Эммарилиус
Тейн ничего не знает. Абсолютно ничего о мире, в котором ему теперь приходится существовать. О силе, которую имеют эти маленькие светящиеся коробочки. О том, как одно случайное видео может вмиг разнести его образ по всему свету, превратив в сенсацию, в мишень. Он был могущественным заклинателем в своем мире, но здесь оказался беспомощным ребенком, не знающим самых простых и самых страшных правил игры.
– Прости, – тихо, почти шепотом пробормотала рыжеволосая, так и не поднимая головы. – Я не должна была на тебя злиться…
Тейн завел руку за спину и с легким смущением почесал затылок.
– Да ладно… – пробормотал он, отводя взгляд в сторону. – Тебе не за что извиняться. Это я… я должен просить прощения. За то, что поставил тебя в такое неудобное положение.
Девушка глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями, и наконец опустила руки.
– Но теперь у нас большие проблемы, Тейн. Те люди, которых ты встретил в лесу… они записали все на видео. – Она ненадолго замолкла, подбирая слова, чтобы объяснить. – Видео – это… как способ сохранить кусочки жизни. Моменты, которые хочешь запомнить. Почти как иллюзия Эльграсии, которую ты мне показывал. Представь, что ты можешь поймать лучший момент и сохранить его, чтобы пересматривать снова и снова. Это то же самое, только в моем мире для этого используется не магия, а специальные устройства. Телефон или камера. И этот записанный момент можно… разослать. Показать тысячам, миллионам других людей за считаные секунды.
Немного успокоившись, Хэнсон с усилием поднялась на ноги.
– Как же все сложно… – тихо, словно делая неутешительное открытие, пробормотал себе под нос заклинатель.
Глубина пропасти между их мирами становилась все очевиднее и опаснее.
– Просто… не уходи больше один, ладно? – Леона мягко улыбнулась, но эта улыбка не дотянулась до ее глаз, в которых по-прежнему плавала тревога. – Ни на шаг. Пока мы не найдем того, кто тебе нужен.
Ее слова повисли в воздухе не просьбой, а мольбой и единственно возможным планом в сложившемся хаосе.
Теперь им было необходимо найти пути к отступлению. Мысль о том, что запись уже гуляет по сети, отзывалась ледяным ужасом. И только богу, или богам, было известно, сколько глаз уже уставилось на его лицо, на его посох, на неестественное сияние заклинаний.
Все, конечно, можно было списать на монтаж, спецэффекты и прочие диковинки ее мира. Но кто знает, что скажут те самые двое, Джордж и Лили, если их найдут? Согласятся ли они играть по этой удобной версии? Или их память даст сбой и выдаст что-то еще более невероятное?
От этих мыслей, бегающих по замкнутому кругу, голова буквально разрывалась на части. Они стояли на краю, где один неверный шаг мог обрушить на них весь интерес, а затем и гнев целого мира.
– А сейчас… просто подожди меня здесь, – задумчиво, уже отходя к выходу из переулка, бросила Леона. Ее взгляд был прикован к оживленной улице. – И никуда не уходи. Ру́вик, – ее голос стал тверже, – ты здесь за главного.
Когда же она вновь, уже на прощание, велела ему оставаться на месте, юноша лишь молча кивнул в ответ. Он отошел к глухой заляпанной граффити стене дома и прислонился к ней, стараясь слиться с бетонной поверхностью.
Одним только своим внешним видом Тейн привлекал слишком много внимания. От предложения переодеться в одежду Леоны он наотрез отказался еще в самом начале пути – его ряса и посох были не просто одеянием, а частью его идентичности, доспехами души. Но здесь его образ, который в Эльгрáсии, возможно, и считался чем-то обыденным для хранителя, выглядел как костюм для съемок в фэнтези. Одеяния вызывали уйму вопросов, недоуменных взглядов, и, в чем они только что убедились, это могло привести к серьезным последствиям. Он был как яркая птица, залетевшая в стаю воробьев, – прекрасный, но чужой.
– Ну и хлопот же от тебя, хранитель, – пробурчал Ру́вик, его сияние мерцало раздраженными всполохами.
– Не моя вина, что я оказался в мире, про который не знаю ровным счетом ничего! – парировал Лáйбрик.
Он скрестил руки на груди, отгораживаясь от упреков.
– Вот именно! – воскликнул фамильяр, запрыгав на его плече так, что пряди волос колыхнулись. – Ты, считай, один в совершенно чужом и враждебном месте! И при этом умудрился потерять бдительность! Позволил какому-то щенку с коробочкой запечатлеть себя!
