Драма 11

– Пьяный уже, небось?

– Пока нет.

– Ты же помнишь…

– Помню. У меня нет проблем с памятью, дядя.

– Послушай, дело серьезное. Это может быть настоящая бомба! Не подведи, племяш!

– Я пока не уверен, хочу ли здесь оставаться дольше двух дней. Но постараюсь выполнить эту работу быстро и качественно.

– Хорошо. Как ты там вообще? Что интересного?

– Да вот, в говно наступил…

– Ай, все, давай!

Запись 2

Тот же день

Мотор нес меня вниз с горы – вымытого и надушенного превосходным французским парфюмом и готового ринуться с головой в исполнение миссии, ради которой я и прибыл на сей край света. На мне был костюм от «Прада», который приятно облегал распаренное благоухающее тело, а настроение постепенно улучшалось, ведь за бутылкой вина сразу же последовал виски, ибо я решил, что ехать трезвым – авантюра сомнительного характера. Старенькая «Волга» была ухожена, если не считать пару потертостей на пластике и дыру на обшивке сиденья. Водитель Иван входил в число редких дарований в деревне, кто вообще умел управлять автомобилем. Водительского удостоверения, конечно, у него не было – в таких местах нет надобности в документах, но рулил он весьма прилично, к тому же Артем заверил меня, что это самый ответственный и дисциплинированный житель Большой Руки. Основываясь на его рекомендациях, я и взял себе в водители именно этого трудягу. Это был светловолосый бледный парень лет двадцати пяти, в блестяще отглаженной белой рубашке, в брюках со стрелками, которые он натягивал выше пупа, и в протертых, но начищенных и ухоженных туфлях. Иван был человеком скромным и исполнительным, судя по резюме, а также обладал дисциплиной и выдержкой. Что ж, мне предстояло проверить столь смелые заверения на личном опыте.

В зеркале заднего вида, помимо Ваниных пристальных взглядов, я обнаружил и свое отражение. Бледное выбритое лицо со впалыми щеками, светло-серые грустные глаза, едва алые губы и тонкие ухоженные брови. Нос мой был больше среднестатистического, лоб свободен от морщин, шея была тонкой и длинной, а темные короткие волосы поблескивали, аккуратно уложенные специальным средством. Попахивало истинным дворянином, которого волею судьбы занесло в жуткую крестьянскую клоаку. В свои двадцать три я выглядел на тридцать два, но это ли не преимущество для мужчины, не привыкшего подавлять свои сексуальные слабости? Я носил костюмы исключительно частного покрова, духи заказывал в Париже, обувь – в Риме, сигары – на Кубе, там же – ром и иногда кубинок для эксклюзивных оргий, которые мы часто устраивали с моим другом Гариком. Ах да, дорогой читатель, наверное, стоит разъяснить происхождение моего состояния, ибо я свойственный мне образ жизни давно принимаю за норму, но вот человек сторонний и далекий от подобных феерий безумия может задаться соответствующим вопросом. Что ж, по порядку. Я родился в тысяча девятьсот девяносто пятом году, а за три года до этого батя мой в одночасье из какого-то третьесортного отставного функционера превратился во владельца нескольких заводов в Сибири. Золото, металлургия, газ. Эти три слова навсегда определили мою дальнейшую судьбу. Как человек партийный, пускай и низкого разряда, папка мой водил дружбу с разными высокопоставленными личностями, и один из его давних приятелей, чекист с весьма сомнительной репутацией, предложил ему провернуть операцию по почти легальному захвату этих самых сибирских заводов. Операция была завершена с успехом по образу и подобию прочих схожих делишек, благодаря которым весьма недалекие, но наглые и удачливые советские бездарности взлетели до невиданных ранее высот. В подробности тогдашних дел я не вдавался, но именно с тех пор на голову нашу посыпались купюры самых разных номиналов. Став богачом, папка бросил свою первую жену – советского покроя тетку с животом как у Будды и характером как у Цербера, и женился на двадцатилетней модели каких-то древних польских кровей. Обедневшие пращуры ее были графами Речи Посполитой, так что фамилия моего отца, взявшего графиню в жены, была официально внесена в реестр дворянских родов и мы даже получили свой герб. Эта польская модель родила меня. Единственное, за что я мог бы сказать ей спасибо, так это за греческий профиль, который не раз помог мне затащить на постельные баталии таких нимф, о которых не мечтал и сам Зевс. Ну, и за герб тоже спасибо. Воспитанием моим модель не занималась, блядуя сутки напролет, пока батя шатался по своим заводам на северах и решал вопросы с местными пацанами. Мать в это время активно покоряла город на Неве, куда ее папка перевез из захолустного Вроцлава. Умерла она от передоза, когда мне было девять. Классика жанра. Папаша был настолько занят, что приехал в Питер только через неделю после похорон. А на следующий день, подписав какие-то бумаги, снова уехал. Бумаги те определили мою дальнейшую судьбу, и меня вместе с нянькой отправили в Париж. Там я учился в частной школе, потом поступил в Сорбонну и окончил сей университет с отличием. Правда, пару раз приходилось прилетать лично папке, чтобы меня не вышибли за траву сначала на третьем, а потом и на пятом курсе за кокаин. Батя все понимал, спасибо мамке, которая натренировала его в делах наркоманских. В такие моменты, когда после всех моих похождений мы оставались наедине, он не ругал меня, не бил, не читал нотаций, как это обычно делали родители провинившихся чад. Он смотрел на меня какое-то время то ли с отвращением, то ли пытаясь выдавить из себя хоть что-то, а потом просто разворачивался и уходил. Молча. Оставляя после этих встреч лишь неприятные послевкусия надуманной родительской заботы. Оценки у меня были высокие, учиться было легко, но скучно. Лишь яркие лучики света в виде адских гулянок, на которые я спускал десятки тысяч папиных евро, спасали меня от депрессии. За время учебы я перечитал сотни томов по истории, философии, биологии, праву, еще сотни романов и психологических трудов всяких разных гениев двадцатого века. Чтение я любил почти так же сильно, как гулянки, и жизнь моя в те времена вальсировала между двумя этими страстными увлечениями.

