Два брата

Фриде пришлось поспешить к отцу, который уже представился слегка встревоженному Карлсруэну:

– Таубер. Капитан полиции Константин Таубер, к вашим услугам. Великолепные творения, господин. Ей-богу, великолепные.

Теперь скульптор всерьез запаниковал – он явно решил, что потерпевшая все же надумала заявить об инциденте. Испуг его Фриду разозлил, ибо заявить-то стоило, и в свое время лишь одно ее остановило: от голословного утверждения все равно не было бы толку. Однако сейчас лучше успокоить сладострастника, а то еще со страху заврется и выйдет черт-те что.

– Здравствуйте, герр Карлсруэн, – сказала Фрида. – Давно не виделись. Это мои родители. – И, будто в шутку, добавила, выдавив любезную улыбку: – Не волнуйтесь, папа не при исполнении.

Чего уж через год скандалить, подумала она, да и жену его жалко.

– Как, вы знакомы? – удивился герр Таубер.

Карлсруэн явно предпочел бы, чтобы семейство провалилось в тартарары, но ему ничего не оставалось, как представиться.

– Ваша дочь мне позировала, – сказал он.

Фрау Таубер чуть не выронила статуэтку:

– Боже! Позировала? Вот для этого?

Весь ассортимент статуэток состоял из голых дев. На лице фрау Таубер чередовались изумление и ужас.

– Да, – весело сказала Фрида. – Что, я не говорила?

– Говорила, что позируешь, но не… – Мать осеклась.

– Это я. – Фрида взяла фигурку. – Очень похоже, правда?

Герр Таубер выхватил у дочери статуэтку, но тотчас всучил жене, словно даже прикасаться к вещице было неприлично.

– Хочешь сказать, ты позировала совершенно голая? – спросил он.

– Да, папа. Тебе не нравится? А только что хвалил.

– Это Рейнская дева, – проворчал Карлсруэн, забирая статуэтку у фрау Таубер. – Разумеется, они всегда обнаженные.

– Да, Рейнская дева-еврейка. – Фрида одарила скульптора тяжелым взглядом. Вдруг опротивело стоять на цырлах перед ничтожеством. – Недурно? Что сказал бы герр Вагнер?

– Чепуха, Фрида! – воскликнул отец. – Немка есть немка. Две французские пули, застрявшие в моей ляжке, подтверждают, что дочь моя имеет полное право нырять в Рейн. Не так ли, герр Карлсруэн? Фрида – отменная нимфа!

Карлсруэн согласился и, поскольку Тауберы не собирались уходить, был вынужден представить свою жену. Фрида пожала ей руку, страдая не только из-за гадкой тайны, связавшей ее со скульптором, но и от удрученного вида фрау Карлсруэн. Напрашивалась мысль, что от уязвленной гордости супруга больше всех достается ей.

Герр Таубер уже преодолел первоначальный шок от изделий, запечатлевших его дочь в чем мать родила, и решил, что, в общем-то, есть повод гордиться Фридой, вдохновительницей великолепного немецкого искусства. Теперь он полностью одобрял авторский стиль и сюжет произведения.

– Если б ты позировала кому-нибудь из этих идиотских порнографов, с которыми наша слабоумная художественная критика носится как с писаной торбой, я бы встревожился, но здесь пример творчества патриота и благородного человека. Герр Карлсруэн, я вам салютую!

Таубер долго тряс руку скульптора, не сознавая кошмарной неуместности своих восторгов и не ведая о том, какое отвращение питают друг к другу его дочь и Карлсруэн.

– Знаешь, дорогая, – обратился Таубер к жене, – я считаю, мы должны это купить. В конце концов, не всякой девушке везет стать Рейнской девой. Ладно уж, в этом месяце обойдусь без бутылки шнапса.

Карлсруэн скривился, услышав о нынешнем эквиваленте своего искусства.

– Материал – бронза, подставка из мрамора, – пробурчал он, но жена его уже приняла деньги.

– Это тебе, дорогая. – Таубер торжественно вручил статуэтку Фриде. – Наверняка герр Карлсруэн согласится, что по красоте работа его уступает модели, но вещица славная, и я рад ее тебе преподнести.

Фрида подумала, что автор вряд ли согласится, но тот угрюмо промолчал.

Новая работа

Берлин, 1923 г.