– Раз уж ты такой умный, – обиженно пробормотал заклинатель, отводя взгляд в сторону, – вот и направляй меня. Я же ничего не понимаю в этих… технологиях и обычаях.
– Мне тебя что, всю жизнь поучать? – возмутился комочек, и его голос на мгновение стал громче и пронзительнее. – Не забывай, кем я являюсь! Я – часть твоей же души, твоя отраженная мудрость, которой рано или поздно придется снова слиться с тобой воедино! Сегодня я есть, а завтра… завтра меня уже может и не быть. Ты уже давно не тот ребенок, что прятался в библиотеке. Ты должен сам учиться! Набивать шишки, ошибаться, падать и делать из всего этого выводы! Я могу быть твоим компасом, но идти ты должен сам!
Тейн промолчал. Гнет этой тишины был красноречивее любых слов. Он понимал, что Ру́вик прав. Каждая нота в его голосе звучала горькой истиной, от которой некуда было деться. Но от этих слов на душе стало тяжко и тоскливо, будто на нее опустилась свинцовая пелена.
За время, проведенное вместе, фамильяр стал для него куда большим, чем просто духовным проводником. Он был вторым, пусть и ехидным, наставником, голосом разума в кромешной тьме и, что самое главное, первым и единственным настоящим другом. В тех ледяных залах Эргрáда, где каждое слово оборачивалось ловушкой, а каждое доверие – ошибкой, лишь этот сияющий комочек света оставался единственным существом, с которым он мог быть собой. Без масок, без страха, без необходимости казаться сильным.
И мысль о том, что в один не самый прекрасный день этот насмешливый мудрый голос должен будет раствориться в его собственной душе, – пугала его до дрожи. Лáйбрик отчаянно не хотел об этом думать, отгонял эти мысли, как назойливых мух. Ведь сам факт, что Ру́вик не исчез мгновенно после того, как осколок сердца Црáлхела слился с его собственным, уже был аномалией. Нарушением всех известных ему законов и пророчеств. Эта странность, эта отсрочка была одновременно и подарком, и самым изощренным мучением. Ведь она давала ему вкус дружбы, которую он однажды будет обязан похоронить в себе самом.
– Не печалься ты так. – Голосок Ру́вика прозвучал мягче, потеряв свой привычный ехидный оттенок. Он прильнул к щеке Тейна. – Пока я здесь, буду помогать тебе всем, чем смогу. Но тебе все равно нужно учиться. Учиться стоять без чьей-либо поддержки. Быть независимым не только от чужой помощи, но и от чужого мнения.
– Я знаю, знаю, – тихо ответил юноша. – Благодарю за наставления.
– Не стоит, – прозвучал ответ. – Это мой долг. Как верного помощника… и друга.
В этих словах не было высокомерия или покорности. Было простое, ясное признание: их связь – не только магия, но и выбор. Выбор быть рядом, несмотря ни на что. И в этой хрупкой сияющей точке, затерянной в грязном переулке чужого мира, Тейн почувствовал, что, пока Ру́вик с ним, он способен вынести даже мысль о грядущем расставании.
Лео вернулась в переулок спустя от силы минут двадцать, ее шаги отдавались от стен быстрым эхом. Увидев, что юноша все еще ждет на месте, прислонившись к стене в тени, как она и велела, девушка облегченно выдохнула, сбрасывая с плеч невидимое напряжение. Молча она протянула ему бумажный пакет.
– Я купила тебе одежду. Тебе стоит переодеться. Сейчас.
Тейн отшатнулся, будто ему предложили примерить ядовитые лианы. Его лицо выразило полное и немое непонимание. Что могло быть не так с его рясой?
– Зачем мне это? – Его голос прозвучал резко, он скрестил руки на груди. – Что не так с моей одеждой?
– Послушай, – вздохнула Леона, в голосе зазвучали нотки усталого терпения, с каким говорят с капризным ребенком, не видящим очевидной опасности. – Ты слишком сильно выделяешься. Я пытаюсь сделать как лучше, чтобы не навлечь на нас еще больше проблем. – Она выудила из пакета толстовку темно-серого, мышиного оттенка. – Может, поначалу тебе это покажется непривычным и не таким удобным, но так будет безопаснее. Я постаралась выбрать что-то нейтральное. Смотри, – она тряхнула вещью, – здесь даже есть капюшон. Если ты накинешь его на голову, это поможет скрыть твое лицо. Тебя будет сложнее узнать, понимаешь?
