродвигателей и появления конвейерных линий сборки. Компания General Motors была одной из первых, кто распознал потенциал этих инноваций под руководством выпускника Массачусетского технологического института Альфреда П. Слоуна, который заменил Дюранта, когда того в 1920 году вынудили уйти из-за больших долгов компании[49 - Формально контроль в General Motors перешел к Пьеру дю Пону, еще одному выпускнику Массачусетского технологического института, однако дю Пон быстро назначил Слоуна своей правой рукой.]. В 1928 году GM отчиталась об исключительно высокой прибыли, что заставило инвесторов поверить, что у других передовых в технологическом плане компаний дела пойдут так же успешно. Однако инвесторы не учли, что высокая прибыль GM, возможно, объяснялась тем, что Генри Форд закрыл завод Highland Park в мае 1927 года с целью переоборудовать его с выпуска Модели T на Модель A, из-за чего покупатели перешли к его конкуренту. Однако искушенные инвесторы этого не поняли, поскольку руководство GM в лице Слоуна (который был пионером не только в научных методах управления, но и во взаимоотношениях с инвесторами) сделало все, чтобы убедить инвесторов, что рост прибыли был заслугой GM[50 - Действия Слоуна описывает Маршанд (Marchand (1991)).].

Еще одним очевидным подозреваемым, как всегда, была ФРС. В 1927 году федеральные резервные банки вновь снизили учетные ставки, чтобы ослабить давление на Банк Англии. Британия все еще пыталась снизить высокие затраты на оплату труда, которые увеличились в результате возврата к золоту в 1925 году. В 1926 году в стране прошла забастовка шахтеров, которые протестовали против требований работодателей согласиться со снижением зарплат на 25 %. Кроме того, План Дауэса от 1924 года, который установил новый порядок репарационных выплат Германии после Первой мировой войны, позволил стране делать выплаты путем экспорта угля[51 - Подробнее о плане Дауэса см. главу 3.]. Возврат Германии на международный угольный рынок привел к снижению цен, в результате чего британской промышленности все больше приходилось думать о снижении затрат любыми средствами.

* * *

Забастовка шахтеров длилась шесть недель, во время которых добыча и экспорт были приостановлены. В результате британский платежный баланс ухудшился, а Банк Англии потерял часть золотых запасов. Однако шахтеры были не единственной проблемой Нормана. Не очень приятные действия последовали со стороны центральных банков Германии и Франции. Сначала Рейхсбанк, а затем и Банк Франции начали выводить золото из Лондона. Центральные банки Германии и Франции волновали трудовые конфликты в британской промышленности. И они не без оснований считали золото более надежной валютой, чем фунт стерлингов.

Потеря золотых запасов заставила Нормана сохранять высокие процентные ставки, из-за чего финансовая конъюнктура стала еще более жесткой. Британской экономике еще труднее стало встать на ноги.

Чтобы понять, что стало причиной этих трений, нам надо оглянуться назад и проанализировать проблему, стоявшую перед монетарными экспертами, которые пытались восстановить торговый и платежный баланс Европы после Первой мировой войны. Как и Бенджамин Стронг, они были убеждены, что золотой стандарт является единственным прочным фундаментом. Однако их беспокоило, что им могло не хватить золота, чтобы достаточно глубоко «забить сваи». Зарплаты и цены резко выросли во время Первой мировой войны, однако о запасах золота нельзя было сказать того же, учитывая проблемы в добывающей промышленности. Единственным способом решения этой проблемы было снижение зарплат и цен. Однако в политическом плане в послевоенное время это было не очень правильным решением. Круг избирателей расширился – людям, которые так самоотверженно сражались на передовой, больше невозможно было отказать в праве голоса. Рабочее движение стало более воинственным, что подтвердила забастовка британских шахтеров.

По этим причинам политику снижения зарплат и цен стало теперь не так просто применить. Дополнительные запасы золота для обеспечения увеличившейся денежной массы, соразмерной с выросшими ценами, также не могли по мановению волшебной палочки появиться из воздуха или из-под земли. Оставалось одно решение – найти замену золоту, которую смогли бы использовать центральные банки в дополнение к золотым запасам, чтобы обеспечить выпуск денег и кредитов. Очевидной заменой были облигации, выпускаемые министерствами финансов США и Великобритании, которые, по сути, были так же надежны, как и золото, – их можно было бы легко обменять на желтый металл, как только золотой стандарт будет восстановлен.