Папка помер в две тысячи четырнадцатом, когда я учился на третьем курсе. Я слышал, что его убили, там, на севере. Слышал, что руку приложил его партнер. Много чего слышал, но что я мог сделать? Я-то и знал его не очень хорошо, ведь виделись мы всего лишь шесть или семь раз в жизни. Меня настигла легкая грусть, которую я смыл хорошим виски и занюхал не менее хорошим кокаином. Это был темный период в моей жизни. Длился он пару дней. Потом начались юридические проволочки – оформление наследства, головоломки с офшорами и банковскими счетами, общение с дебильными бухгалтерами и исполнительными директорами, многочисленными партнерами и какими-то чиновниками, с которыми батя мой наводил мосты. Уж как ни отпирался я от участия в семейном бизнесе, а все же батя, пускай и мертвый, в этой битве победил. Пришлось вникнуть и разобраться. И уж думал я, что теперь жизнь моя станет мрачной и однообразной, ведь на плечи падает столь тяжелый груз ответственности, как на подмогу пришел мой сводный старший брат, которого я никогда прежде не видел. Даниил, тридцати пяти лет. Сын той советской хабалки от первого брака, которую папка бросил с первым капиталом. Появился как Черный Плащ из темноты и с корабля принялся претендовать на наследство. Я бы мог его без проблем угомонить, ведь он был военным. Военные только и думают о том, как бы квартиру себе прихватить и пенсию тысяч в тридцать обеспечить. Им больше и не нужно, так что я подумал откупиться от этого своего вновь образовавшегося брата по-быстрому, бросив ему эту кость. Однако он проявил рвение, настойчивость и оказался человеком достаточно порядочным, что и определило его собственную судьбу, а заодно и мою. Нас было двое в деле. Умный и порядочный Даниил занимался операционными вопросами, а я, Илларион, младшенький, только и успевал, что размахивать кредиткой, урвав себе пятьдесят один процент акций папкиного конгломерата. Порядочный, но прямолинейный Даниил не знал об офшорных счетах, а это был самый важный секрет погибшего бати, и я о них, конечно, тоже не распространялся, потому что когда-то дал его юристу слово джентльмена. Джентльмены, как вы знаете, слов на ветер не бросают. Мы довольствовались дивидендами с основной деятельности – я дико кутил в Европе, а Даниил в течение года присматривал себе квартирку на Крестовском Острове.