Одежда этого мира казалась ему не просто чужой – она была воплощением вульгарной практичности, лишенной какого-либо намека на достоинство и символику. Сам факт того, что ему придется облачиться в эти мягкие безликие тряпки, воспринимался как личное оскорбление и болезненный удар по его гордости.
– Моя одежда не выглядит такой уж и грязной, – возразил он, в его голосе звенела обида. Он с вызовом посмотрел на Леону, приподняв бровь. – А свое лицо я могу скрыть при помощи иллюзии. Это куда надежнее любого капюшона.
– Ага, – тут же вклинился Ру́вик. – Вот только сколько ты продержишь это заклинание? Пусть ты и сильный заклинатель, но постоянное поддержание иллюзии – это как нести на плечах полный воз гранита. Оно вытянет из тебя все силы до последней капли. Или ты хочешь ни с того ни с сего рухнуть без чувств посреди улицы? Будет очень неловко, когда это случится и твое заклинание рассеется, показав на всеобщее обозрение то самое лицо, которое разлетелось по всему свету.
Двое против одного – бой заведомо нечестный. Леона смотрела с настойчивой мольбой, Ру́вик – с неоспоримой логикой. Тейн сморщил нос, словно учуяв неприятный запах, и раздраженно фыркнул, понимая, что его загнали в угол.
– Ладно, – сдавленно, сквозь зубы выдохнул он, смиряясь с неизбежным. – Я переоденусь.
– Тогда переодевайся, – кивнула Леона, все еще настойчиво держа пакет в вытянутой руке.
– Прямо здесь? – Его голос сорвался на пол-октавы выше, в нем плескалось неподдельное возмущение. – Ты обезумела? А если кто-то увидит? – Он окинул взглядом грязные стены переулка, словно в каждой тени ему мерещился зритель. – Ты хоть представляешь, как это… унизительно?
– Никто тебя не увидит. – Она говорила спокойно, но ее слова лишь сильнее распаляли его. – Я отвернусь, если тебе так будет спокойнее.
С каждым ее разумным, практичным предложением последние опоры его достоинства рушились, как подточенные столбы. Его гордость, и без того уязвленная необходимостью носить чужую одежду, была растоптана в прах. И сама мысль раздеться прямо здесь, на глазах у мира, была глубоко отвратительна. Он с горечью вспомнил, что девушка уже видела его беспомощным, окровавленным, едва ли не в неглиже, а это… это было унижением. Нет. Это было выше его сил.
– Нет! – вырвалось у него, и это было уже не возмущение, а почти отчаянный крик. – Нет, нет и еще раз нет! – Его лицо и шея залились густым румянцем, а кончики ушей пылали, словно раскаленные угли. – Дойдем до твоей машины, и там… там я переоденусь. Там будут стекла. И двери.
– Конечно. А по пути к машине привлечешь еще больше внимания в этом, – снова вклинился Ру́вик.
– А ты вообще на чьей стороне?! – уже по-настоящему обиженно возмутился брюнет, уставившись на фамильяра горящим взглядом.
– Я на стороне здравого смысла, – невозмутимо парировал комочек.
– Да тут нет никакого здравого смысла! – почти выкрикнул Тейн, разводя руками в отчаянии.
– Признай, что ты просто стесняешься, – продолжил подначивать Ру́вик, и его сияющие глазки-бусинки лукаво прищурились. – Невинный цветочек, никогда не раздевавшийся у кого-то на глазах.
Последнее замечание достигло цели. Тейн вспыхнул так, будто его подожгли. Щеки пылали алым пожаром; казалось, еще немного – и от переполняющего стыда и ярости над его головой действительно пойдет пар.
– Ладно! – выдохнул он, сдаваясь под натиском неумолимой логики и едких насмешек. – Я переоденусь. Только… – он сердито, почти яростно ткнул пальцем в сторону Леоны, – …отвернись!
Акт III. Полевые цветы после дождя
Из-за всей суматохи они напрочь забыли об изначальной цели своего заезда в этот город. И лишь громкое предательское урчание, прозвучавшее из живота Тейна и тут же подхваченное тихим откликом из желудка Леоны, оглушительно напомнило: с самого утра они и куска хлеба во рту не держали.