Идея о том, что центральные банки должны заменить свои золотые запасы на правительственные обязательства (например, Британии) была с энтузиазмом представлена британской делегацией на международной конференции, проводившейся в Генуе в 1922 году с целью наконец решить эти вопросы. Эта идея была встречена, мягко говоря, со смешанными чувствами другими европейскими странами, которые предполагали, что их ценные бумаги не будут обладать таким же привилегированным статусом.

Более того, все, что хоть отдаленно напоминало ослабление принципов золотого стандарта, с опаской воспринималось странами, которые в первой половине 1920-х испытали галопирующую инфляцию; Германия, разумеется, была классическим примером такой страны. Гиперинфляция, которая достигла своего высшего пункта в Германии в 1923 году, казалось, была навечно высечена в коллективном сознании нации. Она имела место, когда от золотого стандарта временно отказались. Конечно, сложно представить, что такая высокая инфляция могла быть зафиксирована, если бы денежная масса была привязана к запасам золота. Во Франции инфляция никогда не достигала таких экстремально высоких значений, однако она имела такие же разрушительные социальные последствия. Во Францию инфляция также пришла, когда золотой стандарт временно не использовался. А стабилизация инфляции также совпала с возвратом к золотому стандарту. Французские и немецкие власти старались любым способом не допустить инфляции, поэтому приняли особенно жесткую форму золотого стандарта. Политика, которая стала результатом такой доктрины, в конечном итоге создала трудноразрешимые задачи не только для Германии и Франции, но впоследствии и для Великобритании, и для США, и для всего мира в целом.

Инфляция почти всегда и везде является монетарным явлением, однако в Германии и во Франции она была по большому счету скорее политическим явлением. В основании ее лежал конфликт Германии и Франции в отношении репараций и расхождение во мнениях относительно того, кто будет нести расходы по этим выплатам, а также по базовым социальным услугам – бизнес или простые работники. После подписания Версальского мирного договора в знаменитой Зеркальной галерее союзническая комиссия по репарациям установила размер репараций, которые должны быть выплачены Германией, на уровне 269 млрд золотых марок, что соответствовало почти 200 % ВВП[52 - Протокол, устанавливающий «окончательный» размер репараций, был подписан в 1921 году. Эта и другие цифры по репарациям в тексте основаны на расчетах Вебба (Webb (1988)).]. Эта огромная сумма была нереалистичной и недостижимой, как утверждал Джон Мейнард Кейнс, ведущий представитель Министерства финансов на Парижской мирной конференции, в книге The Economic Consequences of the Peace («Экономические последствия мира»), напечатанной в декабре 1919 года (благодаря этой книге он стал публичной фигурой). С экономической точки зрения заставить страну экспортировать больше, чем она импортировала, чтобы переводить большие суммы денег за рубеж, грозило обратить соотношение импортных и экспортных цен в Германии против нее, что еще больше осложнило бы осуществление выплат до такой степени, что даже могло сделать их невозможными[53 - Над этой «проблемой трансферта» Кейнс и Бертиль Олин бились в 1920-х (Keynes 1929, Ohlin 1929).]. С политической точки зрения репарации, мягко говоря, подогревали международную напряженность.

Кроме того что требования союзников по репарациям были непомерно высокими, выплаты должны были продолжаться в течение 42 лет. Навязывание этого тяжелого бремени будущим поколениям заставляло постоянно задавать вопрос о том, кто был виноват в развязывании войны и в поражении. Это, в свою очередь, способствовало возникновению споров в отношении того, кто теперь должен нести расходы по возмещению убытков. Социалисты настаивали, что бизнес должен заплатить путем разового налога на активы компании – так называемой конфискацией реальной стоимости. Весной 1921 года министр экономики, член социально-демократической партии Германии Роберт Шмидт внес предложение, чтобы обеспеченные граждане передали 20 % своих акций и облигаций и заплатили налог в 5 % от стоимости земельных владений. Бизнес и владельцы недвижимости, как и следовало ожидать, пришли в ужас от таких перспектив. В качестве альтернативы они внесли конструктивное предложение – повысить налоги с продаж и акцизы, тогда все расходы можно было бы удобно переложить на плечи работников.