В две тысячи семнадцатом я вернулся в Санкт-Петербург, порядком утомившись от Rue de Rivoli, Champs-Еlysеes и Montmartre. Вернулся взрослым человеком, другим человеком. Я и раньше, на протяжении своего студенчества, приезжал в Питер, но теперь я решил обосноваться там окончательно. Оставалось только определиться, чем я буду заниматься. Сорбонна дала мне диплом юриста, но право в Европе и право в России (если в России право вообще есть) уж слишком разные вселенные. Я даже подумал купить себе должность в какой-нибудь затхлой конторе, вроде ФСИН и ФССП (не пугайтесь аббревиатур, это не так важно). Поговаривали, что с моими деньгами можно взобраться наверх с таким ускорением, что я бы и не заметил, как на плечи мои упали погоны с какими-нибудь жирными звездами. Я прикинул, как можно изгаляться, сидя в таком кресле, и понял, что унять мои нравы не под силу ни одному из этих кабальных кабинетов. Попробовал писать – сидел на Невском летним вечерком, в кафешке с красными маркизами, попивал вино и писал какой-то бредовый рассказ про то, как инопланетяне напали на Париж. Нет, я был слишком своевольным, слишком непостоянным, чтобы сидеть вот так сутками напролет, уткнувшись в экран, пока жизнь пробегает мимо. Я хотел огня. Хотел чего-то нового, что, впрочем, оказалось сложным хотением в мои двадцать три, когда я испробовал почти все. Уехать в Азию? Ненавижу людей, особенно азиатов, с их вечным кашлем и сморканием. Острова? Ненавижу песок, летающих пауков и отсутствие цивилизации. Штаты? Там оружие разрешено, глядишь, прихлопну какого-нибудь кутилу вроде меня. Нет, Россия для меня. Даже не так. Питер для меня. Моя отдушина, глоток свежего воздуха на севере разросшейся Татаро-Монгольской Империи. Последний оплот цивилизации, последний бастион, и единственный в этой стране, за которой я готов убивать. Здесь люди с деньгами могут делать все, что захотят, а я всегда скептически относился к законам и ограничениям. Здесь можно быть самим собой, если у тебя есть такая возможность. В Париже даже богачи скромничают, ибо там имеются такие понятия, как репутация, да и закон все-таки, как-никак, уравнивает между собой разные прослойки населения. Здесь же закон был на моей стороне, и любой вопрос упирался лишь в нужную сумму.

Так я попал к дядьке в «Атлас Медиа». Он принял меня на работу в должности регионального журналиста после трех роксов «Гленливета», а потом, конечно же, много раз жалел об этом поспешном решении. Дядька мой, Анджей Павлович, был родным братом мамки, покойной польской графини. Но этот, в отличие от нее, меня за что-то любил. Может быть, думал, что я буду готов однажды поделиться с ним своим состоянием? Я не вдавался в подробности его любви. Мужик он приятный, работящий (что я считаю больше минусом, нежели плюсом) и заботливый. А кому, как не мне, требовалась настоящая забота в ту пору? За год я освоился на работе в редакции. Точнее, так. За год редакция освоилась с тем, что теперь там работаю я. Я мог не ходить на работу неделями, поддаваясь соблазнам питерских наркопритонов и эскортов. Работники агентства меня не любили, ведь разве может кому-то нравиться делать чужую работу, пока ответственный за нее неделями отсутствует, а потом является в офис потрепанный, как ни в чем не бывало? Я рушил дисциплину, подрывал авторитет руководства и порочил честное имя «Атлас Медиа». Но было во мне одно преимущество, которое с лихвой перевешивало на весах здравомыслия все эти недостатки. Я был хорошим журналистом. За год я провел три журналистских расследования, каждое из которых получило престижную награду в Европе. Любой мой материал вызывал фурор на Западе и Востоке, и мне, как человеку, который разочаровался в жизни еще до совершеннолетия, этот фурор открывал двери туда, куда не способен был открыть ни один стимулятор. Я брал материалы без охоты, обращая внимание лишь на те, которые могли показаться мне интересными с точки зрения личных открытий. За год всего три статьи, но зато какие, и вот… Вот, наконец, четвертая! Предыстория свалила меня наповал с первых слов дядюшки Анджея, раздающего материал на очередной планерке, куда мне посчастливилось попасть в промежутках между тусовками. Пропала девочка шести лет. Пропала без вести в деревне с двумя тысячами жителей под названием Большая Рука, что в Свердловской области. Край света, настоящий тупик человечества. Добровольцы прочесывают ближайшие леса, полиция проводит следственные действия, телевизор молчит. Но Европа и весь западный мир хотят видеть своего исполинского соседа настоящим. Таким, какой он есть и деревня… Эх, что тут скажешь, деревня – это и есть настоящая Россия, а точнее, Россия без макияжа. Нет, не Питер, где даже на хуй тебя посылают ямбом, не Москва, где миллионы бездарностей каждый день делают вид, что работают и что-то производят. Вот здесь и есть та самая Великая и Непобедимая, и мой дядя показывал ее такой, какой она была на самом деле.