– Чуть дальше будет еще один городок, совсем недалеко, – вслух задумалась девушка, сворачивая с основной трассы на пустынную дорогу. Ее плечи болезненно ныли от многочасового напряжения. – Там и остановимся немного передохнуть, иначе я умру раньше, чем мы доберемся до деревни.
Она одной рукой потерла затекшую шею, недовольно морщась от простреливающей боли. И тут же, поймав на себе взгляд Тейна, спохватилась.
– Это шутка, – поспешно пояснила она, чувствуя, как нарастает знакомая усталость от необходимости постоянно фильтровать свою речь. – Я просто… очень устала. Не в буквальном смысле.
– Хорошо, – кивнул Тейн, с облегчением отмечая, что напряжение немного спало. Его собственный желудок скрипнул, напоминая о пустоте. – Отдохнуть… это разумно.
Он наблюдал, как Леона потирает шею, и впервые за день заметил темные круги под ее глазами.
«Она действительно на пределе», – мелькнуло у него в голове.
В Эльгра́сии он редко задумывался о таких простых вещах, как еда и сон для себя, а уж тем более для кого-то другого.
Солнечные лучи, словно растопленное золото, играли на поверхности лобового стекла, ослепляя и создавая призрачные блики. Дорога впереди простиралась утомительно ровно, а небо над головой было неестественно ясным, синим, без единого облачка. Оно растворялось в мареве у горизонта, словно бездонная альтановая лента. Слишком чистое, почти стерильное, будто его выкрасили за ночь, стараясь скрыть все следы грязи и хаоса.
Окна машины были слегка приоткрыты, и в салон, смешиваясь со спертым воздухом, врывался настырный свежий ветерок. Он нес с собой густой, пьянящий коктейль ароматов: пыльной полевой полыни, сладковатого клевера и едкой, но приятной свежести скошенной у обочины травы.
– Ты не против? – Девушка мельком, оторвав глаза от дороги, бросила взгляд в сторону Тейна. Ее пальцы потянулись к панели магнитолы.
Тихий щелчок – и ненавязчивая мелодия мягко наполнила собой все свободное пространство салона, заглушая ровный гул мотора. Неосознанно все ее тело начало откликаться на ритм: голова едва заметно покачивалась, а подушечки пальцев, лежащие на руле, отстукивали неслышный барабанный бой. Она на мгновение закрылась от всего. От бесконечной дороги, от тревог, от молчаливого спутника, полностью погрузившись в простую, бездумную гармонию момента.
За окном мелькали тени от придорожных деревьев. Они сплетались на раскаленном асфальте в причудливый, постоянно меняющийся узор. Будто темный танец, который, казалось, пульсировал и извивался в такт ритму из динамиков.
Возникало странное, почти обманчивое ощущение. Эта беззаботная поездка на машине казалась таким простым, таким обыденным чудом. Словно никакие тени не нависали над их будущим. Словно не существовало трещин между мирами, готовых изрыгнуть порождения древнего Хаоса. Словно сами боги, вершащие свои игры, и не думали сходить с небес. На мгновение можно было поверить, что единственная вселенная – это та, что ограничена лобовым стеклом, а величайшая угроза – это засыпать за рулем от убаюкивающего жужжания шин.
Это была иллюзия, хрупкая, как мыльный пузырь, но так сладостно было позволить ей окутать себя хотя бы на эти несколько миль.
Тейн сидел неподвижно, его профиль четко вырисовывался на фоне мелькающего за окном пейзажа. Спокойное, почти отрешенное выражение лица, устремленного к горизонту, заставило ее задуматься. Щемящее, несвоевременное «что, если?..» пронеслось в сознании.
Что, если бы их встреча произошла при других обстоятельствах? Если бы Тейн родился и вырос здесь, в ее мире, где законы физики незыблемы, а магия – удел книг и фильмов? Его жизнь сложилась бы иначе. Возможно, он жил бы в стеклянном каньоне мегаполиса, где небоскребы пронзают дымчатое небо, а улицы гудят бесконечным потоком машин и людских голосов.
В этом мире он мог бы быть студентом. Таким же, как тысячи других, с рюкзаком за плечами и наушниками в ушах. Он мог бы просиживать ночи в библиотеке, уставившись в экран ноутбука, или увлеченно спорить на семинарах по квантовой физике, а его главной заботой были бы предстоящие экзамены, а не судьбы вселенных.
Его пытливый ум, лишенный необходимости выживать, нашел бы себя в науке. Астрономия, космология – что-то, что позволяло бы ему, как и сейчас, устремлять взгляд за пределы известного. Только вместо того, чтобы сражаться с тварями из иных измерений, он вычислял бы траектории далеких комет или моделировал рождение звезд в тиши университетской обсерватории.
