Я не ем этот хлеб

Гоните вы своих громил тогда мы спрячем наших душегубов

И Блюм поднялся для гнилого лобызания в гнилые губы

его толкал Торез стараясь следовать примеру

в то время как снаружи их пособники роптали

Нас предали в который раз

Слово предоставляется Пере

Есть люди, которые утверждают, что война их чему-то научила; и всё-таки они преуспели меньше, чем я, человек, знающий, что ждёт его в 1939 году.

    Андре Бретон, Манифест сюрреализма, Письмо гадалкам, 1925

Эта антология никоим образом не стремится охватить всю первобытную и народную литературную деятельность американских племён от доколумбовского периода вплоть до сегодняшних дней. Она лишь пытается как можно ярче проиллюстрировать поэтическое творчество этих народов, указывая на самые своеобразные тексты, рассеянные по хроникам завоевателей, путешественников и миссионеров, с одной стороны, и по трудам этнологов и фольклористов – с другой. Ни о каком намерении вторгнуться в область этнографии здесь и речи нет, ведь в основу отбора текстов, составляющих данное издание, лёг исключительно поэтический критерий, а с научной точки зрения такой метод отбора глубоко пристрастен. Из этого, однако, вовсе не следует, что подобное предприятие не представляет интереса в ином отношении. Напротив, демонстрируя первые шаги человека на пути к знанию, эта антология однозначно доказывает, что поэтическая мысль возникает уже на заре человечества: сначала в форме – здесь не отражённой – языка, а позже в облике мифа, который предшествует науке, философии и вместе с тем представляет собой первое проявление поэзии и ту ось, вокруг которой поэзия продолжает вращаться с бесконечно увеличивающейся скоростью.

Птица летает, рыба плавает, а человек фантазирует, ибо он один во всей природе наделён никогда не дремлющим воображением, стимулом которому служат непрестанно изменяющиеся потребности. Он знает, что его сон населяют видения, которые призывают его на следующее же утро убить врага или, если правильно их истолковать, предсказывают ему будущее. Но сны ли это, или же голос его «души», а может, и дух какого-нибудь предка, который заботится о нём или жаждет мести за былую обиду? Для первобытного человека сны ещё не существуют; эта таинственная деятельность разума в нашем неподвижном теле открывает ему присутствие «двойника», который опекает его, предка, чьё бремя тяготит его судьбу или, позднее, бога Виракоча у инков, ацтекского Уицилопочтли, который приносит народу счастье в обмен на поклонение. Человек не настолько самонадеян, чтобы – прекрасно понимая ничтожность своих физических возможностей – полагать, что этот дух, взывающий к нему день и ночь, живёт только в нём одном. Солнце, луна, звёзды, гром, дождь и вся природа в целом похожи на него, и хотя сила его, передаваясь от одной материи к другой, слаба, её с лихвой восполняет безграничная власть, простирающаяся от духа к духу. Достаточно лишь соответствующим образом повлиять на тот дух, коего требуется ввести в заблуждение. Кажется, что природа проявляет враждебность или, по меньшей мере, безразличие к судьбе людей, но так было не всегда. Животные, растения, погодные условия и небесные светила – это предки, готовые в любой момент спасти или покарать человека. Будучи добрыми или злыми, все они постепенно превратились в знаки поощрения или осуждения, в нечто полезное или губительное для человечества, если не считать тех случаев, когда беспричинная игра воображения обусловила эту метаморфозу, дабы объяснить какое-нибудь естественное, но при этом удивительное явление. Глядя на дождь с градом, бретонский крестьянин говорит, что «дьявол колотит свою жёнушку», и это свидетельствует о том, что он ещё способен видеть природу глазами поэта. И добро бы так! Ведь варварское общество, заставляющее огромное количество людей жить (жить?) на одних консервах, закупоривающее их самих в консервные банки, жилища размером с гроб, и налагающее плату за солнце и море, силится оттеснить и их умственную деятельность обратно к тем незапамятным временам, что предшествовали познанию поэзии. Я говорю о каторжном существовании, на которое общество обрекает рабочих, как показал нам с едва уловимым искромётным юмором Чарли Чаплин в фильме «Новые времена». Для этих людей поэзия безвозвратно утратила всякое значение. У них не осталось больше ничего, кроме языка. Его-то рабовладельцы у них не отняли, ведь сохранность языка слишком важна. Но, во всяком случае, они его выхолостили так, чтобы не осталось ни намёка на поэзию, превратили его в недоразвитое наречие «долженствования» и «обладания».