Пропавшую девочку звали Таня, она была из детского приюта «Лазурный Сад», из того самого, который считался в этих краях одной из трех достопримечательностей. В приют, согласно информации, которой меня снабдил дядя Анджей, она попала в годик после того, как мать так и не прошла реабилитацию от наркозависимости да и вышла из окна на одиннадцатом этаже, не попрощавшись. Отца никто не нашел, и малышку забрали власти Екатеринбурга, затем перенаправили в «Лазурный Сад», приют, где имелось свободное место. А теперь Таня исчезла, и мне, как голодному до сенсаций журналюге, рвущемуся показать всю изнанку таинственной русской глубинки, событие сие показалось преотличным поводом. О, сколько перспектив открывала эта пропажа! Тут тебе и психиатрическая больница под боком, и приют, и две соседствующие вымирающие деревни – ах, какой чудный зачин! А вокруг – лесная глушь, концентрация промилле в крови у крестьян зашкаливает, и со скуки жители Большой Руки дают волю своим животным порывам. Да, четвертая премия была мне обеспечена.

Мотор «Волги» ревел, Иванушка-водитель замечтался, забыв переключить передачу. Мы мчались по пустынной улице Большой Руки, которая носила название «Гагарина». Меня укачивало на заднем сиденье, и я в трясущемся советском салоне с любопытством изучал эту богом забытую дырень. За машиной носились дворовые собаки и мальчишки с палками. На завалинках у дома сидели высохшие мужики, распивая самогон, а рыхлые бабы их занимались домостроем – развешивали белье, выхлопывали ковры, пололи огород. Разруха была в каждом доме, в каждой голове, позвольте перенаправить к классику. Я порядком заскучал от однообразия пейзажей, запахов и звуков, но мы приехали к месту назначения, и я взбодрился, предвкушая интереснейшее продолжение дня. На старом, еще досоветском здании я заметил покосившуюся выцветшую надпись «Милиция». Здание это скорее напоминало какой-то водочный ларек с поцарапанными решетками на окнах, облупившейся штукатуркой на фасаде и мотоциклом с люлькой на стоянке у крыльца. Все четверо, что терлись у входа, взбодрились, когда на горизонте замаячила «Волга». Засуетились.

– Ну, бывай, – бросил я Ивану, выходя из автомобиля. – Приедешь через пару часов. Если что-то в повестке изменится, я позвоню.

– Хорошо, Илларион Федорович, – кивнул извозчик и был таков.

Уверенной аристократической походкой я направился к зданию из позапрошлой эпохи, приблизился к четверке замерших в предвкушении обывателей и принялся с любопытством их изучать. Сперва мой взгляд пал на лысеющего пятидесятилетнего капитана полиции, который был здесь, судя по всему, главным. Редкие его волосы уже в отдельных местах окрасились сединой, синяя форма была измятой, протертой и давно утратила соответствие размерам этого растолстевшего полицая. Лоб капитана был наморщен, на щеках проступала щетина, маленькие карие глазки изучали мою персону с типичным ментовским недоверием. Взгляд этот был странным, не похожим на те взоры, которые обычно принадлежат мелким божкам, обитающим в провинциях, где им дозволено куда больше, чем прочим. Капитан курил дешевые сигареты, сильно затягиваясь, и тяжело вздыхал каждый раз, когда его взор встречался с моим. Он выглядел как служивый старый пес, который давно устал от этой тяжкой службы, но деться никуда не мог. Рядом с ментом была дама. Судя по виду, городская, ухоженная. В строгом костюме – блуза плюс юбка, да и туфли на небольшом каблуке в придачу. Явная гостья, залетная. Строгий вид, очки, волосы аккуратно убраны, на лице минимум косметики. Скорее всего, дама была наделена значительными полномочиями и прибыла сюда по какому-то важному поручению. Далее я встретился взглядом с пьяненьким пареньком лет девятнадцати, который тут же взор свой отвел, распознав во мне натурального стервятника, готового к атаке без лишних прелюдий. У паренька было испещренное прыщами лицо, нелепый пух под носом, тонкие поджатые губы и взъерошенные, давно не стриженные волосы. Носил он некогда черную, а ныне серую футболку, подкатанные джинсы, которые были больше на несколько размеров, и протертые кроссовки. Последним в этой великолепной четверке был сурового виду мужик, который весил, похоже, за сотню. С косматой бородой, с тяжелым взглядом и волосатой грудью, он был единственным из всех, кто смотрел на меня открыто, без каких-либо стеснений.