Опять же, как и можно было ожидать, тот факт, что значительная часть налоговых доходов уйдет на финансирование выплат за рубеж, укрепил оппозицию в отношении любого повышения ставок налогов с обеих сторон. В итоге было принято решение повысить налог с продаж и акцизы, однако этого не хватало, чтобы заткнуть дыру в бюджете.

* * *

Несмотря на эти ограничения, правительство Германии изначально придерживалось политики соблюдения договоренностей. Соблюдение означало в данном контексте попытки выполнять условия репарационного договора в надежде, что хорошее поведение будет вознаграждено. Однако вознаграждение не слишком занимало мысли французских властей, у которых были свои проблемы, в которых они винили Германию. В частности, французские правые считали экономические и финансовые уступки признаком слабости, который будет только стимулировать националистические тенденции в Германии. А учитывая влиятельность правоцентристской коалиции Bloc National, которая была у власти с 1919 года, компромисс был маловероятен.

В январе 1923 года французы дали однозначный ответ на просьбы Германии об уступках. По указанию председателя Совета министров и министра иностранных дел Раймона Пуанкаре французская армия вновь вошла в Рурский регион, западную индустриальную конгломерацию Германии, с целью насильственного обеспечения исполнения Германией своих репарационных обязательств. Работники железных дорог и шахт начали забастовки, а Рейхсбанк по указанию правительства печатал бумажные марки, которыми предприятия платили зарплаты своим работникам.

Роль Пуанкаре в этих событиях, а также в последующей инфляции и стабилизации во Франции была неоднозначной. Французский лидер родился в 1860 году в городе Бар-ле-Дюк, недалеко от восточной границы Франции. Ребенком он был рассудительным и благоразумным; рассказывали, что он всегда носил с собой в лицей зонтик, независимо от погоды. За неделю до его одиннадцатого дня рождения в 1871 году, после поражения французской императорской армии, прусские войска оккупировали его родную Лотарингию. Комната юного Раймона была занята прусским офицером, и семье пришлось почти три года довольствоваться верхним этажом дома.

Можно представить, что все эти события сформировали непреклонное отношение зрелого Пуанкаре к Германии, его отказ идти на уступки по вопросам репараций и его готовность использовать военную силу для обеспечения репарационных выплат. По словам британского премьер-министра Дэвида Ллойда Джорджа, «Пуанкаре был лотарингцем, родившемся в провинции, неоднократно страдавшей от разгрома и опустошения тевтонцами… он сам дважды был свидетелем оккупации его родной земли немецкими войсками [во второй раз – во время Первой мировой войны]… Пуанкаре холоден, сдержан, непреклонен, приверженец непреложного и точного соблюдения буквы закона. Он не способен ни на уступки, ни на хорошее отношение»[54 - Lloyd George (1932), p. 67.].

Эта оценка является жесткой и снисходительной, как нередко и другие оценки своих политических соперников Ллойдом Джорджем[55 - Более поздние отзывы подтверждают это описание Пуанкаре как «холодного, сдержанного и неэмоционального» человека (Wright, 1942, p. 24), однако не создают впечатление такого преувеличенно резкого антигерманского настроя. Согласно некоторым данным в том, что Пуанкаре вернулся к власти в январе 1922 года, Ллойд Джордж мог винить только себя – это объясняет тот факт, почему он был так удручен этим. Британский премьер-министр пригласил своего французского коллегу Аристида Бриана на партию в гольф. Этого доказательства того, что он имел дружеские отношения с британским лидером, который выступал за компромиссное решение по репарациям, было достаточно, чтобы Бриана отозвали в Париж и заменили Пуанкаре (Keiger 1997).]. Однако она делает более понятными мотивы, которые определяли настрой французских лидеров в отношении вопроса репараций.

* * *

Одним из последствий оккупации Рурской области стала неустойчивость финансового положения Веймарской республики. Тогда как стоимость товаров и услуг, покупаемых правительством, росла синхронно с уровнем цен, налоги уплачивались по доходам, полученным ранее, и, таким образом, отставали. Фиксированный налог в 10 % на зарплаты, взимаемый у источника, оставался в руках работодателей в течение двух недель, а затем выплачивался правительству. В период, когда цены в течение двух недель увеличивались в два раза, последствия такой практики для государственных финансов были ужасающими.