Его вселенная была бы полна не магических угроз, а неразгаданных тайн, каждая из которых открывала бы новые горизонты. Это существование напоминало бы плавание по безбрежному звездному океану, где каждое открытие рождало чистое, пьянящее вдохновение.
Уголки губ Леоны непроизвольно дрогнули в легкой печальной улыбке. Но фантазия рассыпалась так же быстро, как и возникла. Она не могла представить его иным. Слишком уж чуждым, слишком инородным телом выглядел он в этом мире. Он был песчинкой из иной реальности, занесенной в ее мир случайным вихрем, и никакие альтернативные сценарии не могли этого изменить.
Машина, сбавив ход, начала вползать в объятия спящего городка. Пейзаж за окном медленно преображался: сочные зеленые поля и перелески отступали, уступая место скромным, немного обветшалым домикам с покатыми крышами и аккуратными палисадниками.
И вот, впереди, словно возникнув из воздуха, показалась их цель – гостиница. Небольшое приземистое здание из темного кирпича. Оно утопало в зелени разросшегося сада, клумб с полевыми цветами и нескольких старых кленов, отбрасывающих длинные тени.
Машина плавно свернула на подъездную дорожку, и тут же изменился звук – ровный гул асфальта сменился настороженным шуршанием шин по серому гравию. Она медленно проползла несколько метров и замерла на почти пустынной парковке, где стояла всего пара машин. Тейн и Леона зашли внутрь гостиницы и подошли к стойке администратора. Девушка протянула несколько мятых купюр:
– Нам один номер. На день.
Она почувствовала, как по щекам разливается горячий румянец, и, потупив взгляд, торопливо добавила:
– С отдельными кроватями.
Послышался монотонный стук пальцев по клавиатуре, пока администраторша, щурясь, водила взглядом по экрану. Воздух в маленьком фойе пах пылью и старым ковром. Наконец, раздался финальный щелчок, и девушка, не глядя, протянула Леоне два ключа с массивными брелоками и жестом указала вглубь коридора.
Их пристанищем на ближайшее время оказалась небольшая комнатка, где будто сам воздух был экономно распределен. Белоснежные, чуть пожелтевшие у потолка стены отражали мягкий безжизненный свет от единственной лампы под абажуром. Деревянный пол, храня память о тысячах шагов, предательски поскрипывал на нескольких половицах, но все же пытался создать иллюзию домашнего тепла.
Две аккуратно застеленные кровати стояли вдоль стен, словно не решаясь приблизиться друг к другу, разделенные окном, которое находилось ровно по центру. Через него в комнату просачивался приглушенный свет угасающего дня, ложась бледным прямоугольником на округлый столик, заваленный глянцевыми брошюрами с улыбающимися лицами. Постели были застелены безмятежно-белым накрахмаленным бельем, а в изголовьях лежали сложенные пушистые пледы.
– Я скоро вернусь, – бросила Леона через плечо, уже доставая из спортивной сумки сверток с чистой одеждой.
Дверь ванной комнаты закрылась за ней с тихим щелчком, отсекая внешний мир.
Под прохладными струями душа она, наконец, позволила себе расслабиться. Вода омывала кожу, смывая не только дорожную пыль и пот, но и липкую пленку накопившегося стресса. Она стояла, запрокинув голову, чувствуя, как капли, словно крошечные массажеры, стекают по онемевшим плечам и спине, унося с собой тяжесть последних дней.
Этот монотонный шум воды стал белым шумом, заглушающим навязчивый гул тревожных мыслей. Здесь, в этой кафельной клетке, не было ни чужих вселенных, ни преследующих взглядов, ни ответственности за мага за стеной. Лишь она, вода и сиюминутное, хрупкое ощущение свежести и легкости, медленно заполнявшее ее изнутри.
Она не спешила, растягивая момент, зная, что это ее личное крошечное убежище. Краткая передышка, чтобы стряхнуть с себя груз происходящего, перевести дух и снова надеть маску собранности, прежде чем выйти обратно к реальности, полной новых вызовов.
Дверь ванной открылась, выпустив клубы пара, в которых танцевали ароматы мыла и шампуня. Леона вышла, ощущая кожей прохладу комнатного воздуха. Она чувствовала себя не просто чистой, а перерожденной. Длинные рыжие волосы были закручены в тюрбан из белого ворсистого полотенца, с которого на плечи и спину медленно скатывались тяжелые капли, оставляя темные расплывчатые следы на ее просторной, бесформенной футболке.