– Это был «Аравийский шейх»[24 - «Аравийский шейх» (The Sheik of Araby, 1921) – джазовый стандарт американского композитора Теда Снайдера на стихи Гарри Б. Смита и Фрэнсиса Уилера.], дамы и господа. – Вольфганг вытряхнул слюну из трубного мундштука в забитую окурками плевательницу. – Американская новинка! Безмерная благодарность нашему славному хозяину Курту Фурсту, который привлек мое внимание к столь зажигательной вещице. Перекур, и мы продолжим!

Разгоряченная толпа юношей и девушек в расхристанных вечерних нарядах требовала музыки, но взмыленные оркестранты скрылись в маленькой гримерной, отделенной от эстрады искристой наборной занавеской.

В тот день, когда Вольфганг и Курт впервые встретились, Курт, верный своему слову, купил этот клуб, и назавтра Вольфганг приступил к новой работе.

– Поздоровайся со своим новым боссом, мистер Трубач! – заорал жизнерадостный юнец, подкараулив Вольфганга на клубных задворках, где тот цепью привязывал велосипед. – Говорил же, что куплю этот гадюшник. Милости просим в клуб «Джоплин»[25 - В честь американского композитора и пианиста, автора регтаймов Скотта Джоплина (1868–1917).], самое жаркое городское пекло!

Стараясь не запачкать пальто об обоссанные стены, в тени служебного входа стояла Катарина. Сквозь привычную маску утомленного безразличия пробивалась легкая улыбка.

Вольфганг улыбнулся в ответ.

Нервно.

Еще нынче утром он стирал с губ помаду этой женщины и врал Фриде, что не помнит, хороша ли незнакомка, хотя прекрасно помнил, до чего та хороша, и за день не раз об этом вспоминал, отжимая пеленки или на забаву мальчишкам вырезая потешные рожицы на яблоках и сыре.

Но куда денешься? Из-за миловидных девиц джазмен не вправе похерить работу. Иначе ее не будет вообще.

– Поздравляю, Курт, – сказал Вольфганг. – Выходит, я твой новый управляющий?

– Бьюсь об заклад, папаша, мы раскрутим этот гадюшник! – откликнулся Курт.

Войдя в сумрачный подвал, пропитанный спиртным и табачным смрадом, к которому примешивалась вонь хлорки из сортира, Вольфганг с Куртом именно этим и занялись. Раскруткой гадюшника.

Бесспорно, лучшего ангажемента Вольфганг еще не получал.

И дело не только в том, что Курт оказался до нелепого щедрым нанимателем и платил вдвое против обычного. Главное, он был истинным поклонником джаза и обожал его, как умеет только юность. Как первую любовь. Как открытие, совершенное его поколением. Джаз был религией Курта, его образом жизни. Он знал все записи, только что полученные из Штатов, и половину рядовых оркестрантов в Новом Орлеане поименно. Однако свой вкус не навязывал. Он безоговорочно уважал Вольфганга и предоставил ему полную свободу.

– Главное, чтоб забирало, папаша, – говорил он. – Жги, жги, жги!

Вольфганг боялся верить своей удаче.

– Всем прочим засранцам, у которых я работал, было плевать на музыку, – наутро после первой ночи в «Джоплине» рассказывал он Фриде. – Тугоухие хмыри терпели джаз лишь потому, что он притягивает бандитов и вертихвосток. Лишь бы публика платила – а там пусть играют хоть колыбельные, хоть треклятого Вагнера. Даже те, кто притворялся, будто разбирается в музыке, предпочли бы, чтоб мы весь вечер гоняли «Александровский регтайм-бэнд» или «Парень на Янки Дудл»[26 - «Александровский регтайм-бэнд» (Alexander’s Ragtime Band, 1911) – первый хит американского композитора Ирвинга Берлина; существует мнение, что мелодия этой песни заимствована из черновика A Real Slow Drag Скотта Джоплина. «Парень на Янки Дудл» (The Yankee Doodle Boy, 1904) – песня из бродвейского мюзикла Джорджа М. Коэна «Маленький Джонни Джонс» (Little Johnny Jones).]. Нет, Курт – другой, душевный. Купил клуб лишь для того, чтобы слушать джаз. Большая-большая игрушка взрослого мальчика.

– Мило, – не отрываясь от бумаг, сухо заметила Фрида. Под кофе и кусочек черного хлеба она работала с какими-то сводками. – Вчера у меня было три случая рахита.

– Ого! – удивился Вольфганг. – Как-то невесело.