– Добрый день, – проговорил капитан, когда я приблизился к ним. Он отбросил в сторону окурок и протянул мне свою руку. – Вы, должно быть, Илларион?

– Вы в этом не уверены? – спросил я и нахмурился, глядя на его руку. Нехотя пожал.

– Нет, уверен, – он насупился, поглядывая искоса на то, как тщательно я вытираю свою ладонь платком после рукопожатия. – Капитан Соловьев Виктор Иванович. Начальник отделения полиции по Большой и Малой Руке, он же участковый, да и все прочие должности по линии МВД в радиусе деревни тоже мои. Это Валерия Георгиевна, уполномоченный по правам ребенка в Свердловской области, – капитан указал на строгую женщину. Та ограничилась сдержанным кивком. – Мой помощник Дмитрий, – прыщавый юнец дернулся сначала, чтобы протянуть руку, но тут же отпрянул, видимо, поменяв планы, – и наш местный кузнец Всеволод. Он возглавляет добровольческие отряды по поискам пропавшей девочки.

– Любопытно, – я еще раз заострил взгляд на непрошибаемом кузнеце… Надо же, в двадцать первом веке, когда частные космические компании отправляют туристов на орбиту, в Большой Руке все еще обитает кузнец. – Илларион Федорович Лихачевский, граф и журналист из «Атлас Медиа», – представился я.

– Илларион Федорович прибыл к нам с целью осветить ситуацию с пропажей девочки в средствах массовой информации, а также оказать следствию содействие с целью скорейшего разрешения данной ситуации, – добавил капитан Соловьев.

– И какую помощь журналист может принести нам? – буркнул кузнец Всеволод. Бас его ударил по моим перепонкам, и я сцепился взглядом с этим то ли Ильей Муромцем, то ли все-таки Алешей Поповичем.

– Значит, так, – я откашлялся. – Помогать вам я не собираюсь. Не было еще такого случая, чтобы кость помогала собаке. Я найду девочку благодаря своим навыкам и возможностям, и вы, если и правда заинтересованы в том, чтобы она нашлась, будете мне всячески содействовать, а лучше – не мешать. Так что я еще подумаю, принимать мне вашу помощь или же действовать самому.

Дамочка из центра усмехнулась. Помощник Дмитрий испуганно смотрел то на своего начальника, то на разъяренного кузнеца, настроение которого еще до нашей встречи было опущено ниже ватерлинии. Что ж, я привык, что после разговоров со мной ватерлиния сдвигается на несколько пунктов вниз. Капитан Соловьев сразу принял правила игры, ибо один звонок из центра еще до моего прибытия в Большую Руку способен пробудить в людях системы чувство ответственности.

– Что вам нужно? – спросил полицейский после мхатовской паузы.

– Введите меня в курс дела, обрисуйте детали и охладите виски, – я достал из портфеля начатую бутылку с этикеткой, на которой красовалась цифра «21». Ставлю на кон все свое состояние, что ни один из четверых и знать не знал, что это за магическая вода. Юный Дмитрий облизнулся, кузнец сплюнул себе под ноги, дамочка из Екатеринбурга в очередной раз фыркнула, а ответ снова держал Соловьев.

– У нас поиски начинаются, – развел руками участковый. – Вся деревня прочесывает периметры с утра до ночи. Мы как раз координируем действия.

– Без вас работа не остановится, капитан, – пожал я плечами. – Пара часов, проведенных вместе, будет куда полезнее для следствия, чем метания по лесам и полям, это я знаю наверняка. К тому же вас предупреждали о моем прибытии, не так ли?

Капитан не ответил. Он дал второпях какие-то указания своему помощнику и отправил всю троицу прочь. Сам же, указав рукой на вход, проследовал за мной в участок. Диктофон мой уже давно был включен, и я прошел под своды здания, куда главная медведевская реформа доберется, судя по всему, еще не скоро. Слева была камера для содержания нарушителей спокойствия, но она пустовала, напоминая о себе лишь запахом мочи и блевотины. Деревянный пол скрипел, свет моргал, по стенам ползали кривые трещины, испещряющие штукатурку многолетней давности. Типичный вертеп со всеми атрибутами «имперского величия». Здесь работали пять человек – сам начальник, сторож Игнат на входе, секретарь, техник и помощник капитана Дима.