– Как же… хорошо. – Она рухнула на ближайшую кровать, пружины жалобно заскрипели под весом. – Сейчас немного передохнем и сходим перекусить, хорошо?
Ее голос был приглушенным, уставшим, но в нем уже не было прежней дрожи.
Тейн, до этого молча наблюдавший за пейзажами за окном, повернулся. Его взгляд скользнул по мокрым пятнам на ее футболке, по капле, застывшей на ключице.
– Хочешь, я высушу твои волосы?
Не дожидаясь ответа, он скользнул с кровати и извлек свой посох из потертого чехла. Дерево на мгновение впитало в себя тусклый свет комнаты. Он не произнес ни слова, лишь слегка, почти невесомо, стукнул навершием о скрипучую половицу.
И в тот же миг влага испарилась. Не с шумом фена и вихрем горячего воздуха, а тихо и мгновенно. Полотенце на голове Леоны внезапно стало просто сухим куском материи, а ее волосы, теперь легкие и рассыпчатые, мягко упали на плечи, излучая едва уловимый запах чистоты.
Тейн так же молча убрал посох обратно и лег на свою кровать, уставившись в потолок. В воздухе повисло неловкое молчание, нарушаемое лишь тихим дыханием и отдаленным гулом машин за окном.
– Леона… – Его голос прозвучал тихо, но четко, разрезая тягостную тишину. Он повернул голову на подушке, и его взгляд упал на нее. – Скажи… ты не хочешь ехать в свою деревню?
Леона замерла. Секунда, другая – и ее плечи слегка сжались, как будто от внезапного холода.
– Откуда… – Ее шепот был едва слышен, словно сорвавшийся против воли. Она не смотрела на него, уставившись в стену. – Как ты узнал?
Тейн не изменил позы, лежа на спине, но его внимание было полностью приковано к ней.
– Каждый раз, когда ты в стрессе, даже самом легком… запах твоей энергии меняется, – объяснил он. – Вернее, твой собственный, человеческий запах. Когда ты спокойна, от тебя исходит аромат, похожий на полевые цветы после дождя. Свежий и теплый. – Он ненадолго замолк, будто припоминая. – Но стоит тебе заволноваться… и он становится другим. Резким. Ярким. Как будто пахнет… горьким миндалем и перегретым металлом. Сейчас от тебя пахнет именно так. С того самого момента, как мы заговорили о деревне.
Девушка медленно поднялась, усаживаясь на краешек кровати. Ее взгляд, тяжелый и отсутствующий, утонул в рисунке деревянных половиц, будто в этих темных трещинах она надеялась разглядеть ответы. Пальцы впились в край матраса, сжимая ткань.
– Мне так сложно объяснить, что именно творится у меня внутри… – начала она тихо, и слова будто цеплялись за ее губы, не желая выходить наружу. – Наверное… я просто боюсь. – Ее голос дрогнул, стал тоньше, и в этой хрупкости Тейн уловил не просто волнение, а глухое отчаяние. – Когда я уезжала, моя семья изо всех сил старалась меня отговорить. Они боялись, что я еще слишком зеленая, а уже рвусь в чужой город. Слишком далеко от дома… – Лео сделала паузу, тяжелый вздох вырвался из груди. – И случилось именно то, чего они так опасались. У меня ничего не вышло. А я… Я побоялась в этом признаться. А теперь… – ее голос окончательно оборвался, – …теперь прошло так много времени, и я чувствую, что окончательно заблудилась. В себе.
Погружаясь в пучину собственных тревог, Леона ощущала, как почва уходит из-под ног. Ее внутренний мир, когда-то такой прочный, теперь рушился, обнажая бездну неуверенности. Она была скована не просто тенью сомнений, а целой стеной, что с каждым днем становилась все плотнее, непроницаемее, не оставляя просвета. Мысли метались, как перепуганные птицы в запертой комнате, ударяясь о стены сознания и усиливая хаос.
И вдруг – прикосновение. Легкое, но уверенное тепло чужой руки на ее сжатых кулаках. Оно действовало не как утешение, а как якорь, резко и безоговорочно выдергивающий ее из бушующего водоворота мыслей. Девушка подняла голову и встретилась взглядом с Тейном. Он сидел рядом на корточках, его голубые глаза смотрели на нее без тени осуждения.