Кабинет начальника представлял собой скромный вонючий угол с окном без стекла, с огромным советским сейфом, тремя столами, которые были завалены папками с бумагами, с полными окурками пепельницами и «царским» портретом на стене. Соловьев убрал кипу прошитых бумаг со стула и указал мне присаживаться. Сам, тяжело вздыхая, уселся на табуретку у своего рабочего стола. Открыл небольшой холодильник в углу, достал брикет льда и посмотрел на виски, который я все это время держал в руках.

– Вода проточная? – я покосился на лед, не спеша расставаться с бутылкой.

– Обижаете. Почище вашей городской будет, – буркнул капитан. – И освященная вдобавок, так что не подумайте.

Доводы показались мне убедительными, виски перекочевал на стол, Соловьев ловким движением откупорил бутыль, плеснул в граненые стаканы граммов по сто и насыпал льда. Осушил одним махом свою порцию и тут же закурил, откидываясь на спинке табурета. Я же отпил немного и поставил стакан на стол, доставая из портфеля необходимую атрибутику – свой планшет, диктофон, заметки и карту местности.

– Итак, начнем с начала, – сказал я, выудив из внутреннего кармана своего пиджака портсигар. Капитан мне подкурил, и толстенная кубинская сигара наполнила это богомерзкое место своими священными островными благовониями. – Расскажите, что вам известно о девочке.

– Таня Шелепова, шести лет, – выдыхая из ноздрей дым, ответил Соловьев. Говорил он тихо, размеренно, как будто мы обсуждали что-то обыденное. – В Большую Руку привезли пять лет назад из Екатеринбурга – матери нет, выпрыгнула из окна. Наркоманкой была, с головой, говорят, не дружила. Об отце ничего не известно. Пристроили ее в наш «Лазурный Сад» по квоте. Все нормально было, девочка спокойная, не хулиганила, развитая, бойкая, жизнерадостная, любопытная. Последний раз ее видела подруга семнадцатого июля, то есть девять дней назад, – тоже воспитанница приюта. С ее слов, они играли во дворе, потом прозвенел звонок на обед, и дети рванули в столовую. Таня сказала, что сейчас прибежит, а после… После этого ее никто больше не видел.

– Опрашивали работников приюта? – делая пометки в своем планшете, задал вопрос я.

– Опрашивал лично, – кивнул Соловьев. – Там всего их четырнадцать человек, включая директора. Никто ничего не видел. Никаких следов насилия нет, да и вообще следов нет. Странно как-то. И собаки были, и эксперты из Екатеринбурга – ничего не нашли.

– Записи с камер видеонаблюдения?

– Издеваетесь? Здесь нет ни одной камеры на всю округу.

– Родственники, близкие?

– Валерия Георгиевна, та, что из центра, пыталась отыскать кого-то, но, похоже, девочка совсем сирота. Не знаю, ей и без того досталось от жизни, да тут еще и такое…

– Что насчет судимых и психически неуравновешенных? Всех опросили?

– Послушайте, – Виктор Иванович затушил сигарету и покачал головой, явно недовольный уставом, с которым лезли в его монастырь, – Илларион Федорович, у нас нет таких возможностей, чтобы всех и каждого опрашивать. Здесь на всю деревню я да мой помощник и тот… Неофициальный, так сказать. Учился в академии МВД по квоте, выперли с треском за пьянки, так и вернулся в нашу провинцию с неоконченным высшим. Куда ему еще податься? Вот и работает тут на птичьих правах, помогает мне. Основы знает – и хорошо. Парень толковый, выпить любит, но кто не любит, скажите? Я таких не встречал еще. Вот как себе представляете все эти допросы? Это же сколько времени надо? Тут в бумагах зарываешься по горло, отписываться только и успеваешь. Из центра нагибают да со всех сторон нагибают – отстреливайся, не хочу.

– Из какого же бюджета вы ему труд-то оплачиваете, помощнику вашему?

– А из своего личного и плачу, – развел руками капитан. – Мы, менты, сами знаете, народ проворный – выживать умеем, но не потому что так сами решили, а потому что приходится. Насобираю за месяц тыщ двенадцать – и ему подкину. Да если бы не Димка, я бы тут вообще копыта отбросил давно – он большой объем работы тянет. Так что базовые процессуальные действия мы провели, но опрашивать всех подряд не можем. Девочка всего девять дней назад пропала, умершей не признана, факта убийства нет. Пока только без вести пропавшая. Мы даже дело не возбудили еще.